Антон Кривенюк: Почему Кавказ не Пиренеи

1 октября в Каталонии будет проведен референдум, который, не исключено, запустит процесс создания нового государства в Европе, довольно мощного, кстати, по своему экономическому потенциалу и значимого в европейской политике.

Естественно, что СМИ, политические и экспертные круги будут обсуждать в контексте этой истории и возможные аналогии с историями других частично признанных и непризнанных государств, в первую очередь кавказского региона. Однако, даже если очень постараться, то найти параллели будет сложно. И, конечно, возможное утверждение Каталонии как независимого государства не приведет к каким-либо заметным изменениям в судьбе других государств, которые существенно раньше добились независимости.

Хотя, конечно, хорошо то, что совершенно противоречащая социальной природе установка о незыблемости территориальной целостности государств оспорена не только конфликтами на периферии, но и в самом центре Европы. И в мировой политической мысли, которая еще десятилетие назад была уверена в жизнеспособности этого принципа, произошли существенные изменения. Есть понимание о неизбежности сецессии государств, как о естественном процессе трансформации жизни. В реальном мире не может быть статических состояний — это, вроде, аксиома, но идти к этому пониманию пришлось несколько десятилетий.

В любом случае это «на руку» и кавказским странам, добившимся независимости в 90-х годах прошлого века. Важное на самом деле изменение, потому что до сих пор преобладающим было понимание, что само по себе государство развалиться не может — к этому должны быть причастны внешние силы. Хотя никто никогда не задавался вопросом, который должен был быть задан первым: а являлись ли те государства, которые распались вроде как под давлением «третьих сил», государствами на самом деле, в социальном и культурном смысле этого понятия?

Вот собственно и все, что роднит каталонскую историю с кавказскими.

Дело в том, что и кавказские, и югославские этнополитические конфликты случились в очень «неудачное» для этого время — как раз в тот период, когда мир перестал признавать легитимность насилия во имя достижения идеологических задач. Это не значит, что мир разом подобрел и стал гуманным, конъюнктура по-прежнему правит бал, но тренд наметился, сила оружия не решающий аргумент в этнополитических спорах.

Изменения в мышлении произошли отнюдь не везде, но ведь адресатом противоположных месседжей от бывших автономий и их бывших метрополий является именно европейское общественное мнение, которое к этому времени перестроилось и не будет особо копаться в «дикости 90-х годов».

Грузия — не Испания. Чтобы обеспечить реализацию целей в сфере национальной идеологии, эта едва возникшая страна направилась сжигать дома и убивать «других». Оппоненты ответили тем же. И здесь есть важный нюанс, в чем проиграли победители. Обсуждать, анализировать и давать оценки будут только преступлениям «сепаратистов», но не проигравших сторон, устремления которых изначально обладали легитимностью для внешнего мира.

Абхазия или Южная Осетия — не Каталония. Когда завтра пройдет референдум и, допустим, Барселона добьется независимости, в жизни 100% живущих здесь людей ничего не изменится. Они будут жить по-прежнему, дороги и границы будут открыты, предприятия работать, туристы приезжать — это, несмотря на рецидивы репрессий со стороны Мадрида, все-таки абсолютно политическая история. А конфликты, во всяком случае на Кавказе, по своей стилистике — конфликты прошлого. Со сжиганиями, убийствами, перекрытыми дорогами, регионами, превратившимися в жизненные тупики, с долговременной инерцией насилия, конфликты, переломавшие судьбы и жизни людей.

В этих конфликтах для той эстетики, в которой живет сегодня мир, нет логики, потому что ценности, их породившие, уже отжили свое. В них нет человеческой справедливости. А главное, что очень важно, они находятся на глубокой географической периферии, эти территории никакой значительной ценности сейчас не представляют. Поэтому, повторимся, никто не будет копаться в преступлениях четвертьвековой давности, чтобы найти правых и виноватых.

Другое дело, что этот очень важный водораздел смены ценностей и установок не был зафиксирован в тех новых государствах, которые хотели бы добиться если не признания, то хотя бы большего расположения к себе.

В течение всего того времени, которое прошло после войн начала 90-х, они артикулировали смыслы и ценности даже не своей текущей эпохи, а обращены были, скорее, ко временам колониальных войн середины прошлого столетия. Право народа на самоопределение, лозунги о ценности свободы в государственно-политическом понимании этого слова — это уже даже не новейшая история, это архив. Но если мы посмотрим на лексику дипломатических реляций, скажем, из Абхазии или Южной Осетии последних лет, увидим, что никакой попытки говорить на языке, понятном современному миру, до сих пор не предпринималось.

Например, один из важных пунктов «непонимания» — это важнейшая ценность частной собственности для современного европейского мышления. Это не трудно было заметить, хотя бы потому, что этот пласт вопросов часто был первым в повестке интереса как разного рода международных организаций и политиков, так и исследователей. Но никакого внятного ответа на этот запрос, так и не поступило.

Принципиально новое, что несет с собой текущий исторический период, заключается не в гуманизации бытия или нулевой толерантности к насилию, а в высочайшем запросе на стабильность. Заметим, что даже большинство внутриполитических катаклизмов последнего времени во многих странах Европы, и не только там, никак не меняют быт и жизнь людей, не рвутся хозяйственные и человеческие связи, не ржавеют железные дороги, не перестают летать самолеты. И, наоборот, на примере, скажем, Северного Кипра мы видим, что даже в сложнейших историях этнополитических конфликтов есть движение не к урегулированию как таковому, потому что чаще оно невозможно, а воссозданию нормальной жизни.

Кавказские конфликты же, наоборот, настаивают на необратимости разрушительных последствий минувших войн, необратимости и сохранности разрушения как такового. В них до сих пор нет позитивной повестки возрождения жизни, связей — наоборот, все местные идеологии основаны на разделении, а по сути, блокировке жизни. Добиться от внешнего мира лояльности к такой форме бытия будет невозможно.

Антон Кривенюк, специально для EADaily