Имам Шамиль — «спасательный круг» для Рамазана Абдулатипова: интервью

«Более выдающейся личности в истории Дагестана, чем имам Шамиль, не было и нет», — заявил на днях глава Дагестана Рамазан Абдулатипов на состоявшейся в Махачкале конференции по поводу 220-летнего юбилея этого исторического деятеля. Однако, давая такую оценку Шамилю, глава Дагестана явно теряет границу между историей и реальной политикой. Достаточно вспомнить еще одну его фразу, сказанную еще в 2013 году: «Сегодня мы боремся с экстремистами, террористами примерно как во времена имама Шамиля». Достаточно вспомнить, что при реальном Шамиле любое несогласие с мнением имама таило себе смертельную угрозу, а применяемые имамом кары вроде депортаций целых аулов в дикое высокогорье нынешнее уголовное право расценило бы как нарушение фундаментальных прав человека.

В риторике Рамазана Абдулатипова по поводу Шамиля есть и еще одна не особо скрываемая сторона: из высказываний главы Дагестана имам предстает неким «культурным героем» аварского и — шире — всего дагестанского народа. Затем этот мотив подхватывают близкие к Абдулатипову публицисты, доводя исподволь постулируемый авароцентризм до абсурда, хотя истинную цену этой идеологии показали прошлогодние выборы в Госдуму. Напомним, власти Дагестана тогда проделали все возможное и невозможное, чтобы провести в депутаты по горному одномандатному округу, где преобладающий этнос — это именно аварцы, столичного бизнесмена, лакца по национальности Абдулмаджида Маграмова.

О том, что скрывается за проталкиваемым главой Дагестана культом имама Шамиля, корреспондент EADaily побеседовал с кавказоведом Вадимом Мухановым, старшим научным сотрудником Центра проблем Кавказа и региональной безопасности МГИМО.

Не является ли, на ваш взгляд, заявление Рамазана Абдулатипова, что «более выдающейся личности в истории Дагестана, чем имам Шамиль, не было и нет», риском для межнационального мира в этой республике? Ведь оно прозвучало на фоне двух «горячих» конфликтов — между аварцами и чеченцами в селе Ленинаул и в Ногайском районе, где также просматривается межтнический подтекст, поскольку ногайцы опасаются, что их земли захватят горцы. Более того, многие аварцы сами не очень приветствуют, когда глава республики подчеркивает эксклюзивность их народа в истории Дагестана.

В речи на научной конференции, посвященной 220-летию Шамиля глава Дагестана подчеркнул моральные и физические достоинства имама, что он был крупнейшим знатоком ислама, знал чаяния и нужды дагестанцев и так далее. Но Абдулатипов при этом не говорил, что все эти достоинства Шамиль имел потому, что родился аварцем, так что здесь глава республики ничего «криминального» не произнес. Абдулатипов хотел показать другое: в нынешнем Дагестане Шамиль остается культовой фигурой для всех жителей республики. Похожий пиетет наблюдается разве что только по отношению к Расулу Гамзатову. Роль этих личностей в истории — предмет давних дискуссий, но то, что их в нынешнем Дагестане почитают — факт. Во всей многовековой исторической галерее выдающихся дагестанцев общенародным пиететом наделены только несколько имен — самые узнаваемые.

Но то, что Абдулатипов намеренно играет на исторической памяти аварского народа, тоже факт. За шесть дней до конференции в честь юбилея Шамиля Абдулатипов посетил строительство парка «Россия — моя история» в Махачкале, где в очередной раз напомнил про открытый в прошлом году в Унцукульском районе культурно-исторический комплекс «Ахульго». Абдулатипов тогда сказал, что в музее «Ахульго» — месте, которое ассоциируется у общества с аварцем Шамилем и борьбой жителей горного Аваристана против царской администрации, — будет сконцентрирована вся история Дагестана в составе России, в том числе «история политического восхождения Владимира Путина через события 1999 года».

Вообще, риторика вокруг исторической памяти — источник личного пиара Абдулатипова. Глава Дагестана на протяжении многих лет обильно использует исторические сюжеты, спекулирует на них. Хотя, повторю, в контексте сказанного Абдулатиповым на недавней конференции, тем более в факте проведения самой конференции в честь Шамиля, элементов межнациональной розни не прослеживается. Глава Дагестана пытается выделить Шамиля не как раздробляющую, а как консолидирующую народы Дагестана фигуру. По отношению к Дагестану это исторически корректно, а в реалиях настоящего времени вполне обоснованно. Разумеется, что в Чечне, Ингушетии, Кабардино-Балкарии или Грузии к Шамилю могут относиться иначе.

Почему глава Дагестана подчеркивает, что его политический курс — это следование традициям великого имама. Нет ли в этом возвеличивании Шамиля возвеличивания самого Абдулатипова?

Конечно же, все это подчеркивание того, что Шамиль культовая в Дагестане личность — это работа на пиар главы Дагестана. Реальных дивидендов в развитие Дагестана эта риторика не внесет. В чем они могут заключаться? Провели юбилейную научную конференцию, где подчеркнули, в принципе, то, что давно уже у всех дагестанцев на слуху. В Чечне могут провести похожее мероприятие. Например, в честь шейха Мансура Элистанжихойского — первого имама Чечни и Северного Кавказа, поднявшего чеченцев на газзават против России в 1785 году, за 12 лет до рождения дагестанского имама. Личность шейха Мансура тоже вызывает вызывает споры. Одно время была версия, что Мансур на самом деле — итальянец Джованни Боэтти, состоявший на службе у Англии и выполнявший задания британцев на Кавказе, действуя через политические круги Османской империи. Но в Чечне Мансура почитают так же, как и в Дагестане Шамиля. С этим спорить невозможно.

И все же можно вспомнить и другие эпизоды — например, юбилей Дербента в 2015 году, где этнические «перекосы» тоже были весьма заметны. Лезгины, коренные жители Дербента, до сих пор помнят, что власти отодвинули от праздничной части лезгинскую культурную компоненту — к примеру, ашугов и ансамбли лезгинской песни и танца. Вместо этого «гвоздем» юбилея стал конкурс «Звучи, пандур!», любимое детище Абдулатипова, а главным историческим героем праздника назначили, опять же, имама Шамиля. Хотя он, при всем уважении дербентцев к нему, к истории города не имеет никакого отношения — в отличие от лезгина Хаджи Давуда Мюшкюрского, жившего в начале XVIII века вождя национально-освободительного движения Южного Дагестана от персидского владычества. Но о нем на юбилее Дербента сказали от силы два слова. Кроме того, еще в 2013 году, уже при Абдулатипове, в Дагестане праздновалось 200-летие Гюлистанского договора, которое преподносилось как 200-летие вхождения Дагестана в состав России, хотя фактически это произошло гораздо позже, с пленением Шамиля в Гунибе. Нет ли здесь откровенного манипулирования историческими фактами в угоду политическим целям?

Конечно, Дербент исторически город персидский, лезгинский, азербайджанский — какой угодно, но не аварский. Это аварцы признают, хотя от города они себя не отделяют. Претензии дербентцев по организации юбилея, о которых вы говорите, я сам слышал, они были обоснованы. Но еще раз отмечу: на том празднике имама Шамиля представили как фигуру общедагестанского значения, которая объединила разрозненные национальные образования в одно государство — Имамат. К этому призывал еще молодого Шамиля его учитель Магомед Ярагский — кстати, лезгин. Лезгины Юждага в Кавказскую войну пошли за Шамилем, ведь не всем было по нраву, что Дербент по Гюлистанскому договору отошел к России. Так что Шамиль, как считается, не бывший в Дербенте, косвенно имеет к нему отношение.

Дербент — часть Дагестана. В этом городе на высоком академическом уровне изучается жизнь и наследие аварского имама, и если говорить об истории Дагестана периода XIX века, то влияние личности Шамиля, его семьи, соратников будет так или иначе отражаться на всех основных событиях того временного периода, а также последующих периодов. Любое стержневое событие в истории Дагестана, значимые политические явления, фигуры так или иначе будут касаться имени имама. Покойный лидер Народного фронта имени имама Шамиля Гаджи Махачев, аварский поэт и исламистский идеолог Адалло Алиев, Расул Гамзатов, бывший президент Дагестана Муху Алиев, Рамазан Абдулатипов и даже Джохар Дудаев — их объединяет пиетет, хотя бы вербальный, по отношению к выдающемуся аварцу. И в этом они солидарны с нынешними дагестанцами, которые по отдельности представляют разные нации, разделенные, в свою очередь, на кланово-семейные группы. Вообще, количество вышедших и выходящих работ по Шамилю, мероприятий, выступлений значительно превосходит то, что дается по деятельности Хаджи Давуда Мюшкюрского, Магомеда Ярагского, Джамалуддина Казикумухского (умерший в 1866 году в Стамбуле наставник Шамиля, лакский духовный и политический лидер — EADaily) и других известных дагестанцев. В научной традиции сложилось, что духовных учителей Шамиля воспринимают не самих по себе, а как историческое окружение имама.

Если вернуться к юбилейной речи Рамазана Абдулатипова, то в ней был еще такой фрагмент: «В конце своей жизни, став подданным российского государства, дворянином, имам Шамиль завещал нам жить в мире и согласии с русским народом и Россией». Глава Дагестана дал почти точный пересказ так называемого «завещания Шамиля», хотя уже в советские годы, на основе фактологического материала, доказывали, что этот документ, который имам переписывал три раза, — легенда, сочиненная Расулом Гамзатовым. Да и сам Гамзатов в своем стихотворении «Имам», сочиненном еще в 1951 году, писал, что Шамиль умер не как друг России, а как ее враг. Где здесь, по-вашему, правда, а где вымысел?

Все это так и не совсем так. Самого завещания как отдельно взятого документа не существует. Место и обстоятельства смерти имама — во время паломничества в Мекку — не позволили бы ему составить завещание, тем более переписывать его несколько раз. Что принимают за посмертную волю имама — это его задокументированные современниками высказывания, начиная от встречи с Александром II в Петербурге и далее, когда он жил в Калуге и Киеве. О том, что Шамиль после плена стал союзником России, говорят и его письма к известным современникам — военному министру Дмитрию Милютину, к генералу Александру Барятинскому, взявшему имама в плен в Гунибе в 1859 году, членам императорского двора. Содержание этих писем позволяет говорить о том, что человек, некогда объявивший газават против России, в последние годы жизни склонился к мнению, что Дагестану надо жить в дружбе с Россией. Он не только призывал к этому, но и делал конкретные шаги для этого.

Все это давно известно не только в Дагестане, но и за пределами республики. Так что, слушая, как Рамазан Абдулатипов на юбилейной конференции говорит о завете Шамиля жить в вечной дружбе с Россией, аудитория это восприняла как привычный, но необходимый ритуал — спокойно. В Дагестане привыкли к тому, что Абдулатипов любит обращаться к личности Шамиля, особенно в трудные для себя минуты. А сейчас в Дагестане как раз такое время. Государственный долг республики колоссальный. Никаких перспектив на оздоровление экономики. Коррупция, ставшая такой же частью жизни Дагестана, как ежегодное жаркое душное лето в Махачкале. Проблема с землями отгонного животноводства на севере республики. Многолетний больной вопрос с восстановлением Ауховского района, едва не приведший недавно к массовому аварско-чеченскому конфликту в Казбековском районе, а также тихо, но отчетливо настраивающий друг против друга чеченцев, лакцев и кумыков. Подчеркивание эксклюзивности роли имама Шамиля в истории Дагестана и России в этой ситуации — это средство для успокоения и консолидации республики. Что оно слабое — это уже другой вопрос. А что может привести к межнациональному раздору и общей дестабилизации, так это другие факторы, о которых я уже сказал и которые и без того на слуху у всех. Поэтому, думаю, что дагестанцы, слушая своего главу, фиксируют в уме, что в будущем году он уйдет со своего поста.

Гасан Вердиханов