Ходаковский: Главная беда России и Украины — постоянный круговорот подлецов

Продолжение интервью с руководителем общественной организации «Патриотические силы Донбасса», командиром бригады «Восток» Александром Ходаковским. С первой частью интервью можно ознакомиться здесь.

— Александр Сергеевич, Вы работали в центре спецопераций СБУ и, соответственно, могли видеть систему украинской госвласти изнутри. Наблюдали ли Вы внутреннее брожение накануне «майдана», происходило ли что-то, что давало понять — начинается неладное?

— Наоборот, в структурах власти доминировала безмятежная атмосфера — тишь да гладь да божья благодать. Они были уверены в устойчивости захваченных позиций, уверены, что их власть монопольная, что ее невозможно подорвать. Я вам приведу один пример: Януковича уже нет в Киеве, а возможно, даже на территории Украины, он уже где-то на пути в Россию, а окружение генпрокурора Виктора Пшонки еще находится у себя в резиденции. Под парами стоит вертолет, готовый их вывозить, а они за своим дубовым столом пьют за победу. Понимаете, до какого маразма дошла ситуация? Люди отказывались признавать шаткость и хрупкость системы, на которую они возлагали такие надежды.

На деле это был колосс на глиняных ногах. Распихивая повсюду людей преданных, но малодееспособных и при этом ослепленных ощущением всевластия, они тем самым подорвали украинскую политическую систему на корню. Она была негибкой, она не реагировала на назревавшие в обществе изменения. Однако на уровне самого общества изменения как раз ощущались, росло недовольство действиями Януковича. Но власть, пребывая в состоянии блаженного неведения, не смогла с этим справиться. Прототипом этих товарищей можно считать персонажа из драмы Островского «Гроза» Дикого — «молодец против овец, а против молодца — и сам овца». Люди неспособные, спесивые, чрезмерно горделивые, которые считали, что они Бога за бороду схватили. Эти люди и теперь не могут свыкнуться с мыслью, что они уже никто и зовут их никак.

Что касается тех структур, которые должны были обеспечить государственную безопасность, то они были заняты совсем другими делами — они зарабатывали деньги. У нас не зря говорили, что существуют «ООО СБУ», «ООО МВД». Большинство подразделений работали исключительно в одном направлении — где бы что урвать на контрабанде, на каких-то экономических вопросах. Естественно, люди были всецело поглощены этими тривиальными задачами. Куда им было следить за тем, что американцы уже разбивали подготовительные лагеря, что уже готовилось мощное подполье, которое к 15 году должно было выплеснуться на улицы и не дать Януковичу переизбраться. Разве им было до этого дело? Они лепили какие-то дутые отчеты, чтобы продемонстрировать свою «бурную деятельность». Система в целом была порочной, и в пик событий всю эту порочность она продемонстрировала своей бездеятельностью.

С другой стороны, Янукович слишком заигрался в игру между Западом и Россией. И, по сути, его действия, принятие им без всякого референдума решения о подписании евроинтеграционных документов возбудили людей. В последний момент он передумал, что, как известно, и послужило провокацией для возникновения «майдана». Но главный вопрос в том, кто уполномочил на это Януковича, избранного в основном Юго-Востоком. Юго-Восток являлся и является жестким противником вступления в НАТО и ЕС и сторонником углубления отношений с Россией, выстраивания славянского триединого союза Белоруссия — Украина — Россия. Однако Янукович, поддержанный Юго-Востоком, пошел против своего электората, против своих избирателей, провозгласив курс на Европу.

— Сейчас Россия снова делает ставку не на тех людей?

— На Украине нет пророссийской политэлиты. Украинская политэлита вся исключительно прозападная. Отдельные ее представители могут заигрывать с Россией только для того, чтобы получить от нее преференции при торговле углеводородами, при выстраивании каких-то бизнесовых схем. Конечно, многие украинские политики связаны с политико-олигархическими кланами, часть из которых ориентирована на Россию. Взять, например, такие фамилии как Фирташ, Левочкин… В той или иной степени они ориентированы на Россию, потому что их базовые производства, их способы зарабатывания денег связаны с Россией. И, конечно, они стараются продемонстрировать лояльность в отношении России, чтобы потом получить от нее какие-то дивиденды. Однако эти люди на деле заинтересованы держаться на максимальной дистанции от Москвы, потому что они хотят опять сыграть в эту игру — «между Западом и Россией».

Поэтому все, что касается украинских выборов, это, конечно, большой подлог. Вся риторика за сохранение памятников воинам-освободителям, за сохранение православия, за русский язык — это исключительно электоральная риторика. Люди, которые провозглашают эти постулаты, гораздо опаснее откровенной партии войны. От нее мы знаем, чего ожидать, а эти вкрадчивые, лукавые политики добиваются доверия, но задача у них та же самая — завоевать Донбасс. Только они предлагают ее добиться экономико-политическими методами. При этом перед ними не стоит цели сохранить Донбасс пророссийским. Их цель — вернуть его в орбиту Украины, переформатировать его под украинские настроения вплоть до того, чтобы изменить нашу трактовку последних пяти лет истории. Они хотят вообще убрать из учебников и не говорить детям о том, как Донбасс воевал против Украины, какие идеалы исповедовал.

Как сказал господин Сурков, подлецов, дескать, мы выбиваем подлецами. И сейчас они пытаются применить эту методологию на Украине. Но кем мы будем выбивать этих подлецов? Кто эти третья волна подлецов, при помощи которых мы выбьем вторую волну? И вот так вот все время происходит круговорот подлецов в природе. Одних мы заменяем на других, а потом с ними же боремся. В этом заключается наша главная беда, а Украина сейчас — лабораторная площадка, на которой мы наблюдаем все эти процессы.

Так что обольщаться не стоит. Надо жестко стоять на своих позициях, надо формировать сплоченную общность, которая не будет расслабляться под воздействием этих лукавых изречений. Мы должны четко понимать — политика политикой, но те, кто сейчас эту политику играют на Украине, нам однозначно не друзья.

— Вы прежде всего военный деятель, командир бригады «Восток». Могли бы Вы вспомнить ведущие операции, осуществленные «Востоком» под Вашим руководством?

— Давайте говорить о фактах. Первый факт — все, что сегодня имеет Корпус народной обороны, основывается на том, что сделали мы. Ни одного километра линии фронта не было продвинуто вперед. Ни одной позиции противника не было взято за тот период, когда мы сдали, например, наше подразделение в состав корпуса. Соответственно, все, что было наработано нами, сегодня является их базой. Нами, то есть командирами и подразделениями, которые в 14 году, по крайней мере, попытались создать армию. Это первый факт, который не требует доказательств. Второй факт, — если посмотреть на линию фронта, которую контролировал «Восток», то эта линия фронта, во-первых, удерживала основные направления, харьковское и днепропетровское, и составляла порядка 53 километров линии обороны.

— Для понимания: о каких населенных пунктах идёт речь?

— Мы берем линию фронта от поселка Пантелеймоновка, рядом с Горловкой, включительно и заканчивая населенными пунктами в районе Красногоровки, Петровского, Трудовских районов Донецка. В состав «Востока» входила и Шахтерская дивизия, которая контролировала эти направления. Если представить себе карту и посмотреть на ней линию фронта, то это будут населенные пункты Пантелеймоновка, Красный Партизан, Ясиноватая, Спартак, Жабуньки, аэропорт, направление Песок. За Песками — уже направление Петровки. Все населенные пункты, которые я перечислил, — это просто вешки, по которым проходила наша линия обороны. Это огромный участок, и к тому же, как я уже упоминал, это харьковское и днепропетровское направление, откуда шли основные массы противника и откуда осуществлялись его основные атаки. Даже исходя из этого можно предположить, какую нагрузку приняли на себя стоящие здесь подразделения.

Что касается каких-то прямых задач, которые мы решали, то нужно начать с того, что мы самые первые из донецких подразделений 23 мая столкнулись с нацбатом «Донбасс» и нанесли ему поражение на Карловке. Карловка была одной из позиций, которые мы тогда удерживали. Но у нас не хватало ресурсов, и когда противник со всех сторон нас начал атаковать, мы вынуждены были отойти ближе к Донецку и сформировать уже единую линию фронта. С этого первого боя дальше началась наша боевая страда. Когда противник захватил Ясиноватую, мы взвесили, какое стратегическое значение она имеет. А стратегически Ясиноватая имеет даже большее значение, чем Авдеевка, поскольку клином вдается между Макеевкой и Донецком. Захватить Ясиноватую фактически означает перерезать сообщение между Донецком и Макеевкой. Несмотря на то, что у нас не было необходимых ресурсов, мы собрали все резервы и выбили противника из Ясиноватой, хотя Порошенко уже успел сделать по центральным телеканалам сообщение о том, что Ясиноватая захвачена и находится в их руках. Потом на протяжении двух недель мы, жертвуя очень многим, удерживали этот город, пока противник не сдался и не прекратил попытки его у нас снова отбить.

Потом мы расширили состав «Востока» и уже были готовы к дальнейшим операциям. Совместно с Безлером мы разрезали группировку противника на рубеже Ясиноватая — Горловка. И все внутренние подразделения, которые противник держал в районе Енакиево, Ждановки, Кировского, вынудили уйти через Дебальцево. Все территории, находящиеся внутри между Шахтерском, Харцизском, Енакиево, освободили, сделав их нашими внутренними территориями. Плюс мы выровняли линию фронта и освободили трассу из Ясиноватой в Горловку — нашу основную трассу на Дебальцево еще до его освобождения. Мы в течение суток завладели достаточно крупными населенными пунктами Красный Партизан и Пантелеймоновка. Успели это сделать к моменту подписания Минских соглашений.

— Вы сейчас сохраняете влияние в «Востоке»?

— С учетом того, что все воинские формирования «Востока» проходили через мои руки, находились под моим командованием, конечно, у нас сохраняются очень тесные связи. Я не снял с себя никакой ответственности. Люди приходят в ополчение более осознанно, чем, например, солдаты срочной службы в армию. Это добровольцы, и им в наши времена формализма не хватает живых человеческих отношений для того, чтобы более эффективно выполнять свои задачи. Конечно, мы стараемся восполнить этот пробел, мы являемся для них призраками 14 года, когда все было на подъеме, когда уровень пассионарности был очень высоким. Поддерживая с этими людьми тесную связь и во многом даже направляя их, мы хоть немного улучшаем моральное состояние нынешней армии. Тем более что сейчас мы о «Востоке» говорим в большей степени как о символе. Уходя от ополченческого полулегального режима существования, мы интегрировали подразделения так, как это положено, в формируемые структуры. Часть подразделений «Востока» вошло в состав 11 полка Корпуса НМ ДНР. По моей инициативе были созданы три батальона территориальной обороны, два из которых мы отдали Шахтерской дивизии. Один батальон действует по-прежнему в районе Ясиноватой. Часть подразделений мы ввели в состав внутренних войск МВД ДНР. Но, даже будучи разбросанными по разным подразделениям, люди, приходившие изначально в «Восток», чувствуют себя «востоковцами». И многие подразделения принципиально носят исключительно «востоковские» шевроны. Для нас это важно, потому что, к сожалению, новая формация, новые образования в виде корпуса мало что дали людям из области идеологической, эмоциональной. Все выстроено по ранжиру, а то, что людей наполняет и осмысливает, как-то потихоньку выветривается. Но даже такие незначительные вещи, как нарукавный знак в виде эмблемы того подразделения, куда ты пришел добровольно и с которого ты начинал, людей морально поддерживают.

— Хоть Вы уже неоднократно давали объяснения по этому поводу, я не могу не задать вопроса о ситуации в аэропорту, когда добровольцы из России попали под так называемый дружественный огонь.

— Если повториться в очередной раз, то могу ответить, что эта ситуация, к сожалению, стала возможной по нескольким причинам. Во-первых, виной тому очень низкий уровень компетенции ополчения в то время. Не было профессионалов, а редкие профессионалы, которые попадали в ополчение, еще не успели подготовить наш личный состав к каким-то серьезным мероприятиям. С другой стороны, в той ситуации был нарушен простой принцип единоначалия. Когда было необходимо собрать временный штаб, который бы состоял из представителей или командиров подразделений, по команде премьер-министра прибывших к месту боевых действий, этого не случилось. Из шести прибывших под аэропорт подразделений, включая Русскую православную армию, в более-менее тесном взаимодействии оказались «Восток» и «Оплот». Захарченко вместе с Тимофеевым как начальником штаба — единственные, кто сумел прийти ко мне на позиции, и мы более-менее увязали свои действия.

Все остальные оказались где-то в тылу, когда люди в КамАЗах, принявшие решение идти на прорыв на транспорте, проехали мимо нас и умчались в сторону тыла, стреляя во все стороны. Мы находимся в непосредственной близости от аэропорта. Я, Захарченко, Тимофеев, другие. Мы видим, как эти КамАЗы грузятся, мы видим, кто туда садится, мы видим, что это выезжают наши ребята. Да, эти наши ребята не понимали, кто вокруг них. Они находились в состоянии высокой степени тревожности. Для обеспечения безопасности они стреляли куда только могли, они пронеслись мимо нас, над нами просвистели очереди, ударив в профнастил торгового комплекса «Метро». Мы знали, что это наши, и никакого ответного огня не давали. Но те, кто набился по лесополосам, кого прислали без нашего ведома, никакого визуального контакта не имели и не видели, что там, в районе старого и нового терминалов, происходит. И они приняли выезд этих стреляющих из КамАЗов людей за прорыв «Правого сектора»*† (запрещенная в России организация. — EADaily), который там на тот момент действительно был. В той ситуации имела место несогласованность, причина которой — неправильные решения, принятые вопреки нашим требованиям не присылать людей. К сожалению, эти подразделения, с которыми у нас не было никакой связи и никакого взаимодействия, получили приказ от руководства республики, выдвинулись на место и заняли там какие-то позиции в промежутке между нашим крайним блокпостом и нами, находившимися на передней линии перед аэропортом. Они не понимали происходящего, причем абсолютно не понимали, так как мое требование прислать ко мне своих представителей для координации действий, как я уже говорил, выполнено не было. И в момент прорыва КамАЗов эти подразделения, которых там не должно было быть, первыми открыли огонь.

При этом мы изначально приняли меры для того, чтобы случайные люди не оказались в районе аэропорта, — поставили в конце Киевского проспекта перед въездом на мост поперек дороги баррикаду из двух КамАЗов, наполненных песком, перегородили полностью улицу. От Путиловского моста до самого аэропорта — не один километр, их там как минимум три-четыре. И эту зону мы, «Восток», поскольку наши люди находились в здании аэропорта, поскольку мы несли ответственность в целом за проведение операции, постарались сделать безопасной, чтобы в нее никто не попадал, — ни транспорт, ни люди. Мы выставили блокпосты сразу же, как только начались бомбардировки.

У меня не было прямой коммуникации с теми бойцами, которые входили в состав вновь прибывшего российского добровольческого батальона. У меня была коммуникация только с моими бойцами из «Востока», которые находились вместе с ними. Неправильно представлять ситуацию, что там находился добровольческий батальон. Нет, там поровну находились и представители добровольческого батальона, который прибыл из России, и бойцы «Востока». И точно так же они подвергались одинаковой опасности. В КамАЗах погибли и наши люди тоже.

Все испытывали одинаковую нагрузку, но те бойцы, которые подчинялись непосредственно мне, получили команду выходить только пешком через «зеленку», и они все до одного остались живы. К тому же, согласно моему решению, выход должен был состояться с наступлением темноты. У нас тогда были очень ограниченные ресурсы, крупнокалиберных пулеметов практически не было, трофеи не шли таким потоком. Единственный пулемет был установлен на наш в прошлом санитарный 60-й БТР, который был оснащен двумя очень ненадежными двигателями. И как только он выехал с одной из наших баз в районе пересечения улицы Матросова и Куйбышева (это довольно далеко), у него сразу закипел один двигатель, потом закипел второй двигатель. И мы вынуждены были тащить его КамАЗом. Цель этого мероприятия заключалась в том, чтобы подтянуть БТР на безопасную дистанцию, примерно на километр, и из крупнокалиберного пулемета КПВТ открыть огонь по снайперским позициям, которые были размещены на старом терминале, перекрывая пути отхода тем, кто находился в новом терминале. Мы должны были подавить эти снайперские позиции с дистанции, где бы нас просто не достали, потому что дистанция огня из снайперского оружия — около 600 метров. Понятно, что пуля летит дальше, но прицельный огонь на больших дистанциях они вести не будут. К тому же на дистанции в километр снайперская пуля, будучи уже на излете, ничего бы не смогла сделать БТРу. А в это время крупнокалиберный пулемет 14,5 мм обрабатывал бы старый терминал, не давая снайперам высунуться, чтобы наши ребята могли бы спокойно выйти.

Но они (добровольческий батальон) получили от своего руководства команду покинуть аэропорт еще при свете дня. Приняли решение погрузиться в КамАЗы и выехать на них из соображений предосторожности на огне. В итоге с людьми, которые выходили с КамАЗами, случилась эта беда. Хотя мы предприняли все меры, чтобы этого не произошло. Те решения, которые принимались, минуя нас, как раз и привели к этой трагедии. Команды, отданные командиром этого батальона, команды, отданные командирами этих разрозненных подразделений, которые набились в тылу, открыв огонь по КамАЗам. Блокпост подчинявшегося мне «Востока» стоял на рубеже Киевский проспект — Путиловский мост, и он последним открыл огонь в то время, когда появился уже почти расстрелянный оставшийся КамАЗ. «Восток» видел, что стреляют по КамАЗу и, точно так же решив, что это прорывается противник, раз в него все стреляют, уже на исходе открыл огонь. Я узнал о случившейся трагедии, когда мы вышли из аэропорта к Киевскому проспекту. Дождался, когда оттуда уйдет последний человек, и сам покинул зону аэропорта. А утром сразу поехал в морг принимать тела, которые забрали потом из этих КамАЗов.

— Можно рассказать о Ваших отношениях с Игорем Стрелковым? Вы ведь не всегда находили общий язык с ним тогда, когда он вышел из Славянска?

— Все по-разному интерпретируют выход из Славянска. Я понимаю это с точки зрения военно-тактической. В Славянске сложилась угроза окружения. И это при том, что Славянск находился очень далеко от Донецка и своевременной помощи он бы не получил. Да у Донецка и не было таких ресурсов, потому что город со своих направлений уже поддавливали силы противника. Исходя из сложившейся военно-тактической ситуации Стрелков, дабы избежать окружения, принял решение вывести личный состав оттуда.

Но когда он начинает рассказывать о том, что это решение было принято из-за недоверия к местным, донецким, что они возвратились в Донецк для того, чтобы он не был слит и прочее… Это полный бред, и ничего подобного не было. Во-первых, как раз штабу, который вышел из Славянска, принадлежала идея оставить Донецк и выдвинуться на рубеж города Снежное — поближе к границе. И тому свидетелей просто вагон и маленькая тележка. Когда наши офицеры, участвовавшие в заседании штаба, доложили об этом, это вызвало недоумение. Естественно, наша реакция была первая и единственно возможная — мы своих позиций не покинем, как держим занимаемые рубежи, так их и будем держать, кто бы какие решения не принимал. Но эти разговоры и намерения нас сильно напрягли. Тогда очень серьезно планировалось сдать Петровку, Трудовские, а линию фронта провести по линии моста на Текстильщике. То есть понеслись какие-то неприемлемые для нас идеи, которые нас во многом и размежевали.

Версия о том, что они вернулись в Донецк, чтобы не дать местным силам ополчения его сдать, не выдерживает никакой критики и еще по одной причине. Куда все подразделения из Славянска направились, как только они оказались в черте Донецка? Они все направились в центр города. Они все размещались по Щорса, 62. Соответственно, они не заняли линию фронта и не приступили к выполнению той озвучиваемой мифической задачи — якобы не дать сдать Донецк. Основное движение противника шло с запада по харьковскому направлению — Славянск, Краматорск, Константиновка, Дружковка, Донецк. По днепропетровскому направлению — Красноармейск, Карловка, Донецк, между ними Пески, Первомайское. Войдя в город, они ушли в центр, они не предприняли никаких попыток на границе города сформировать какую-то линию обороны. Естественно, этим занялись те, кого они пришли как бы подстраховывать. То есть мы. Мы в спешном порядке начали организовывать на тех направлениях, которые раньше не были активными из-за того, что на пути был Славянск (направления Дружковки, Константиновки), какую-то линию обороны.

Конечно же, происходящее вызывало взаимное недоверие, непонимание… У нас стратегия и тактика были очень простыми — встать намертво. Чем дальше мы удаляемся от Донецка, тем больше увеличивается линия фронта, поскольку увеличивается радиус. И мы не могли, к сожалению, с тем количеством личного состава, который у нас тогда был, претендовать на то, чтобы сформировать линию фронта где-нибудь в 20−30 км от Донецка. Мы, с учетом дефицита людей, просто приближались к домам, занимали промежутки между кварталами, использовали естественные преграды для противника — железную дорогу, транспортные развязки, жилые массивы. Для нас был большим сюрпризом выход 90 человек ополчения из Авдеевки, когда они даже не попытались ее удержать и в результате противник спокойно на их плечах зашел в этот город. Конечно, это создало определенный дисбаланс сил. Нам пришлось спешно перебрасывать какие-то жидкие резервы на этот участок, с тем чтобы потом выбить противника из Ясиноватой. В конце концов мы стабилизировали ситуацию, выбили полностью противника оттуда, сформировали линию обороны. Мы стояли в непосредственной близости от Авдеевки, всевозможные позиции, которые назывались, например, «Царская охота» — по названию ресторана в той зоне, были гораздо более выдвинутыми вперед, нежели сейчас. Тогда мы их удерживали на достаточную глубину, подальше от Донецка. Это теперь противник себя комфортно чувствует, захватывая серую зону за серой зоной…

Пока Стрелков был в Славянске, у нас происходила еще какая-то коммуникация, мы могли вести диалог. Когда только налаживалась оборона в Славянске, пока не было боевых действий, мы из Донецка спокойно пробирались туда с гуманитарными грузами, оказывали незначительную военную помощь и поддержку. В Славянске, например, была рота, ныне Дружковская рота, которая сформировалась на базе Патриотических сил Донбасса. Она убыла в Славянск, а после выхода из Славянска вернулась в наш состав.

Все тогда было очень сложно и запутано, замешано на недоверии, вбросах, провокациях. У Стрелкова был командир с позывным Абвер — это один из его офицеров. Меня с ним лично знакомил еще в Славянске сам Стрелков, представив его как начальника своей разведки. И вдруг неожиданно этот Абвер, войдя в Донецк под определенные задачи еще раньше выхода из Славянска, начал публично выступать и дискредитировать наше подразделение, меня лично. Мы не могли понять, что происходит, мы же делаем одно дело, в равной степени рискуем. Мы одна, пусть пока еще и находящаяся в состоянии семибоярщины, но общая армия, которая должна бороться с противником. А вместо этого начинают раздуваться какие-то внутренние дрязги. Для нас это было внове. Естественно, мы пытались понять, откуда дует ветер, пытались осознать, почему на одно из ведущих подразделений нашей территории, на подразделение «Восток», начинается какой-то накат. Это тоже не способствовало нормализации отношений и установлению взаимного доверия.

Понятно, что были и инспирированные извне ситуации. Особенно когда после выхода из Славянска из Москвы прибывали какие-то политики, тот же Сергей Кургинян, и когда на этой почве начинали происходить скандальные вещи, связанные и с выходом, и с критикой выхода Стрелкова из Славянска. Это все тоже подогрело общую атмосферу. Мы не могли управлять решениями, принимаемыми в Москве, и мы не могли на эти решения влиять. В какой-то степени мы тоже стали заложниками ситуации. Тот же Кургинян базировался у нас, потому что его попросили разместить наши осетинские бойцы. Они его знали, они входили в состав «Сути времени». И просто потому, что мы предоставили человеку из Москвы место дислокации и обеспечили его безопасность, мы оказались втянутыми во все эти происходившие в Донецке процессы. Кургинян набросился на Стрелкова. И, конечно же, нас сразу в эту ситуацию впутали, посчитали, что мы имеем к этому хоть какое-то отношение, хотя наши функции были минимальными — приехал политик из Москвы и нашей задачей было его разместить, обеспечить его безопасность. А какие задачи он выполнял и под какие цели прибыл, никто с нами делиться не собирался. Мы уже постфактум узнали, что происходит. Странным образом прибытие того же Кургиняна совпало с выходом из Славянска. Он как будто либо знал, либо предчувствовал это. Я подозреваю, что сам выход из Славянска согласовывался на каком-то уровне и кто-то донес до него эту информацию. Он, ожидая этого выхода, прибыл в Донецк, выход осуществился на его глазах, и он сразу же продемонстрировал жесткую реакцию своими публичными выступлениями. Это тоже повлияло на то, что между всеми нами, кто находился в Донецке, выстроились отношения практически полного недоверия.

Мы продолжали решать какие-то задачи, но в то же время на личностном уровне, пока Стрелков находился в Донецке, между нами общения никакого не осуществлялось. Я не доверял ему, он не доверял мне. У него были свои причины, у меня были свои причины. В итоге этот период его краткого пребывания закончился, а мы так и не сумели разобраться в ситуации и понять, кто, где и какую роль сыграл во всех этих обстоятельствах.

— Вы писали о своем участии в событиях ГКЧП. То, что происходит на Донбассе, — это последствие распада СССР или это уже какая-то новая история, на Ваш взгляд?

— Это не новая история. Это абсолютное следствие тех событий 91 года. Что такое 91 год? Это результат работы не одного десятилетия американских спецслужб, американского Госдепартамента, американских политиков. В Лэнгли, в штаб-квартире ЦРУ, стоит памятник. Он создан из куска Берлинской стены. И молодые цэрэушники знают, что это памятник работе ЦРУ по развалу Советского Союза. Это фактическая информация, это не выдумки. В 91 году американцы совершили свое главное достижение — развалили Советский Союз, а сейчас они добивают то, что пытаются на просторах СССР реанимировать. Альянс между Россией и Украиной был самым напрашивающимся. Если бы Украина с ее ресурсной базой вошла в состав Таможенного союза, она бы усилилась сама и усилила бы Россию. Произошла бы постепенная реинкарнация лучшей части Советского Союза. Лучшей не с точки зрения моральной, психологической, идеологической, а лучшей с точки зрения своего, в первую очередь экономического и промышленного, потенциала. Как известно, многие территории СССР были глухо дотационными, из общего бюджета уходили огромные средства в Среднюю Азию, на Кавказ, и в результате экономика находилась под постоянной нагрузкой. А тут получается, что самые топовые в экономическом отношении республики Советского Союза — Белоруссия, Украина, Россия — вдруг обнаружили тягу к объединению, но без балласта, который раньше оттягивал на себя ресурсы. Не надо воспринимать мои слова так, будто бы я это одобряю. Я одобряю только полную комплектность Советского Союза, потому что ни одна республика не была примкнута к этой территории, к Российской империи, а потом к Советскому Союзу, просто так. Любая республика имела свое геостратегическое значение.

Так вот, когда эти тенденции себя проявили, американцы усилили работу, сделали так, что объединение России и Украины, объединение этих двух потенциалов стало невозможным. Наоборот, сейчас Украина и Россия подъедают потенциал друг друга, истощают его. Конечно же, это все продолжение одних и тех же процессов по уничтожению ненавистного для них центра силы в мире, который возглавляет на сегодняшний день Россия. Не только возглавляет, по сути, она одна им и остается, так как все остальные представляют из себя либо жалкое зрелище, либо уже отпочковались от России и живут своей собственной жизнью.

— Что касается участия в ГКЧП — вы могли бы поделиться впечатлениями?

— Впечатления об этом эпохальном моменте — это впечатления незрелого, не знающего жизни молодого человека, силой обстоятельств оказавшегося в таком месте, где разворачивались очень серьезные события. Видели мы немного, но потом уже в ретроспективе мы понимали, в каком процессе поучаствовали. Можно представить себе Тушинский аэродром — это огромная площадь, группа палаток, достаточное количество военных, которых собрали на этом аэродроме и которые должны были решить одну задачу: захватить Белый дом, где тогда находилась резиденция Бориса Ельцина, охраняемого бойцами спецподразделения «Альфа» союзного КГБ. Сопливые, ничего толком не понимающие ни в жизни, ни в военном деле военнослужащие срочной службы должны были решить задачу по взятию штурмом здания, которое оборонялось профессионалами. В силу юношеской беспечности никто не задавал себе никаких вопросов, насколько это сложно и сколько при этом людей погибнет. Штурмовать здания — это же непросто. Более суток мы провели в бездействии. Однажды в 11 часов вечера нас построил командир полка и задал сакральный для нас вопрос: «Кто не готов выполнить приказ — выйти из строя». Все остались на месте, и он отдал следующий приказ — командирам батальонов развести батальоны по местам дислокации, то есть на те площадки, которые нам отвели на пространстве Тушинского аэродрома. Командир батальона Константин Зибров, ныне покойный, задал тот же вопрос. Я как командир подразделения получил в свой рюкзак РД-54 по две пачки патронов по 30 штук на каждого автоматчика и по две пачки снайперских патронов на каждого снайпера. При том что снайпер в отделении был только один и снайпер этот был штатным гранатометчиком, никогда не державшим в руках снайперской винтовки. В обычных стрелковых ротах тогда не было штатных снайперов. В 11 с небольшим мы погрузились в грузовики, выстроенные в одну колонну в направлении к выезду с аэродрома, раза четыре-пять мы трогались. Но наша машина так и не вышла за пределы Тушинского аэродрома. Тронемся, проедем 20−40 метров, остановимся. Так драматично трогались мы несколько раз, и разрешили нам покинуть машину только в пять утра, когда уже начало сереть небо. Стало понятно, что больше никакого движения не будет, мы просидели в кузовах безвылазно, ожидая что вот этот выезд уже будет окончательным и приведет нас куда-то к цели. Потом, уже прибыв по месту постоянной дислокации в Кострому, мы получили газеты «Северная правда», которые раздавали по части, где крупными буквами на титульной странице было написано: «Тульские десантники спасли Россию». Только из газет мы поняли, что происходило и чему были посвящены все эти дерганья. Каждое дерганье — это момент принятия решения сверху. Каждое дерганье было символичным. Грачев (Павел Грачев, командующий ВДВ СССР, перешедший на сторону Ельцина во время ГКЧП, впоследствии министр обороны РФ. — EADaily) дает команду выдвигаться на решение боевой задачи — штурм Белого дома. Потом какой-то фактор влияет, и он дает отбой. Потом стало понятно, что в этот момент шли переговоры между ним и Борисом Ельциным. И в зависимости от хода переговоров он отдавал команду то на штурм, то команду «отставить». В этом моменте принятия решения на самом верху и моменте готовности солдат, не понимающих, куда они едут, выполнить любую задачу для меня тогда сходились эти события. Мы дергались-дергались и только потом узнали цену этого дергания и того, что в конце концов мы никуда не выдвинулись. Оказывается, мы в этот момент просрали СССР.

— Вы ведете свой блог, хорошо пишете, значит, как говорит мой коллега, являетесь человеком литературоцентричным. Что Вы перечитали, когда началась война?

— Я перечитываю регулярно «Живые и мертвые». Как только в моей памяти начинают стираться какие-то моменты и обстоятельства, я стараюсь их восстановить. Эта книга обо всем. Возьмите фразу одного из персонажей: «Мыслящий человек должен уметь извлекать большое удовольствие из мелких радостей жизни, потому что чем у него больше в голове стоящих мыслей, тем у него меньше в жизни крупных радостей». Разве это не про наше время? Мы наблюдаем всю эту внешнюю политику, и она, конечно, нас не радует. И, естественно, красной линией через все перипетии жизни героев в книги проходит тема любви к Родине и тема подвига. Это, конечно, классическая литература. Симонов сглаживал острые углы, не писал про окопную правду так, как пишут многие авторы — в совсем неприглядных тонах. Как это звучит, например, у Иона Дегена, израильского медика:

Мой товарищ, в смертельной агонии

Не зови понапрасну друзей.

Дай-ка лучше согрею ладони я

Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони, ты не маленький,

Ты не ранен, ты просто убит.

Дай на память сниму с тебя валенки.

Нам ещё наступать предстоит.

Это, как по мне, и есть настоящая окопная правда. Симонов, конечно, так не пишет, иначе его бы никто не опубликовал, но то, что он сумел заложить в этот роман, несет в себе мощный мотивирующий посыл и для нынешнего времени.

Кристина Мельникова

*Террористическая организация, запрещена на территории РФ

†Экстремистская организация, запрещена на территории РФ