Станет ли перемирие на Донбассе очередным примером урегулирования постсоветских конфликтов?

Сколь бы хрупким ни было перемирие на Донбассе, как бы часто ни нарушался режим прекращения огня, противоборствующие стороны продолжают переговоры и достигают неких результатов, которые, впрочем, пока существуют скорее на бумаге, нежели в реальности.

Тем не менее, постепенно конкретизируются условия достигнутого 5 сентября в Минске базового соглашения: создание 30-километровый демилитаризованной зоны, отвод тяжелой артиллерии от населенных пунктов, разминирование местности. И если бы не фундаментальная проблема Донецкого аэропорта, где до сих пор идут бои, можно было бы сказать, что перемирие, в обозримой перспективе, скорее всего, в целом будет соблюдаться. Сегодня — по разным причинам внешнеполитического и чисто военного характера, это нужно и повстанцам, и Киеву, и Москве.

Ситуация поэтому выглядит следующим образом: если в обозримой перспективе масштабные боестолкновения не возобновятся, речь неизбежно пойдет о дальнейшем положении Донбасса, статус которого станет основным пунктом переговорного процесса и который стороны понимают очень по-разному. Президент Украины Петр Порошенко дал районам, которые контролируются властями Луганской и Донецкой народных республик, особый режим самоуправления на три года (видимо, предполагается, что дальше заглядывать бессмысленно — либо ишак умрет, либо падишах). Руководство повстанцев отнюдь не склонно принимать условия Киева, поскольку Новороссия считает своей всю территорию бывших Донецкой и Луганской областей в их прежних административных границах. Кроме того, никакого статуса, помимо полного суверенитета и выхода из состава Украины, руководители самопровозглашенных республик не желают.

Все это означает, что при условии отсутствия войны впереди — долгие (на годы) и очень сложные переговоры. Неслучайно радикалы с обеих сторон, недовольные принятыми решениями, от процесса решительно отсекаются, примеры чего общеизвестны. Кроме того, весь постсоветский опыт разрешения аналогичных конфликтов, при которых принцип права на самоопределение вступает в противоречие с принципом территориальной целостности государств, свидетельствует о высокой вероятности именно такого развития событий. Стратегические цели, которые ставят перед собой стремящиеся освободиться от власти экс-сюзерена новые образования, не могут быть достигнуты одномоментно (Отметим, что пример Крыма — это то самое исключение, которое подтверждает правило). Во-вторых, есть немало оснований считать, что Россия, по крайней мере — на данный момент, вряд ли пожелает видеть Донбасс или какую-то его часть совершенно независимым, тем более — повторить «крымский вариант» с присоединением новых областей, ибо последствия могут быть болезненными. Намного выгоднее выглядят иные расклады, связанные с вариантами «особого статуса», «самой широкой автономии», «украинско-донбасской конфедерации», «ассоциативного государства» и т. п., и т. д. И это тоже очень характерно для всех постсоветских конфликтов. И не только постсоветских. На самом деле такая идея первоначально родилась у американцев, которые обкатали её на экс-Югославии. Причем — не без некоторого успеха. В результате известных «Дейтонских соглашений» 1995 года республика Босния и Герцеговина (БиГ), где до этого шла ожесточенная и крайне кровопролитная война межу сербами, хорватами и мусульманами (а ведь тоже — один народ), была разделена на две части — сербскую и мусульманско-хорватскую. Обе получили очень высокий уровень самоуправления (фактически — стали почти независимыми) при сохранении формального единства БиГ. Проект показался удачным, и впоследствии его с некоторыми незначительными корректировками пытались внедрить в Нагорном Карабахе во второй половине 90-х гг. и в Приднестровье в 2007 году («Меморандум Козака»). Однако и в том, и в другом случае такие усилия оказались безрезультатными. Но это, заметим, совершенно не означает, что разработка аналогичного соглашения для Донбасса также заранее обречена на неудачу, поскольку для Кремля, от позиции которого зависит очень многое (если не всё) подобный вариант может оказаться вполне приемлемым. Впрочем, сперва надо объяснить, какое преломление «дейтонский план» получил в случае с Нагорным Карабахом, когда посредники-сопредседатели Минской группы ОБСЕ (Россия, США, Франция) вынесли на рассмотрение сторон противостояния соответствующий документ.

Отметим, что полный его текст тогда был секретным, да и сегодня он известен ограниченному кругу людей. Тем не менее, о некоторых подробностях сказать можно. Медиаторы в тот период ещё считали, что карабахское противостояние может быть разрешено на основе фундаментального повышения уровня самоуправления реально существующей уже около 10 лет, но никем не признанной Нагорно-Карабахской Республики (НКР). Согласно этим предложениям, Нагорный Карабах получал право на все признаки и атрибуты государственности, включая собственного президента, парламент, правительство, армию (которая должна была называться Национальной гвардией), полицейские, правоохранительные и судебные структуры, мог иметь за рубежом свои торговые и культурные представительства (на деле — посольства). При этом ни одно решение Баку, так или иначе касающееся Нагорного Карабаха, не могло быть реализовано без согласия последнего. За этим должна была следить, в числе прочих структур и институтов, группа карабахских депутатов в парламенте Азербайджана (Численность их представительства должна была быть фиксированной). В паспортах жителей НКР предлагалось поместить указание на особый статус их республики (как бы «облегченный» аналог двойного гражданства). Обещались и другие преференции — например, возможность получения определенных выплат с азербайджанских доходов от нефти и газа (говорили о 7%) и свободное хождение в крае любой валюты. И, по сути, данью принципу территориальной целостности Азербайджана стало бы лишь то, что на политических картах территория НКР окрашивалась бы в оттенок, схожий с цветом территории Азербайджана. При этом гарантами особого статуса НКР становились страны — сопредседатели Минской группы ОБСЕ и Армения, с которой также устанавливалась бесперебойная наземная связь. Тогдашний президент Армении Левон Тер-Петросян был склонен обсуждать и развивать это предложение с тем, чтобы, «выжав» из него максимум, в конечном счете, принять его. На возможность такого развития событий Тер-Петросян прозрачно намекнул в своей обширной статье «Война или мир? Пора призадуматься», которая была опубликована с целью постепенной подготовки общественного мнения к соответствующим переменам в политике Еревана и Степанакерта. Однако вскоре Тер-Петросян был вынужден подать в отставку. Проблема состояла в том, что армянский лидер в данном вопросе (как, впрочем, и во всей своей политике) сделал ставку на кремлевских «голубей» и демократов, ставленником которых он изначально и был, однако тогдашние «ястребы» в российском руководстве (в основном — военные) сумели убедить президента Бориса Ельцина в невыгодности подобных планов для России. Очень скоро против Тер-Петросяна выступили его ближайшие соратники во главе с министром обороны Вазгеном Саркисяном, и первый президент Армении был вынужден уйти в отставку. Ельцин, публично ласково называвший Тер-Петросяна «Лёвушкой», смолчал.

Сегодня так же (или очень похоже) выглядят разработки для донбасской квазигосударственности. Повстанческие лидеры признают, что для них на данном этапе более-менее приемлемо сохранение общего с Украиной культурного и экономического пространства — но не более того. «Особый статус» Донецкой и Луганской республик должен, по их мнению, включать в себя такие элементы, как возможность устанавливать свою выборную и исполнительную власть без вмешательства Киева, наличие собственных вооруженных сил, право назначать своих судей и прокуроров, признание русского языка официальным в обоих регионах… А самое главное — Донецк и Луганск должны получить право всемерно развивать экономическую интеграцию с Таможенным союзом и находиться в едином оборонном пространстве с Россией.

Последние два пункта имеют критически важное значение. Их возможная реализация однозначно закрывает Украине путь в НАТО (невозможно представить, чтобы одна часть страны состояла в ОДКБ, а другая — в Североатлантическом альянсе) и, возможно, в Евросоюз. То есть Украина прочно «сядет на донбасский крючок», сорваться с которого ей станет крайне затруднительно. С Евросоюзом, правда, не всё так однозначно — формальное сохранение украинской территориальной целостности может позволить Брюсселю постепенно, очень неспешно продолжать сближение с Киевом, чтобы когда-нибудь, лет этак через 15−20, поставить страну в число соискателей членства в ЕС. Очень возможно, что для Евросоюза подобное развитие событий видится, в принципе, вполне желательным.

Несомненно, главные противники таких планов находятся в Киеве. Но если отбросить неизбежную в нынешних обстоятельствах непримиримую риторику, то выяснится, что в настоящее время у украинской стороны нет реального военно-политического и экономического ресурса для серьезного противостояния подобным планам. (Так же, как в 1994 г. Азербайджан, будучи на пороге полного военного разгрома, был вынужден заключить перемирие с Нагорным Карабахом, фактически тем его признав).

Долгосрочное перемирие означает начало нового этапа в развитии кризиса. При этом сегодня очень важно, чтобы процесс внутриукраинских переговоров реально начался и приобрел постоянный характер. А вот каковы будут результаты этих переговоров через много лет — покажет время. Как бы то ни было, любая заканчивается миром. Путь к нему часто весьма тернист, но ведь альтернативы не существует.