Анатоль Ливен: За два десятилетия Америка так ничего и не поняла про Афганистан

Хорошо известный в России британский политолог Анатоль Ливен, прекрасно знакомый с реалиями Афганистана еще по своей работе в этой стране в конце 1980-х годов, в нескольких своих недавних публикациях объясняет, почему уход американских войск незамедлительно спровоцировал крах светского государства и почти бескровный переход власти к движению «Талибан»* (запрещено в РФ). По мнению Ливена, нынешняя ситуация в Афганистане во многом воспроизводит ту, которая сложилась в этой стране после вывода советских войск, причем еще и не в пользу американцев — продержавшееся 13 лет социалистическое афганское государство оказалось даже более жизнеспособным, чем то, которое создавалось под присмотром США с 2001 года.

EADaily публикует адаптированный перевод двух статей Анатоля Ливена, вышедших в американских изданиях Global Politics and Strategy и Politico.

Почему афганские вооруженные силы так быстро сложили оружие? (Politico, 16 августа)

Зимой 1989 года в качестве журналиста лондонской Times я оказался в компании боевиков-моджахедов в афганской провинции Газни. В какой-то момент на другой стороне долины, которую мы пересекали, показался укрепленный военный блокпост, и когда мы приблизились к нему, то оказалось, что поднятое над ним знамя было флагом афганского коммунистического государства, за низвержение которого сражались моджахеды.

«Разве это не правительственный блокпост?» — спросил я у своего переводчика. «Да», — ответил он. «Разве они не могут нас увидеть?» — «Да». — «Не следует ли нам спрятаться?» — сдавленным голосом поинтересовался я. «Нет, нет, не беспокойся, — одобряюще ответил переводчик. — У нас есть с ними договоренности».

Я вспоминал этот эпизод три года спустя, когда коммунистическое государство рухнуло под напором моджахедов, шесть лет спустя, когда Талибан* обрушился на большую часть Афганистана, и наконец на этой неделе, когда афганское государство переживает коллапс под еще одним натиском «Талибана»* (организация запрещена в РФ). Подобные «договоренности», когда противоположные стороны соглашаются не сражаться друг с другом или даже обмениваться солдатами, чтобы получить возможность свободного прохода, имеют принципиальное значение для понимания того, почему афганская армия рухнула так быстро, причем главным образом без насилия. То же самое происходило в момент краха коммунистического государства в 1992 году, а в последующие годы эта практика постоянно имела место там, где наступал «Талибан»*.

Эта плотная сеть отношений и достигнутых договоренностей между противостоящими друг другу силами зачастую непрозрачна для внешних наблюдателей. За последние два десятилетия американские военные и разведывательные службы в целом либо не поняли, либо предпочли игнорировать эту динамику, стремясь представить оптимистичную картину американских усилий по построению сильной и лояльной афганской армии. Отсюда и ожидания администрации Джо Байдена, что между уходом США из Афганистана и коллапсом государства будет присутствовать некий «достойный интервал», используя термин времен войны во Вьетнаме.

В ближайшие месяцы и годы станет понятно, что именно американские власти знали и не знали о состоянии афганских спецслужб до ухода США из страны, но скорость коллапса была предсказуемой. Именно то обстоятельство, что американские власти не смогли предвидеть — или, возможно, отказывались признать, — что взятые в кольцо афганские вооруженные силы снова примутся за давнюю практику заключения сделок с «Талибаном»*, служит иллюстрацией той же самой наивности, с которой Америка на протяжении многих лет вела войну в Афганистане.

Главной особенностью происходящего в Афганистане в последние несколько недель были не боевые действия, а переговоры между силами талибов и афганских вооруженных сил, которые иногда вели местные старейшины. 15 августа Washington Post сообщила об «умопомрачительной серии заранее согласованных действий по сложению оружия правительственными силами», которым предшествовал более чем год переговоров между «Талибаном»* и вождями сельских территорий.

В Афганистане родство и племенные взаимосвязи зачастую стоят выше формальной политической лояльности или по меньшей мере формируют некие нейтральные пространства, где люди, находящиеся по разные стороны баррикад, могут встретиться и поговорить. На протяжении многих лет я общался с племенными лидерами региона, примыкающего к границе Афганистана и Пакистана, которые регулярно возглавляли собрания уважаемых людей племен, включая командиров противоборствующих сторон. Одной из главных тем, которые обсуждались на этих собраниях, является бизнес — очень часто связанный с героином. Когда я путешествовал по Афганистану в конце 1980-х годов, тот факт, что локальные группы моджахедов и правительственные структуры имеют договоренности о разделе местной торговли героином, был секретом Полишинеля. Совершенно определенно, что то же самое происходило и между «Талибаном»* и правительственными силами после 2001 года.

Сила родственных связей способствовала достижению общих защитных договоренностей, в рамках которых большие семьи направляли одного из своих сыновей воевать за правительственную армию или на службу в полицию за жалование, а другой сын шел сражаться за «Талибан»*. Такая стратегия использовалась во многих гражданских войнах — например, среди английских аристократических семейств во время Войны Алой и Белой розы в XV веке. Она подразумевает, что в какой-то момент один из сыновей сможет дезертировать и вернется домой, не опасаясь преследования со стороны победителей.

Кроме того, эти договоренности служат практическим целям. Партизанские силы зачастую не могут удерживать сколько-нибудь значимое количество военнопленных. Некоторое их количество можно держать ради выкупа, но большинство обычных солдат отпускают, включают в ряды партизан или убивают.

Таким образом, в Афганистане, как и в средневековой Европе, существует некая традиция, которой «Талибан»* глубоко привержен и которая помогает объяснению стремительности его успехов. Если, к примеру, на пути «Талибана»* окажется гарнизон неприятеля, ему будет предложено сдаться — либо сразу, либо после первых атак. Если гарнизон согласится сдаться, его военнослужащие могут либо присоединиться к нападавшим, либо вернуться домой с личным оружием — их убийство будет восприниматься как нечто позорное. С другой стороны, гарнизону, который продолжит сражаться, не придется ждать пощады — очень хороший стимул вовремя сдаться.

Афганское государство, которое поддерживал СССР, просуществовало еще три года после выхода советских войск и фактически пережило сам Советский Союз — наглядное сравнительное свидетельство бессилия того «государства», которое попытались создать США и их партнеры после 2001 года. В марте 1989 года, сразу после вывода советских войск, я был свидетелем жестокого сражения при Джалалабаде, когда афганские правительственные войска отразили масштабную атаку моджахедов. Однако после краха СССР и прекращения советской помощи в декабре 1991 года военные действия почти не велись. Правительственные командиры, начиная с генерала Абдулрашида Дустума (который после 2001 года перешел на американскую сторону, что само по себе демонстрирует непостоянство афганской верности), либо передали своих людей моджахедам, либо бежали, либо разошлись по домам — им было разрешено это сделать и после победы моджахедов. В 1992 году Кабул был захвачен моджахедами невредимым точно так же, как сейчас «Талибаном»*. В конце 1990-х годов «Талибан»* в ряде территорий сталкивался с сильным сопротивлением, но в других местах неприятельские гарнизоны точно так же сдавались без борьбы, а во многих случаях присоединялись к «Талибану»*.

Об одном из соглашений между силами афганского правительства и «Талибана»* в провинции Пактия, заключенном в 2018 году, сообщает ресурс Afghanistan Analysts Network: «Местный племенной старейшина Хаджи Али Баз сообщил о договоренности, согласно которой присутствие правительства будет ограничено районным центром и ни одна из сторон не будет вмешиваться на территориях, контролируемых другой стороной. В результате выполнения этого соглашения все правительственные блокпосты за пределами районного центра были ликвидированы. Как утверждал Хаджи Али Баз, это привело к завершению боевых действий, которые причиняли людям много беспокойства». А не так давно, после того, как администрация Байдена в апреле объявила, что американские силы будут выведены, Washington Post Sunday отмечала, что «капитуляция правительственных войск нарастает как снежный ком».

Мне рассказывали, что афганское общество представляет собой «постоянный диалог». По мере изменения альянсов в этом обществе люди, семьи и племена принимают рационально просчитанные решения, основанные на тех рисках, с которыми они сталкиваются. Это не значит, что афганцев, принимающих подобные решения, следует обвинять в эгоистичных действиях. Суть дела в том, что американскому командованию и официальным лицам совершенно не удалось понять эти аспекты афганских реалий — либо же они не смогли честно сообщить о них администрации США, Конгрессу и обществу в целом. Можно провести четкую границу между этим отсутствием понимания и невероятной степенью удивления от событий последних нескольких дней. Америка не предвидела этот внезапный коллапс, хотя могла и должна была это сделать — к сожалению, именно таков совершенно уместный финал военных действий, которые с самого начала ослабляла неспособность изучить афганские реалии.

Талибан* и исламский порядок (Global Politics and Strategy, 25 мая)

Ход афганской истории 1990-х годов — и по такой же траектории она, скорее всего, будет развиваться после ухода американских сил — мне обрисовал один кази (исламский судья), с которым я в 1989 году разговаривал на «освобожденной» территории в провинции Пактика. Со своей стороны я упомянул отсутствие на этой территории каких-либо институтов власти и высказал опасения, что это приведет к хаосу, когда коммунистическое правительство действительно падет. Мой собеседник первым делом ответил, что этому воспрепятствует Пуштунвалай — неписаный кодекс поведения пуштунов: «Он не прекратит все распри, но не даст им зайти слишком далеко». Я усомнился в этом, указав на то, насколько традиционный племенной порядок был ослаблен колоссальными разрушениями во время войны и нарастающей силой партий моджахедов, иностранных денег, локальных полевых командиров и героиновой торговли. «Да, возможно, ты прав, — ответил кади. — Но если не сработает Пуштунвалай, на этот случай у нас есть шариат, исламское право, которое уважает каждый, и моя работа — его применять».

Три года спустя за падением коммунистического государства действительно последовал хаос, и порядок был восстановлен «Талибаном»* на основе его собственной интерпретации шариата. Эта расширенная версия шариатского порядка была основана на двух старинных традициях пуштунских племен. Первая представляла собой практику, предполагающую, что локальные религиозные деятели (зачастую происходящие из сайидов, которые заявляют о своем непуштунском происхождении от пророка Магомета, что ставит их вне племенных обязательств) выступают посредниками в племенных спорах. Вторая традиция заключается в том, что статусные религиозные лидеры, как правило, проповедуют необходимость менять манеры людей на той или иной территории во имя «возвращения» к строгим кораническим и пуританским правилам поведения. После того, как в Афганистане в XIX веке появились британцы, это очень часто ассоциировалось с мобилизацией племен на джихад против неверных, а иногда и против заведомо нерелигиозных и вестернизированных правителей в Кабуле.

В некотором смысле эти влияния находились за рамками пуштунской племенной традиции и даже напрямую ей противоречили, зачастую открыто требуя ее изменения. Кроме того, с самого начала прямо или косвенно присутствовало арабское пуританское влияние — например, Сайид Ахмад Барелви (1786−1831), который стремился реформировать пуштунскую традицию и мобилизовать племена на джихад против сикхов и британцев, учился в Аравии и испытал влияние ваххабизма. Как и в случае в «Талибаном»*, сочетание религиозного престижа, ненависти к неверному врагу и попытки изменить пуштунские обычаи в пуританском ключе объясняли ту смесь уважения и неприятия, с какой эти проповедники воспринимались среди афганских племен.

Но дело в том, что исламские пуританские реформы, хотя они и предполагали конфликт с племенными обычаями, являются очень старой традицией среди пуштунов. В действительности они столь же стары, как ислам, поскольку среди пуштунских племен шариат сыграл примерно такую же реформирующую и цивилизующую роль, как и среди языческих племен Аравии 1400 лет назад, — и продолжает играть ее по сей день. Весьма примечательно, что женщины, когда им дается возможность высказаться, обычно и в громадном большинстве отдают предпочтение шариату, а не нормам Пуштунвалай.

В 1980-х годах ваххабитские проповедники из Саудовской Аравии в лагерях афганских беженцев в Пакистане оказывали финансовую поддержку этому пуританизму и стимулировали его, но не они его изобрели. Для понимания мощи призыва «Талибана»* к шариату и религиозному пуританизму среди пуштунов, а также некоторых представителей других народностей в 1990-х годах, следует признать одно обстоятельство. Обычные афганцы видели в хаосе, притеснениях и междоусобных конфликтах после падения коммунистического правительства не просто нечто ужасное, а глубокое моральное и культурное бесчестье, наступившее за антисоветским джихадом, который в целом воспринимался как великое и предписанное религией моральное предприятие.

Кроме того, на пуштунских территориях крах современного государства и неспособность норм Пуштунвалай сдерживать конфликты и притеснения привели к тому, что шариат остался единственным действующим кодексом поведения. Возможно, тогда и не было иного морального основания, на котором можно было реалистично восстановить государственный порядок. Следует также признать, что любой власти, которая попыталась бы восстановить порядок в условиях Афганистана 1990-х годов, пришлось бы прибегать к совершенно безжалостным действиям.

После вторжения США в Афганистан «Талибан»* смог установить контроль над одним из главных сюжетов пуштунской традиции и над двумя другими, которые совмещали эту традицию с исламом. Первым из этих сюжетов было то обстоятельство, что пуштуны всегда были верховной силой в Афганистане, хотя другим суннитским народностям также отводилось свое респектабельное место. Вторым сюжетом является абсолютный религиозный долг «оборонительного джихада», или представление о том, что каждый мусульманин должен сражаться против оккупации мусульманских земель неверными. Третий же сюжет мне в общих чертах изложил один приятель из Пешавара, объясняя, почему «Талибан»* завоевал такие значительные симпатии даже среди светских пуштунов: «Одна из главных причин заключается в том, что каждого пуштуна с колыбели учат: противостоять иноземному господству — это часть того, что значит быть пуштуном».

Но в одном отношении «Талибан»* является и принципиально новой силой, хотя и имеющей своеобразные корни в освободительной традиции гильзаи — второго по значимости объединения пуштунских племен. В отличие от многих великих шейхов прошлого, лидеры этой традиции не являются знаменитыми духовными лидерами, ведущими свою родословную от сайидов. Они происходили из очень бедных и совершенно заурядных пуштунских деревень на юге Афганистана, и это обстоятельство, похоже, внесло свою лепту в их внутреннюю дисциплину — в отличие от великих сайидских шейхов, которые с очень большим трудом подчинялись распоряжениям друг друга.

В пуштунской истории это не был совершенно новый пример. Как указывал норвежский антрополог Фредрик Барт, существовала продолжительная традиция, когда в кризисные моменты в качестве локальных лидеров джихада «могли появляться люди не столь авторитетной святости». Тем не менее, глубокая укорененность лидеров «Талибана»* в бедном сельском пуштунском обществе Южного Афганистана, похоже, действительно внесла свой вклад в их впечатляющую и довольно беспрецедентную в пуштунской истории способность к созданию и сохранению единого, дисциплинированного по меньшей мере по традиционным пуштунским меркам и исключительно живучего движения.

Поскольку в каждом селе имеется мулла, это заодно наделяет «Талибан»* возможностью систематически дотягиваться до любого места проживания пуштунов, чтобы гарантировать повиновение своим приказам — такого не добивалось ни одно прочее афганское государство, а также пакистанское и даже индийское. Этот момент следует противопоставить известным расколам внутри «Талибана»*, например, былому соперничеству между советами вождей Кветты и Пешавара. Радикальное и систематическое повышение статуса и влиятельности сельских мулл, прежде занимавших приниженное положение и зачастую презираемых, — это по пуштунским мерками и есть наиболее подлинный революционный момент в истории «Талибана»*.

На протяжении двух десятилетий «Талибан»* боролся против США и правительства в Кабуле, несмотря на потери, которые бы пошатнули бы моральный дух и человеческие ресурсы почти любой другой армии. Единственным сопоставлением, которое напрашивается, являются вьетнамские коммунисты, и действительно, «Талибан»* мог косвенно усвоить значимость дисциплины и организации из коммунистической идеологии. В Афганистане есть провинции, где были убиты по пять подряд губернаторов от «Талибана»*, но всякий раз появлялись новые желающие занять этот пост. Этот сюжет демонстрирует разительный контраст со всеми прежними воодушевленными религией восстаниями пуштунских племен, которые стремительно начинались, но после первого серьезного поражения столь же быстро шли на спад.

Именно эти единство и дисциплина, наряду с глубокой религиозной верой, ненавистью к неверным захватчикам и огромной силой воли, наделили «Талибан»* преимуществом перед раздробленными отдельными фракциями и коррумпированными силами правительства в Кабуле. Эти же обстоятельства позволил «Талибану»* выполнить принципиальную традиционную функцию по разрешению локальных споров, которую оказалось неспособно осуществлять государство из Кабула. Подобно коммунистам и национально-освободительным движениям в других частях планеты, «Талибан»* выполнил эту задачу благодаря разветвленной структуре альтернативных губернаторов и судей во всей сельских районах на юге и востоке Афганистана, а также за счет неформальных религиозных и родственных сетей.

Как указывает исследователь Картер Малкасиан, «для тех, кто сегодня утверждает, что Афганистан неуправляем, правление „Талибана“* подает впечатляющий контрпример». По его мнению, с которым соглашаются другие наблюдатели, единство и дисциплина с избытком компенсировали отсутствие образования и опыта у выдвиженцев «Талибана»* — притом что большинство чиновников правительства Афганистана также не могли похвастаться своим образованием. Эти факторы объясняли не только успешные повстанческие действия «Талибана»*, но и пару других действительно примечательных (по крайней мере по афганским меркам) достижений до 2001 года, когда он находился у власти — борьбу с выращиванием опиумного мака, а также успешное и всеобщее внедрение программы ВОЗ по вакцинации против полиомиелита.

Последний пример демонстрирует, что было бы неверно рассматривать боевиков «Талибана»* просто как воодушевленных религией и непривычно дисциплинированных племенных мятежников. Помимо этого, они считают себя своеобразными наследниками пуштунской королевской традиции построения государственности в Афганистане, даже несмотря на то, что презирают память об упадочной и вестернизированной монархии. В прошлом это обстоятельство, как и масштабный прагматизм, позволяло им привлекать на свою сторону даже пуштунов из бывших коммунистических офицеров и чиновников.

Эти примеры, наряду с постоянными контактами и обсуждениями, имевшими место между представителями афганской власти и боевиками «Талибана»*, которые, несмотря на явную принадлежность к противоположным лагерям, представляли одни и те же пуштунские племена, подразумевают, что после ухода США крах афганского государства на пуштунских территориях может случиться не просто очень быстро, но и совершенно мирно, поскольку пуштунские военные и полиция просто разойдутся по домам, а их командиры убегут или заключат собственные сделки с «Талибаном»*. В конечном итоге, именно это и произошло после того, как в 1992 году рухнуло коммунистическое государство и на смену ему пришли моджахеды, а также когда «Талибан»* в 1994−96 годах пронесся по пуштунским территориям и вытеснил полевых командиров моджахедов.

Примирить сельских пуштунов с государством будет само по себе великим достижением, но для обретения стабильной и длительной гегемонии над Афганистаном в целом «Талибану»* потребуются три вещи. Во-первых, ему необходимо будет получить существенные международные субсидии или помощь. Это возможно (из Китая, России и Евросоюза, хотя и не из Америки) в обмен на искоренение производства героина и борьбу с «Исламским государством» (организация запрещена в РФ) и его международными террористическими союзниками в Афганистане — что уже в действительности и происходит.

Вторая задача заключается в значительных уступках культурной модернизации, по меньшей мере в Кабуле, чтобы удержать современных технократов ради функционирования афганского государства и администрирования международной помощи. Может ли «Талибан»* пойти на такой компромисс? Его бывший лидер мулла Мансур, крайне глупо и бессмысленно убитый американцами, не мог этого сделать, но что касается нынешнего руководства «Талибана»* — как знать?

Наконец, и это самое главное, «Талибану»* придется уживаться с другими главными этническими группами Афганистана — таджиками, хазарейцами и узбеками, гарантируя им автономию и безопасность на их территориях. Без этого Афганистан будет обречен на бесконечную гражданскую войну, подпитываемую из внешних источников поддержки, и хотя Китай и Россия могут отказаться от поддержки этих меньшинств, Иран не может пойти на такой же шаг в отношении шиитов-хазарейцев без серьезного ущерба для своего престижа в качестве лидера в шиитском мире.

«Талибан»* не является монолитной пуштунской силой — он приобрел поддержку со стороны других народностей, призывая к религиозному консерватизму, но его лидерами по-прежнему остаются в подавляющем большинстве пуштуны, а большинство других национальностей видит в нем пуштунское движение. К тому же до 2001 года, когда «Талибан»* находился у власти, его отношение к другим народностям было отмечено зверствами, хотя им тогда предавались практически в равной степени все стороны. Возможно, что при объединенном воздействии со стороны Китая, Ирана, Пакистана и России, а также США при условии, что Вашингтон сохранит какой-либо интерес к Афганистану после ухода американских войск, «Талибан»* может пойти на предоставление автономии другим народностям. Но что бы ни произошло в Кабуле после ухода американцев, «Талибан»* будет оставаться наиболее могущественной военной и политической силой среди афганских пуштунов, и на какие бы ограниченные компромиссы он ни пошел, «Талибан»* сохранит верность своей версии консервативной, сельской и исламской пуштунской культуре — и никогда от этого не откажется. Всякому, кто попытается формировать будущее Афганистана, придется делать это в соответствии с данными фактами.

*Террористическая организация, запрещена на территории РФ