«Держали в тюрьме 4 месяца, били 4 раза в неделю»: почему осетины не хотят в Грузию

Таймураз Туаев, выживший в грузинском плену в 1990 году, ответил на призывы к осетинам из Тбилиси о «возвращении».

Планы «восстановления территориальной целостности» начали активней озвучиваться в преддверии парламентских выборов в Грузии и со стороны властей страны, и со стороны оппозиции. Туаев не верит в обещания лучшей жизни в Грузии, хоть он и нуждается в постоянной дорогостоящей медицинской поддержке после пыток, которые получал месяцами от грузинских милиционеров.

«Мы с Грузией по разные стороны с 1989 года. И до сих пор, после войны 2008 года, отношения Грузии и Южной Осетии характеризуются как состояние войны. Они наши враги. Что бы в Тбилиси ни говорили, чего бы ни обещали — мы не вместе и не должны быть в составе Грузии», — убежден Туаев.

Таймураз Туаев, его история с якобы убийством грузинского младенца, — одна из самых жестоких страниц грузино-осетинского конфликта 1989−92 годов. Осетинская сторона не раз поднимала вопрос о том, что люди, совершившие преступления против народа Южной Осетии, не понесли наказания по закону. Даже Михаил Саакашвили, совершивший очередное нападение на Южную Осетию в 2008 году, отбывает сейчас наказание не за военные преступления, а по другим статьям.

В январе 1990 года житель села Прис Цхинвальского района Южной Осетии, в котором до 1989 года осетины и грузины жили в мире, Сосо Никорашвили случайным выстрелом убил своего девятимесячного мальчика Паату. Семья Никорашвили попыталась скрыть это и обвинить в убийстве осетин, они якобы обстреляли их дом и пуля попала в ребенка. В прессе развернули кампанию по обвинению осетин в «детоубийстве». Окровавленную люльку мальчика привезли в Тбилиси и устроили на ступеньках здания Верховного совета акцию с причитаниями. После этого любые действия против осетин в Грузии были оправданы, чем и воспользовались националисты.

Никто не дожидался результатов расследования, которое позже показало, что ребенок погиб от пули из ружья отца, никто не вспоминал, что мамой ребенка была осетинка. Правоохранительные органы арестовали молодых парней из села Прис осетинской национальности, в том числе 25-летнего Таймураза.

Больше полугода от парня побоями добивались признания в том, что это от его пули погиб мальчик. Признание Туаева привело бы не только к его гибели, но использовалось для оправдания действий Тбилиси в отношении осетин. Пока Таймураза держали в плену, жители села Прис пытались добиться его освобождения различными путями. Добиваясь внимания к судьбе Таймураза и других осетин, которых держали в грузинских застенках, некоторые из них объявили голодовку, акция проходила в центре Цхинвала.

EADaily приводит рассказ Таймураза Туаева от первого лица о том, как его арестовали и как ему удалось остаться в живых:

Той ночью были слышны выстрелы со стороны кладбища над селом. Семья Никорашвили, отец и мать ребенка, его бабушка и дедушка, были дома. У отца было самодельное ружье. Задвижка на ружье была зафиксирована жгутом, если задвижку освободить от жгута, ружье стреляло. Услышав выстрелы, отец достал ружье из-под подушки и вставил пулю. Когда он вскочил, ружье выстрелило и пуля попала младенцу в лоб. Увидев, что ребенок умер, они заголосили. На шум прибежали соседи — грузины. Один из них — Тарзана Никорашвили — подучил их говорить, что это из-за осетин умер ребенок.

У нас, осетинских парней, был пост в соседнем селе. Кто-то из нашего села прибежал и сообщил, что умер грузинский ребенок, сын Сосо. Я и еще один парень отправились к милицейскому посту, который располагался в районе ТЭК недалеко от Цхинвала. Сообщили, что погиб ребенок и надо подняться в Прис, чтобы там дальше ничего не произошло. Один из тех, кто стоял на посту, вышел и на чистом русском языке сказал, что они поедут на место происшествия.

На нашем посту никто не захотел идти со мной в село. Один из цхинвальских парней — Техов — подначил нас, мол, вы в свое же село боитесь зайти. У него был автомат Калашникова. Вот с ним я и пошел в Прис узнать, что произошло. Зашел пока к своим, мама не отпускала к Никорашвили, сказала, что к ним приехало очень много грузин. Мы с Теховым направились в сторону грузин, я впереди, он за мной. Как только я завернул за поворот, на меня направили оружие и велели не двигаться. Техов до поворота не дошел, убежал. За ним побежали два грузина, которые стояли выше и видели его. Что с ним произошло, я уже не узнал.

Меня уложили в грязь. Над моей головой стоял Тарзана. Я его попросил сказать приехавшим туда грузинам, что мы хорошо по-соседски вместе с грузинами жили. А Тарзана Никорашвили ответил, что осетины захлебнутся в крови. Меня побили, я валялся в грязи и снегу. Потом отвезли в грузинское село Аргвиц. На полдороге высадили из автобуса, и здесь милиционер, который на ТЭКе разговаривал со мной на русском, заговорил уже на грузинском. Если, говорит, не сознаешься, что в ребенка стрелял ты, мы тебя здесь похороним. Один из аргвицских ударил меня пистолетом по голове. Я отвечал, что никого не убивал, и говорить этого тоже не буду, даже если вы меня убьете, выяснится что это не я. Меня засунули обратно в автобус и мы доехали до села Аргвиц, где стоял грузинский пост.

Кроме меня, поймали еще бедного Писо (Вадима Туаева), земля ему пухом, Эльбруса Кудухова, земля ему пухом, и Мухара Туаева, долгой ему жизни. Избили их сильно. Когда увидел их, понял, что и со мной так же будет. Пятым арестованным был Гурам Кудухов. Его тоже не отпускали свои, но он пошел все же узнать, что произошло. Ушел с собакой. Собака вернулась, а Гурама поймали.

Оттуда нас отвезли в Гори, меня отдельно на «Вилисе». В Гори нас продержали три дня. Били. Потом за нами приехала осетинская милиция и отвезла в Цхинвал. Уложили в больницу. Две недели лежали в больнице. Затем нас отпустили по домам.

Уже в феврале глава нашего угрозыска передал, чтобы я зашел к нему. Грузины, мол, ищут, надо его скрыть. Я поверил. Пришел в милицию в Цхинвале. Усадил меня в кабинет, сам вышел покурить. В кабинет зашли трое — осетин, грузин и русский. Они сказали, что надо опознать тех, кто меня бил в Гори. Усадили в «Жигули», пристегнули одну руку наручником и отвезли обратно в Гори. Там меня бросили в камеру. Следователь требовал, чтобы я сознался в убийстве ребенка. Я снова говорил, что никого не убивал и сознаваться тоже не буду.

В Гори приехали моя мама и Виолетта Туаева. Виолетта видела мою спину, в каком я был состоянии.

Гиви Кванталиани позвал меня к себе в Гори. Поручил при мне милиционерам каждое утро привозить из ресторана «Картли» горячую еду для меня. Я не повелся и на «добро» это, снова не сознался.

Главой КПЗ в Гори был осетинский зять. Он сказал, что меня отвезут в Тбилиси, будут пытать, но я не должен сознаваться, даже если кровь из горла.

Отвезли в Тбилиси. Там в тюремной камере сидели 14 азербайджанцев. Из Карабаха их привезли, российские военные поймали и передали в Грузию — тогда еще был СССР. Они сказали, что у меня надежда лишь на Аллаха.

Потом посадили в камеру с «наседками». Вели себя так, как будто их били надзиратели, милиционер их материл. Но и «наседкам» я не мог признаться в том, что не делал. Меня снова избили. В один момент, когда уже не оставалось сил, я ударил ногой по двери. Зашел милиционер, увидев меня лежащим на полу, он залез на нары и спрыгнул мне на спину.

В тбилисской тюрьме я был четыре месяца, били четыре раза в неделю.

Из тех, кто со мной был арестован, в этой тюрьме уже никого не было. Но там были и другие осетины.

В Тбилиси ко мне приезжали Наира Туаева и Петр Туаев. Им просто показали меня из «кормушки» — только то, что я живой, и сразу закрыли окошко. Я даже не узнал, что кто-то приезжал тогда.

Уговаривали и «по-хорошему», обещали много денег, если скажу, что убил грузинского ребенка. Я не убивал, и сознаваться не буду. Отвели к следователю, у него на столе сигареты и плитка шоколада. Вот, говорит, тебе бумага и ручка, пиши. Сигарету выкурил, ничего не написал. Посадим, говорит, снова. Лучше сяду снова, чем скажу ложь.

Вернули уже в другую камеру. Там сидел мужчина за убийство. Он сказал, что меня в среду отпустят. В среду в камеру зашел надзиратель и сказал, чтобы выходил с вещами — домой, мол, поедешь. К тому времени я отчаялся уже, зарыдал.

Следователь дал мне десять рублей на дорогу. В Тбилиси в районе Варкетили жил брат моей мамы. Остановил такси, спросил сколько стоит — восемь рублей. Попросил довезти в Варкетили без остановок — боялся, что кто-нибудь подсядет и меня убьют.

Довез. Позвонил в дверь, двоюродная сестра потеряла сознание в дверях, когда меня увидела. Брат мамы сам работал на такси. Он отвез меня в Цхинвал. Мы приехали на площадь, где все это время находились объявившие голодовку жители Приса. Дядя попросил меня подождать в машине, чтобы с мамой от неожиданности ничего не случилось. Из машины я видел группу людей на площади, они держали плакаты: «Свободу Туаеву». От них отошла Лена Туаева, я не выдержал и крикнул ей: «Лена!». У нее ноги подкосились перед машиной. Люди меня увидели, и до Лены уже никому дела не было. Так меня встречал осетинский народ.

Они отправляли телеграммы в Москву, во всевозможные ведомства. Зема Кочиева мне очень помогла. Она отправила телеграмму, в том числе генпрокурору СССР, и он прислал приказ в грузинскую прокуратуру: если этот человек виновен, осудите его в течение 24 часов, если нет, освободите в течение 24 часов. Из-за этого ли приказа, из-за чего-то другого, я по сей день не знаю, почему меня освободили.

Пока я был в тюрьме, к маме домой в Прис приходил грузинский следователь. Она одна дома, пожилая уже. Сказал, что поедет в Тбилиси, чтобы помочь сыну, отвезет ему компот, просил, мол. Когда мама вышла в другую комнату, следователь закинул на шкаф пачку пуль. Спустя два дня домой нагрянули с обыском. Тогда наши парни, односельчане, тоже были там. Милиция ничего не нашла, и следователь показал на шкаф, вот, говорит, там что-то есть, он достал пули, которые сам туда положил. Показал осетину, чтобы добавил к делу. У меня дома нашли пули от пистолета Макарова, а пуля, которая попала в ребенка, была от ружья «Геко». Когда Вале Туаев увидел пули, он схватил следователя за горло, чтобы тот признался, что это он подкинул. Ему пришлось сознаться.

После освобождения Туаевы устроили кувд (фамильный сход) в селе Гизель в Северной Осетии. Присские Туаевы собирались сделать такой же кувд через год в своем селе, но им это уже не удалось, потому что грузины вошли в Южную Осетию. (Присская высота над Цхинвалом — удобная позиция для обстрелов, поэтому враги в первую очередь старались захватить ее. Жители села первыми принимали на себя удары агрессора. 7 июня 1992 года грузинские формирования, в составе которых были и жители Приса грузинской национальности, сожгли осетинские дома в селе. — EADaily).

Все эти побои сильно сказались на здоровье. Получил инвалидность первой группы. Сейчас привязан к постели. От государства помощи не получил, хотя обещали жилье, когда я вышел из больницы. Обращался во все инстанции. Эдуард Кокойты меня принял, но когда ушел с поста президента, уже ничего не сделал. Написал письма Леониду Тибилову и Анатолию Бибилову, но ответа от них не получил. Сегодняшние власти тоже пока молчат.

Дом в селе Прис не восстановлен. Живем в Цхинвале в квартире сестры моей жены. В одной комнате с женой и двумя детьми. С места работы в Минобороны пенсию не назначили. Получаю выплаты по инвалидности, но их не хватает на лекарства.

Хочу снова сказать большое спасибо каждому, кто тогда занимался моим делом, боролся за мое освобождение, участвовал в акциях, голодал. Благодаря им я остался жив и вышел на свободу.