Осевшие цыгане: «культуры не осталось — только нищета и полуголодные дети»

Наблюдать за жизнью цыганских общин Центральной России крайне интересно. Во-первых, можно вживую видеть уклад, которым жила вся сельская Россия полвека назад и более, со времен окончания Великой Отечественной войны. А во-вторых, перед нами уникальный опыт жизни замкнутых групп, живущих в коллективистской обстановке. Сохраняющих, впрочем, не самобытную культуру, а воссоздающих уклад, который почти исключает для членов общины возможность вырваться из заколдованного круга нищеты и убогого существования.

Молодая цыганка держит двоих пацанят одной рукой. Другой держит три большие клетчатые сумки, еще рядом 25-килограммовый мешок муки. Сейчас со всем этим ей предстоит выйти из электрички на своей остановке. Несколько минут назад ей удавалось с детьми и багажом весом в полсотню килограмм бегать от кондуктора — цыгане никогда не платят за дорогу.

На платформе девушку встречают, тащить груз в избу одной не придется. Перед нами молодая мать, на вид лет под 30. На ее худых руках мозоли, на лице первые морщины. Но стоит посмотреть в глаза, чтобы понять: это почти совсем девчонка, лет 19, не больше. В 30 она будет выглядеть на 50. Когда ей будет 45, она будет почти старухой — цыганские женщины бедных общин центра России живут на износ. Взрывной рост качества жизни послевоенных десятилетий выразился, помимо всего прочего, еще и в том, что женщины не только стали жить дольше, но и почти до глубокой старости, как правило, держатся молодцом — следят за собой, хорошо одеваются, образ бабушки в платочке в возрасте 50 лет давно в прошлом.

Но не у цыганских общин. Гадалка Вера старается первой попасть в дома новоселов, если узнает, что кто-то где-то купил дом. Пользуясь людской скромностью, навязывает свои услуги. Чтобы наладить с ней нормальный деловой контакт, необходимо для начала ее выставить из дома. Забор расставляет все на свои места. Гаданием теперь не проживешь. Вера торгует черникой и грибами, по осени ее супруг забивает свиней, мясо у цыган нынче по 250 рублей. Семья гадалки не бедствует. Давно, в начале прошлого десятилетия, в годину упадка присмотрели приличный дом — его за все годы ни разу даже не покрасили, а он все еще неплохо выглядит. Но Веру можно встретить то тут, то там — у кого сигаретку стрельнет, к кому постучится, пожалуется, что на молоко детям нет — не дают, но вдруг. По выходным ездит в большой город, попрошайничает на улицах. Ей 50 лет, но выглядит она на все 75, молодой в общем-то довольно возраст, выдает только заметная физическая крепость. «Старушка» активна как лань. Дети давно выросли, и не очень понятно, где они сейчас. Со стариками живут внуки, старшему 17. То есть когда он родился, его бабушке было меньше 35.

В областях центральной России нет практически как таковых цыганских гетто, за исключением отдельных кварталов областных центров — тамошняя публика живет по-разному, но небедных людей много. В основном же цыган-котляров в сельских районах многих областей, в местах компактного расселения, не более 10% от общей численности населения. Но они всегда заметны и не только внешне, а укладом в первую очередь.

В нем не наблюдается какой-то культурной самобытности, язык теряется, основная масса цыган говорят на цыганско-русском суржике. Этот уклад поражает стабильностью убогости. В цыганском доме и в хозяйстве полезно побывать для того, чтобы увидеть, как жило село центра России где-то на стыке 50-х, 60-х годов.

В чем в сущности их жизнь отличается от жизни соседей?

В домах нет газа. Есть дома, где совсем по старинке круглый год и холодной зимой тоже держат не потухающие очаги на улице — летом, может быть, даже удобно, но в холодное время года, а оно здесь с середины октября по апрель, жалко смотреть на этих женщин.

В домах нет привычных давно уже в быту насосных станций, которые позволили сельскому населению не испытывать недостатка воды в условиях отсутствия водопроводов. Домашняя скважина обеспечивает водой в полном объеме. Но в поселках Брянской, Курской, Орловской областей местные цыгане являются единственными постоянными пользователями общественных колонок и колодцев. От них нельзя отказываться, потому что работа домашних насосных станций зависит от электроэнергии, и в случае отключения света придется идти на колодец. Но только цыгане не обзавелись бытовой техникой, которая позволяет сделать удобнее жизнь.

Для обогрева собирают валежник в лесу, благо закон теперь разрешает. Но и когда не разрешал, собирали. Иного выхода нет, 5 тысяч рублей за машину дров — неподъемные деньги.

Русик Саларов жил в маленькой избе. Она состояла из двух отсеков, видимо, раньше в ней размещались две семьи. Лет 15 назад цыгане скупали за копейки брошенные дома умерших пенсионеров, доводили их до состояния непригодного для жизни, затем бросали, перебираясь в свежую заброшку. Но заброшка закончилась, жизнь наладилась, недвижимость подорожала. Найти брошенный, но доступный для жилья дом невозможно. Либо надо идти в заброшенные деревни, где никак не выжить. Поэтому Русику Саларову, как и многим его сородичам, приходится жить в наглухо убитых избах. В своей избе Русик отделил одну половину от другой. Нежилую половину он постепенно разобрал на топливо для печки. Сначала половые доски, потом перешел на сам сруб. Это было опасно — дом из бруса представляет собой цельную конструкцию, ее нарушение может спровоцировать обрушение. Но с друзьями-цыганами они блестяще провели эту операцию, разъединили две части, снесли нежилую, протопили этим деревом всю зиму, оставив только ветхий фундамент. Но возникла другая проблема, прошло два года и топливо закончилось, а сносить больше нечего. Цыгане вынужденно осели в местах своего нынешнего проживания, им некуда пускаться в путь. С бесплатным жильем теперь напряженка.

Основная масса людей живет в нищете. Лет десять назад иногда большие деньги приносила торговля наркотиками. Сейчас, кто занят этим знает, что заметут быстро. Поэтому надо успеть что-то оставить семье, прежде, чем сесть. Именно так и сделал, судя по всему, Русик Саларов, почти год назад он куда-то исчез. Потом соседи сообщили — «присел», только в соседнем регионе. В его доме, который вообще-то непонятно чей, поселились другие цыгане, топили печку. Когда ушли, а жить там уже решительно невозможно, оказалось, что топили половыми досками, которые рвали у себя под ногами.

Социальное поведение малых цыганских общин опровергает законы, по которым живет социум. Борьба за качество жизни и стремление следовать позитивным примерам благополучия не работает в цыганской среде. Всеми силами, а эти люди крайне выносливы и трудоспособны и могли быть жить нормально, они тянут себя на дно. Основа семейного дохода большинства — это детские пособия. Иногда это сравнительно немало, до 15 и даже до 20 тысяч рублей. Но по мере взросления детей размер субсидий сокращается, до 2−3−5 тысяч рублей. Огороды не сеют, но, правда, держат скот и птицу. Основной доход получают летом, когда короткий сезон сбора черники, дорогая ягода может дать до 15−20 тысяч рублей каждой семье. Реально натуральное хозяйство, в котором будто по какому-то особому договору запрещено использовать любые возможности, которые облегчат труд и сделают его более выгодным.

С окружающими односельчанами тесного контакта нет. Их детей избегают другие дети. Женщина, планировавшая небольшой косметический ремонт дома, год не могла найти мастера — все считают ниже своего достоинства идти работать к цыганам. Это еще и история о настоящей этнической сегрегации, в том виде, как это было в прежние эпохи. Сейчас никто не может выразить четких претензий в адрес цыган — они не криминальны, уже не воруют по соседям. Но на порог дома их предпочитают не пускать.

В последние годы цыгане являлись основным поставщиком органических удобрений населению во многих сельских местностях областей центра России. Только они держат крупный скот. Стоимость удобрения рассчитывалась в возах. Один воз, примерно одна четвертая часть объема большого грузовика, продавали по 300−500 рублей. Это было в общем выгодно, в два раза дешевле, чем у других поставщиков. Но в последний год цыгане потеряли этот бизнес, по собственной глупости. Вместо больших возов они массово произвели маленькие повозки с вдвое меньшим объемом грузовых перевозок. Не знавшие о «реформе» потребители в массовом порядке «расторгли контракты». Удивительно в этой истории то, что одинаковые процессы, в данном случае введение в оборот новых повозок, произошли единовременно в разных, удаленных друг от друга местностях. Однозначно существует «цыганская почта», связи между разными общинами очень крепкие, люди хорошо знают друг друга. Но вместе с тем эта среда испещрена конфликтами, пустой враждой на протяжении десятилетий, взаимной ненавистью, интригами и сплетнями. Старая, коллективистская среда очень токсична, она в любые времена воспроизводит междоусобицу.

Продавщица сельского магазина объясняет цыганскому мужчине, ему под 40 лет, что такое «плюс» и «минус», и как их отразить на бумаге. Человеку нужно заполнить данные в каком-то документе, без которого не дадут банковскую карточку, а без нее не получить каких-то денег.

Люди среднего и старшего поколения в массе своей не учились вообще. Сейчас уже процесс несколько отлажен, цыганские дети учатся в школе, первоклассники, как правило, еще не умеют говорить по-русски даже на уровне четырехлетнего ребенка. Дома они слышат только суржик. Ситуация очень медленно, но меняется в лучшую сторону. Однако сама среда, ее узость, плотность связей, видимо, и являются причиной убогости, в которой живут цыганские общины.

Коле 14 лет. Он нормально выглядит, молодежь все-таки старается хотя бы внешне не быть убогой, есть всякие разные девайсы, но почти любого повзрослевшего цыганского ребенка выдают проблемы с речью. С детьми не работали, и в идеале нужна хорошая логопедическая и всякая другая поддержка для того, чтобы эти люди были хотя бы минимально социализированы в жизни.

Коля предложил свои услуги небольшому приусадебному фермерскому хозяйству, его труд стоит не копейки. За день он просит тысячу рублей, минимум 700. Работает хорошо, даже очень для подростка. Землю перекапывает как мотоблок. У хозяина только одно условие: приходить на работу без толп, типичных для цыганского общежития. Однако толпа сорванцов разного возраста со всего села как-то узнает, что парень начал работать и неплохо зарабатывать. Все они собираются у хозяйства, галдят, кричат, пытаются пройти на участок, ломают забор. Увещевания ничего не дают, угрозы тоже. Пацаны перешли на другую сторону улицы и топчут соседский газон — на подходе конфликты с соседями: а зачем ты нанял цыган? Выгнать толпу не удалось, она ушла только вместе с Колей, которому хозяин выплатил расчет и попросил больше на работу не приходить.

Это хорошая иллюстрация того, как работает старая коллективистская деревенская среда. Только цыгане донесли ее до наших дней. Любого своего она воспринимает как собственность и не даст ни малейшего шанса хоть чем-либо выделиться. У Коли в жизни есть один только шанс. Когда он еще чуть повзрослеет, уехать навсегда из родного гнезда, не оставив контактов, сменив номера телефонов.

Несколько лет наблюдений за жизнью цыганской общины дали ответ на вопрос о том, почему они живут так убого. Они сохранили старый уклад жизни, в котором собственной личности у человека как бы нет. Он часть стада и выжить может только в том формате жизни, который сложился задолго до него. Чтобы вырваться из этого дна, нужно иметь хотя бы какое-то образование и элементарные навыки социализации. Среда до сих пор надежно закрывала эти каналы своим детям, вынуждая их в полной точности повторить жизненный путь своих родителей. Дополнительными задвижками типа ранних браков она окончательно закрепощала человека, лишая его любого выбора.

Это в общем-то простая разгадка нищеты и убогости жизни вынужденно осевших цыганских масс. Но пока бытуют мифы о некоей особой, самобытной цыганской культуре, которую усердно хранят от чужих глаз в глубинах бревенчатых цыганских сараев. Нет в цыганских сараях никакой культуры. Там нищета и вечно полуголодные дети.

Антон Кривенюк, специально для EADaily