Подвигов было много: пять дней августа 2008 года в Цхинвале глазами отца Иакова

В ночь на 8 августа 2008 года Грузия начала войну против Южной Осетии: начала с обстрела ночного Цхинвала, а утром пустила в город танки и пехоту. Два дня до прихода подразделений российской армии осетинские ополченцы боролись за родной город. В 15-ю годовщину войны воспоминаниями поделился отец Иаков, священник Аланской епархии, благочинный Цхинвальских церквей:

Первые два дня — 8 и 9 августа — я помню ярко, четкими картинками, но с хронологией не все ладно. Они как будто слились в одно большое событие. Тяжело различить, что именно когда происходило, только отдельные моменты помнятся.

Накануне, 7-го, в храм пришла соседка с улицы Осетинская, ее сын служил в министерстве обороны и в те дни был на позициях. Им тогда уже было очень тяжело. Мать пришла креститься — в порыве хоть каким-то образом защитить сына. В тот день было жарко, мы провели крещение, я закончил дела и вечером пошел домой. Младшие дети тогда уже были во Владикавказе, а старший сын, Яша, был с моей мамой. Я смотрел какой-то фильм, кажется, о Великой Отечественной, когда начался обстрел. И сразу понял, что это серьезно.

Соседи собрались в подъезде — подвалов в нашем корпусе на Таболова не было, только полуподвальная котельная под первым подъездом. Всю первую ночь мы провели на лестничной клетке, она не простреливалась и была относительно безопасной. Один из наших соседей, Артур, был на позициях, для жены дома он оставил рацию, и мы слушали переговоры наших ребят. Некоторых из них я знал: например, позывной «Чайка», он в ту ночь был наблюдателем со стороны села Прис. Он и сказал, что видит колонны, идущие на город, в три ряда, и конца им не видно…

Утром, пользуясь перерывами в бомбежке, прибежал сын. Мы сидели в коридоре нашей квартиры, когда по дому попало чем-то серьезным — нас прямо подбросило в воздух. Сына я тогда отправил в котельную, а сам попытался поспать. Только закрою глаза — и вновь попадание… Решил не искушать Бога, оделся, взял какие-то приспособления для службы и крещения, взял паспорта и тоже пошел в подвал. Подрясник дома у меня был только зимний, шерстяной, и все три жарких дня я в нем и проходил… Еще забрал из квартиры икону XIX века, церковную — я ее собирался очистить от загрязнений. И каждый час служил небольшой молебен этой иконе. Все дни. Как-то присмотрелся — а на иконе надпись «От бед страж»…

Помню момент, когда погибли Амиран Багаев и Азамат Джиоев (Пантера) — об этом говорили ребята по рации. И тут настала тишина, какой-то перерыв в обстреле. Мы вышли на улицу, выглянули в сторону Дубовки и увидели, как по улице Героев идут грузинские штурмовики, в черной форме, идут в сторону вокзала… Сразу стало понятно, что за ними будет зачистка. Что это в принципе конец. Панику разводить не хотел, и потому ничего не сказал — все-таки в подвале были женщины.

В какой-то момент к нам в подвал зашел мужчина и сказал, что едет в Дзау по Зарской дороге. У него было два места в машине. И тогда наша соседка, известный в Республике врач Аза Абаева, усадила в машину своего ребенка, а свое место отдала моему сыну. Это ведь тоже подвиг, иначе как назвать. Все понимали, что она, по сути, на смерть осталась… И таких подвигов было немало, каждый совершался без лишних слов и раздумий, просто потому, что иначе в тот момент было нельзя. Например, как-то во двор прошли наши ребята, один из которых был ранен в ногу. Нехорошее было ранение, тяжелое, мы ничем помочь не могли. Вынесли квартирные двери — их повыбивало от взрывов — уложили раненого на них, как на носилки, нашли какие-то ампулы обезболивающие… и тут подъехал наш друг, Эдик Гаглоев, на старом УАЗике, крытом брезентом. Никакой защиты. Не раздумывая, положил раненого в машину и поехал с ул. Октябрьской в больницу. Под тяжелейшим обстрелом. Он ведь тоже понимал, что впереди верная смерть, но иначе было нельзя. Но они доехали до больницы, и раненый выжил…

Дом наш сгорел уже 9-го. В котельную спустился Миша Галаванов, сосед, весь мокрый, грязный после двух дней боев. Помню, как он сидит, невозмутимый, спокойный, ноги перевязывает — стер их в берцах. И говорит: «Яша, знаешь, по-моему, наш дом горит. Давно горит…».

Попадание было именно в нашу квартиру, оттуда огонь пошел по всему дому. Я еще думал, что люди скажут — священник, а собственную квартиру не вымолил. Перегородки в здании были из дерева, все горело быстро — нам еще повезло, что ветер не в нашу сторону дул. Ясно было, что оставаться здесь было нельзя — запеклись бы в той котельной. Помолились перед выходом, дождались, когда чуть поутихнет стрельба, и стали переводить людей через Октябрьскую, в соседний корпус. Там нас приняли, конечно, сразу, накормили, уступили место прилечь, отдохнуть.

Как-то в соседнем дворе оказались наши ребята, все знакомые. Я подошел к ним, а они мне: «Есть у тебя автомат, Яша? Нет? Вот, у нас их два ящика, бери сколько пожелаешь! Рожков, правда, нет, но автоматы бери!» Посмеялись тогда. Как ни странно, но люди находили место и шутке, несмотря на всю тяжесть ситуации. И теплых сближающих моментов было много… Никто не ворчал, не ругался, все как-то единым фронтом держались. Мы понимали, что сидим сейчас фактически в зоне оккупации, что нас сейчас будут зачищать, но не паниковали и старались вести себя сдержанно.

И тут заходят наши ребята, группа почти вся из сотрудников службы судебных приставов. Мне так тяжело было их видеть — я понимал, что, если у женщин и детей хоть какой-то шанс пережить зачистку и есть, то этих ребят убьют точно. Старался не подавать виду, спросил, откуда они идут. А они говорят: «С вокзала». Но ведь туда вчера грузины прошли! «Грузин отбили». И я понял, что случилось чудо. Если бы враг закрепился в городе, в зданиях, танки расставил бы по улицам, то выбить его было бы очень тяжело, нужно очень много бойцов. Которых у нас не было… Я два дня молился, просил чуда у Господа, хотя понимал, что предпосылок для спасения нет никаких. Не было у нас шансов. Но чудо случилось…

Помню, как крестил четверых в том подвале. Трое парней наших зашли передохнуть, увидели меня и сказали, что хотят креститься; к ним еще соседка присоединилась. У меня были с собой все принадлежности, я ведь их забрал из дома, только вот места не было совершенно. Налил воду в эмалированную кружку, освятил ее и так одной кружкой четверых и крестил.

10-го числа, когда обстрелы начали стихать и по городу били уже мало, мы вышли из подвала и пошли в сторону Совпрофа. Видели, как входили десантники, входили чеченцы — покрытые пылью с ног до головы, оружие наготове — а мы стоим посреди улицы и машем руками радостно, приветствуем. Видели танк разорванный на перекрестке, ступня там валялась кого-то из экипажа… Тяжелых моментов, конечно, было много. Хотя за все дни у меня на глазах никто не погиб. Но уже 10-го погибла соседка, Абаева, она вообще на лето из Москвы приехала и застряла тут. Самые страшные дни она пережила, а потом, когда уже и не обстреливали почти, ей не повезло — прямое попадание…

Отпевать мне тоже пришлось. Это было уже 10-го, ко мне подошел российский офицер, сказал, у него в машине лежит убитый. Звали Андрей. Там его и отпел — на перекрестке Октябрьской и Таболова.

Отец Георгий, Александр Пухаев, был все эти дни в церкви, 10-го пришел к нам, проведать знакомых, живших в том корпусе. В то время уже как-то спокойней стало, а после вообще словно эйфория началась. Мы собрались во дворе нашего сожженного дома — корпус сгорел полностью, а сараи во дворе не пострадали; и каждый что-то вынес из сараев, кто вино, кто соленья. Сидели там, без воды, без света, грязные, уставшие, но очень счастливые. Радовались каждому знакомому лицу, выжившему в этом аду… Мы победили, но мало кто понимает, что эта война отбросила нас очень сильно назад: нанесла сильнейший психологический урон. И этот пробел до сих пор еще не восполнен…

В войне августа 2008-го погибли герои, лучшие наши представители, которые являлись составной частью будущего Южной Осетии. Когда война закончилась, все понимали, что мы спаслись чудом. И бесстрашием наших ребят, которые своей личной отвагой фактически вытащили республику из огня…

Александра Цховребова, («Республика»)