Восстановление с двойным дном: экономика России еще не до конца вышла из кризиса

«Несмотря на общую нестабильную ситуацию в глобальной экономике, сложные процессы на мировых рынках, российская экономика восстановилась… Спад, вызванный эпидемией коронавируса, полностью преодолен», — заявил несколько дней назад президент РФ Владимир Путин на видеосовещании по экономическим вопросам. В качестве обоснований этого утверждения были приведены показатели ВВП за семь месяцев, вернувшиеся на докризисный уровень, рост промышленности темпами 4,4% за тот же период и динамика инвестиций — плюс 7,3% за первое полугодие по сравнению с прошлогодними показателями.

Кроме того, явные признаки финансового оздоровления демонстрирует корпоративный сектор: в том же первом полугодии доля убыточных крупных и средних предприятий снизилась до 28,8% — это минимальный показатель начиная с 2004 года. Реальные доходы населения, по данным Росстата, во втором квартале увеличились на 6,8% в годовом выражении, хотя этот рост крайне неравномерно распределен по регионам. Но не все так просто: разбалансировка многих рынков в период пандемии была настолько сильной, что они еще далеко не вернулись в нормальное состояние, а официальная оценка инфляции в стране вызывает массу вопросов, предупреждают экономисты. О том, как выглядит текущая картина в российской экономике, в интервью EADaily рассказал Владимир Сальников, заместитель генерального директора Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования (ЦМАКП), в свое время созданного первым вице-премьером Андреем Белоусовым.

— Насколько обоснованна сама формулировка «восстановление» применительно к текущему кризису? Очевидно, что новая реальность существенно отличается от 2019 года, в связи с чем явно требуется иная терминология для ее оценки. Как можно охарактеризовать текущее состояние российской экономики с учетом принципиальных изменений, которые произошли в период пандемии?

— Если подходить чисто формально, на основании показателей промышленного производства, то российская экономика еще в первом полугодии текущего года превысила докризисный уровень. Сейчас, скорее, уже началось торможение: по промпроизводству мы фиксируем слабую негативную динамику третий месяц подряд. Если исходить из данных Росстата за август, которые стали доступны на прошлой неделе, фактически можно говорить о том, что в промышленности пошел откат назад. Таким образом, восстановление уже кончилось.

Но что такое вообще восстановление экономики в контексте нынешнего кризиса? Картина очень разная по отдельным секторам, а кроме того, за восстановлением, наблюдаемым на общем уровне, скрывалось перегретое состояние многих товарных рынков, причем не только сырьевых, но и потребительских. Этот феномен сильно недооценивался, хотя в условиях вынужденного ограничения целого ряда услуг, связанных с туризмом, рекреацией и т. д., произошло переключение потребительского спроса с услуг на товары. Условно говоря, на какое-то время заработала примерно такая модель: не поехал отдыхать в Турцию, зато купил новый холодильник. Пример не случайный, потому что прирост продаж холодильников за прошлый год составил около 17%, а по итогам первого полугодия этого года — еще около 10−20% (оценки разных источников заметно отличаются).

Похожая динамика наблюдается и по другой продукции, например, стройматериалам, стиральным машинам и другим товарам длительного пользования. На некоторых рынках этот импульс был просто мощнейшим, что и стало одной из причин ускорения инфляции: производители совершенно не ожидали роста спроса по очень многим сегментам, они оказались просто к этому не готовы. В результате возникли дефициты, поэтому можно сказать, что рост цен был объективным. Но дефициты были связаны и с тем, что производители очень осторожничали, поскольку не понимали, как будет вести себя спрос в условиях ограничений. Они боялись оказаться с затоваренными складами и, скорее, сдерживали свое производство, хотя реальность оказалась гораздо лучше, чем себе представляли производители, особенно в первом полугодии текущего года.

В итоге мы получили разбалансировку многих рынков, которая и является одной из характерных особенностей того, что сейчас называется восстановлением экономики. За первым ощущением, что идет какой-то сбалансированный процесс восстановления, скрывается именно мощнейшая разбалансировка рынков, на фоне которой происходил рост, но еще непонятно, к чему эта ситуация приведет. Пока мы находимся в лучшем случая в середине этого процесса, поскольку разбалансировка запустила инфляцию на многих товарных рынках, причем довольно мощную.

— Каков, по вашему мнению, сейчас потенциал восстановления доходов населения? Последние данные показывают, что этот процесс идет крайне равномерно по разным регионам, а кроме того, подскочивший спрос на товары во многом был профинансирован за счет увеличения доступности кредитов — в результате долговая нагрузка населения в очередной раз обновила рекорды. Можно ли ожидать, что затяжное падение доходов, начавшееся еще в 2014 году, на сей раз все-таки удастся остановить?

— Вы правы, что разогрев товарных рынков частично связан с кредитованием. Но по поводу доходов населения хотелось бы напомнить об известной проблеме: не вполне точна методика их подсчетов. В последние несколько лет Росстат понемногу ее совершенствовал, стали лучше учитываться некоторые компоненты, но все равно никуда не делась большая составляющая, связанная с предпринимательскими доходами — она очень плохо наблюдаемая.

Поэтому лично для меня в первую очередь интересен показатель оплаты труда, а не реальных доходов населения. Номинально оплата труда растет и в прошлом, и в этом году (примерно на 7% в год), но гораздо более сложный вопрос — что происходит с инфляцией и, соответственно, с реальной зарплатой? Здесь опять же нужно вспомнить о давно существующих проблемах с методами измерения инфляции. По моему мнению, сейчас срабатывает целый ряд механизмов подсчета, которые занижают реальный уровень инфляции в итоговых статистических оценках, причем это, конечно, не «злая воля» Росстата, а просто некая особенность используемой методики.

Одна из основных проблем с измерением инфляции в настоящий момент заключается в том, что в корзине товаров-представителей внутри каждой группы охвачены наблюдением подчас достаточно дешевые базовые товары и не принимается во внимание все разнообразие продукции. В результате под наблюдением статистики оказываются товары более низкого класса, цены на которые могут расти относительно медленно, тогда как основной рост цен идет по товарам «среднего класса», остающимся за пределами внимания (про люксовые товары мы не говорим, это и так понятно).

Для примера можно взять свежемороженую рыбу. В этой группе в качестве товара-представителя взята рыба из ценовой группы путассу. Но, помимо этих позиций, есть еще большое количество видов рыбы, на которые люди и смотрят чаще как на некий индикатор цены, и покупают ее чаще — а они как раз и дорожают. Или сыры: по данным Росстата, в июне килограмм сыра стоил около 600 рублей — очевидно, что такую цену на «средний сыр» можно получить только по акции — ну, или надо брать самый дешевый сыр. Или еще более наглядный пример — хлеб, социально значимый товар. В выборке статистики присутствует два-три самых дешевых вида хлеба, за которыми государство ведет особое наблюдение, поэтому они сильно не дорожают. А вот любой чуть более интересный потребителю хлеб дорожает кратно: базовый хлеб стоит 40 рублей, а остальные его виды — от 50 до 100 рублей. Иными словами, для каждого типа товара не всегда точно учитывается реальная структура по ценовым уровням.

— Какой в таком случае, по вашей оценке, реальный уровень инфляции в стране?

— Чтобы ответить на этот вопрос, нужно проводить большое исследование — нынешняя ситуация в российской экономике демонстрирует, что необходимость в нем назрела. В существующей методике оценки инфляции есть факторы, которые работают и в сторону ее завышения, и в сторону занижения, а каких-то исследований, которые вскрывали бы эту проблему, не проводилось очень давно. Последние альтернативные оценки инфляции рассчитывались еще в 90-е годы, но с тех пор мы имеем только росстатовские данные — притом, что уровень инфляции — это ключевой показатель, на основании которого Центробанк устанавливает свою ключевую ставку. Очевидно, что сейчас некогда выбранная методика требует как минимум донастройки. Подчеркну: речь не о том, что кто-то сознательно что-то искажает, а о том, что инфляцию измерять очень сложно, особенно в нынешних условиях (ускорение инфляции в условиях цифровизации и мощных структурных сдвигов в экономике), поэтому хорошо бы иметь несколько независимых оценок.

— О чем свидетельствует недавняя статистика, демонстрирующая значительное снижение количества убыточных предприятий — они смогли воспользоваться неразберихой на рынках, о которой вы говорили, или все же действия правительства приносят свои плоды?

— Нужно еще учитывать такой фактор, как девальвация рубля: в периоды девальвации население всегда оказывается в проигрыше, а производственный сектор в выигрыше. В 2020 году девальвация была не очень масштабная, но в любом случае сработало некое общее правило. Что касается текущей фазы, то действуют два фактора: промышленная инфляция, то есть инфляция на сырьевых рынках, которая очень сильно разогнала прибыли многих компаний, и, да, меры правительственной поддержки, которые дошли до реального сектора и позволили компаниям удержать прибыль.

— Какие сектора экономики за последние полтора года оказались наиболее прибыльными?

— Эпицентр роста прибыли пришелся на сырьевой сектор, но не на нефтегазовую отрасль, где очень жестко настроена налоговая система. Основными бенефициарами оказались, так сказать, сырьевики второго эшелона — химия, лесная отрасль и металлургия. У металлургов прибыль подскочила до почти неприличных значений.

— Здесь, конечно, нельзя не вспомнить о претензиях к металлургам Андрея Белоусова и последовавшей дискуссии. Компаниям из других отраслей, которые получили большую прибыль, тоже надо готовиться к тому, что ее, скорее всего, будут изымать в порядке предстоящей «донастройки налоговой политики»?

— Прежде всего, я хотел бы подчеркнуть, что здесь дело не в Андрее Рэмовиче. Его высказывания о прибыли у металлургов полностью соответствуют подходу, заявленному еще два года назад в рабочих публикациях ОЭСР, где говорилось, что сырьевую ренту получают не только компании, ведущие добычу углеводородов, но и другие отрасли, та же металлургия. Поэтому в принципе вполне разумно ставить вопрос о том, что рента должна изыматься везде, где она присутствует, а не только из нефтегазовой отрасли. Более того, этот мировой тренд сейчас направлен не только на сырьевиков, но и на новые центры прибыли в лице, например, ИT-компаний (цифровая рента), которые за счет разных налоговых режимов в разных странах и возможности разнесения центров издержек и центров прибылей могут очень сильно снижать для себя налоговую нагрузку.

— Насколько российский бизнес готов к новым правилам игры: налоги на прибыль должны быть пропорциональны инвестициям?

— Судя по последним сообщениям, правительство все же решило отказаться от привязки налога к объему дивидендов. Это сложная для реализации идея, а какие правила в итоге будут утверждены, пока говорить рано. Переговорный процесс между государством и бизнесом только начался, в нем еще будет не один цикл, поскольку донастройка налоговой политики — процесс почти бесконечный. Хотя общая логика зафиксирована: в целом ряде сегментов экономики необходимо поставить вопрос об изъятии части ренты, то есть доходов, полученных от природы. С углеводородами государство этот вопрос, как известно, давно решило, а до других секторов дело доходит только сейчас.

— Насколько актуальной для российской экономики остается докризисная задача расти быстрее мировой? Не стоит ли теперь ориентироваться на какие-то другие индикаторы, нежели рост ВВП?

— О том, что рост экономики не измеряется только показателями ВВП, активно говорилось еще в середине 2000-х годов, с тех пор вышло много работ, посвященных тому, какими еще способами можно измерять уровень благополучия страны — индексы счастья, уровни благосостояния и т. д.

Сейчас одним из мощных стимулов для переоценки традиционных индикаторов экономического роста выступает цифровая экономика, в рамках которой часть услуг либо начинает выпадать из привычных подсчетов, либо сами по себе услуги сильно трансформируются. Фактически услуга становится лучше, но получает меньшую оценку в виде добавленной стоимости, которая ложится в ВВП. Например, сектор такси, который получил мощнейшее развитие за последнее десятилетие, оценить очень сложно, не говоря уже о шеринговой экономике в целом. Так что если вопросы к ВВП возникали и раньше, то сейчас их стало еще больше.

Но это, конечно, не отменяет саму задачу роста российской экономики как главный лейтмотив, сохраняющийся на протяжении последних 20 лет. Пока задача расти быстрее мировой экономики сохраняется, но понятно, что ее достижение не будет простым. Российская экономика по-прежнему слишком ориентирована на добычу и первичную переработку природных ресурсов, а новый тренд в мировой экономике подразумевает, что ресурсов потребуется не так много либо будут нужны другие ресурсы. Это делает задачу активной перестройки структуры российской экономики еще более актуальной. Заранее сложно сказать, насколько мы будем успешны, но надо очень постараться.