Публицист: «Охранка» ныне в Латвии свирепствует больше, чем некогда КГБ

Созданная распоряжением правительства Латвии комиссия по научному изучению документов КГБ под руководством репатрианта из Швеции Карлиса Кангериса до 31 мая должна представить полный отчет о сохранившихся в стране «мешках ЧК». Между тем в конце минувшего года коллектив, уже истративший на свою деятельность 744 727 евро (за 2015−2017 годы), опубликовал 1024-страничный том. Публицист, историк, бывший депутат Сейма Николай Кабанов прочитал его и поделился своими впечатлениями на страницах еженедельника «Вести».

Кабанов приводит вопрос доктора исторических наук Гинта Зелмениса: «Все ли люди, которых арестовывал и уголовные дела которых расследовал КГБ, считаются политически репрессированными или нет?» Под юрисдикцию следователей КГБ подпадал самый широкий пласт преступлений экономического плана: контрабанда (ст. 73 УК ЛССР), спекуляция (ст. 149), нарушение правил валютных операций (ст. 83), расхищение госимущества и его незаконная реализация (ст. 85−93), а также незаконное использование служебного положения (ст. 162). «По данным д-ра Зелмениса, в период 1981—1986 годов КГБ Латвийской ССР расследовал ВСЕГО 37 уголовных дел. То есть в среднем чуть больше шести за год! Для примера: согласно отчету Полиции безопасности Латвии, в 2016 году ею было возбуждено одиннадцать уголовных дел. Расклад дел латвийских чекистов 1980-х был следующим: четырнадцать д-р Зелменис считает „политически мотивированными“, девять было возбуждено по факту бегства из СССР, десять — за экономические преступления, четыре — за утерю секретных документов сотрудниками милиции. Однако при подсчете лиц, вовлеченных в уголовные дела, возникает совсем другая „корреляция“, по выражению историка. „Чистых политиков“ арестовано пятнадцать (средний срок для „антисоветчиков“ составил всего четыре года, в психиатрическую больницу на принудительное лечение направили лишь двоих), беглецов из страны — четырнадцать, а „экономистов“ — аж 53!», — пишет Николай Кабанов.

По его словам, с учетом того, что за утерю материалов, составляющих гостайну, не был арестован ни один человек, получается, что экономические преступления составили 64% от всех посаженных в годы «развитого социализма» — т. е., когда КГБ находился на вершине своих административных, агентурных и оперативно-технических функций. «Сам д-р Зелменис осторожно выдвигает „гипотезу“: „В период с 1981 по 1985 год КГБ ЛССР больше занимался борьбой с экономическими преступлениями, чем с политическими преступлениями“. Однако доказать свой посыл окончательно историк не берется, ибо в его ведении нет первичных агентурных материалов: „К сожалению, в настоящий момент в Латвии научному исследованию недоступны документы со сведениями об оперативном вовлечении“… Однако и имеющиеся следственные дела говорят о многом. Например, в декабре 1981 года Николаевское облуправление КГБ УССР возбудило уголовное дело, которое впоследствии передали латвийским чекистам. В Риге оно сопровождалось делом оперативной проверки № 2728 „Скорпион“, проводившимся 2-м (контрразведывательным) отделом КГБ Латвийской ССР. В январе 1982 года старший следователь Арнолдс Ревалдс вынес постановление об аресте за контрабанду граждан Афонина и Клавсуца. Само по себе по тем временам совершенно ординарное дело — ведь тогда никто не смотрел на национальности. Однако с точки зрения принятой ныне исторической концепции — как же это: выходит, латыш арестовывает русского при „русской оккупации“?!», — вопрошает публицист.

Он продолжает: «В августе-ноябре 1983 года в Вентспилсе нарисовалось групповое дело по контрабанде, в рамках которого было арестовано восемь человек: моряки судна „Ричардас Букаускас“ Михалкевич, Абрамов, Дрея, Иванов, Копылов, Мельничук, а также таможенный инспектор Мацюк и инспектор милиции Масохин. Вообще же, по подсчету Гинта Зелмениса, один латыш среди 53 „экономических“ арестантов. Такая вот законопослушность… То, что среди арестантов „абсолютным большинством были русские“, г-н Зелменис объясняет тем, что „эти люди прибыли в Латвию в поисках лучшей жизни“. Не очень убедительно — ведь порты и возможность тайного провоза существовали и на Крайнем Севере, и на Дальнем Востоке. Может, просто русские более рисковые и бесшабашные? Матросы вывозили из Союза в тайниках своего плавсредства промышленное серебро и черную икру. Продав их за кордоном, ввозили одежду, часы, аудиотехнику и прочий дефицит. В итоге по букету из пяти статей все фигуранты получили реальные сроки колонии: моряки — от пяти до шести лет, силовики — по одному году. Всего же из 53 фигурантов экономических дел чуть более половины — 27 — имело отношение к морю… В 1985 году московские чекисты передали рижским коллегам по территориальной принадлежности дело двоих „валютчиков“ — Шварцштейна и Горючко. В мае обоих арестовали, в августе к ним присоединился гражданин Акуличев. Следствие выяснило, что через неофициальный „обменный пункт“ этой троицы с 1979 года прошли десятки тысяч долларов США и марок ФРГ. При официальном „газетном“ курсе „зеленого“ в 60−75 копеек уличные котировки колебались от 3,20 до 4,50 рубля».

Несмотря на то, что в 1976 году, как пишет Кабанов, Шварцштейн находился в Рижской психоневрологической больнице с диагнозом «шизофрения», экспертиза в Московском институте имени Сербского нашла его вменяемым. «В конце того же 1985-го мужчины получили сроки от шести до двенадцати лет с конфискацией. Времена были уже горбачевские, но валютная монополия государства еще блюлась крепко! Вообще, за иностранные дензнаки можно было получить по совокупности и „пятнаху“, как, к примеру, гражданин Еличев в 1982 году — двенадцать лет колонии строгого режима с конфискацией плюс три года ссылки. Так ни одного диссидента не покарали! Г-н Зелменис, естественно, в своем исследовании проливает много водяных масс на мельницу исторической концепции. Так, он утверждает: „Фактически руководители СССР создавали для контрабанды максимально благоприятную среду — высокий спрос на любой товар широкого потребления“. По мнению историка, коммунистические власти неумело хозяйствовали, к тому же тратили массу денег на военные расходы и помощь всяческим левацким нищебродам по всему миру. В констатации недостатков реального социализма ваш автор готов с ним согласиться — но позволю отметить, что мои родители, к примеру, никогда не ходили к спекулянтам за шмотками, ибо у нашей семьи были родственники в преуспевающей Югославии. Точно так же семья супруги автора облачалась в модные одежды, ибо ее глава ходил в море и тратил заработанное в бонном магазине „Океан“. Мои русские одноклассники щеголяли в джинсе, привезенной отцами-офицерами из Германии. Десятки тысяч латышских семей абсолютно легально и без ограничений получали вещевые посылки и денежные переводы от родственников за границей — не только из Западной Европы, но и из США, Канады, Австралии», — подчеркивает публицист.

Он утверждает, что советская Латвия 1980-х отнюдь не была герметически закрытой экономической системой — и наиболее доказательно это проявлялось в сфере потребительского рынка. «Да, необходима была известная изобретательность — но вряд ли ее можно считать более преступной, чем ныне существующие методы налоговой, скажем так, оптимизации, на которую идут тысячи вполне лояльных граждан и постоянных жителей Латвии, а также целые предприятия. Правда, иногда в эти схемы вторгаются силовые структуры, что порой кончается весьма плачевно для особо креативных господ. Что ж, на следующем историческом витке мы имеем шанс прочесть новые изыскания будущих авторов истории Латвии, следует ли считать сделки с криптовалютой в конце второго десятилетия XXI века политическим сопротивлением загнивающему капитализму…», — иронизирует Николай Кабанов.