«Последуя евангельской любви»: с чего началась история благотворительности в России?

Императрица Екатерина II дала старт целой системе благотворительности общероссийского масштаба 258 лет назад. То была именно система, которая, не полагаясь на спонтанные и разовые акции, позволила финансировать многие, как бы сказали сейчас, социальные программы. Об этой благотворительности рассказывает в журнале «Профиль» Алексей Волынец, заодно напоминая, как в XVIII веке официально именовали филантропов, меценатов, спонсоров и прочих благодетелей.

Зазорные младенцы

«Что может быть жалостнее как новорожденный младенец, который всякой помощи лишен и неминуемой погибели повержен безвинно и безвременно? Не первый ли то предмет сострадания человеческого быть должен? Не главнейшим ли и душеспасительнейшим делом христианского милосердия почесться может подаяние в сем случае всякой помощи по силе и по мере каждаго», — эти строки написаны генерал-поручиком Иваном Бецким в 1763 году.

Они адресованы царице Екатерине II, только что ставшей владычицей России после успешного гвардейского переворота. Генерал Бецкой в перевороте не участвовал, более того — он был в фаворе у свергнутого императора Петра III, официально заведуя всей недвижимостью царской фамилии. Но, к удивлению многих, захватившая престол царица откровенно благоволила стороннику свергнутого мужа: она тут же дала Бецкому должность личного секретаря и относилась с явным почтением к этому разменявшему шестой десяток лет генералу.

Родившийся в самом начале XVIII века Иван Бецкой, незаконный сын «последнего боярина России» фельдмаршала Трубецкого, по меркам той эпохи считался уже глубоким стариком и едва ли подходил на должность царского секретаря. Зато когда-то, в бурной юности, проведенной в дипломатических разъездах по Европе, Бецкой был близок к княгине Ангальт-Цербстской — матери Екатерины II. Злые языки в Петербурге даже утверждали, что незаконный сын «последнего боярина» и был настоящим отцом новой русской императрицы. Мы, потомки, правды уже не узнаем, но данную версию стоит иметь в виду.

При любых раскладах Иван Бецкой на личном примере хорошо знал, что такое незаконный ребенок в ту эпоху. Его отец Иван Трубецкой в 1700 году, командуя дивизией в неудачном для нас сражении под Нарвой, попал в шведский плен, где и провел долгие 18 лет. Там, в плену, от неизвестной шведки и родился его незаконный сын, тоже нареченный Иваном. Фамилию отца по законам и понятиям той эпохи рожденный вне брака ребенок носить не мог, поэтому появившемуся на свет в Стокгольме сыну боярина Трубецкого дали фамилию Бецкой — типичное сокращение для аристократических бастардов. Впрочем, в языке русского простонародья тогда для бастардов (от немецкого bastard — «внебрачный, побочный, незаконнорожденный») был куда более емкий, еще не носивший совсем уж ругательного оттенка, но весьма обидный синоним — ублюдок.

Ивану Ивановичу Бецкому повезло быть «ублюдком» сверхбогатого аристократа — боярин Трубецкой заботился о ребенке, дал внебрачному сыну блестящее образование, обеспечил вполне безбедную жизнь и хорошую карьеру. Однако для большинства незаконнорожденных детей та эпоха была куда злее и страшнее. Даже вполне законные дети бедного большинства в те столетия имели массу шансов умереть во младенчестве, голодать, страдать и надрывно работать с самых малых лет. «Ублюдкам» же та эпоха готовила еще более страшную и печальную судьбу — традиционное религиозное сознание их не принимало, их стыдились, такое было несмываемым позором, от них старались избавиться всевозможными способами. При том, что рожали много, никакой контрацепции не зная.

Словом, незаконные дети были весьма большой и больной проблемой той эпохи. В Москве ежедневно на папертях многочисленных церквей находили подброшенных младенцев. Ситуация была настолько острой, что даже царь Петр I, не слишком склонный к абстрактному милосердию, в 1714 году, в самый разгар тяжелейшей Северной войны, издал указ создать при церквах приюты «для зазорных младенцев, которых жены и девки рожают беззаконно», а в Москве устроить особые «гошпитали», чтобы спасать таких подкидышей. «И для воспитания избрать искусных жен», — гласил царский указ. Хотя страна была истощена многолетней борьбой со Швецией, царь Петр выделил воспитательницам «ублюдков» весьма щедрую оплату — 3 рубля в год и «хлеба по полуосьмине на месяц». Из казны выделялись и немалые средства на прокорм подкидышей — по 3 деньги (полторы копейки) на младенца в день.

К последнему году царствования Петра I только в Москве за государственный счет выхаживали полтысячи незаконнорожденных младенцев, брошенных неизвестными матерями. Искусственного кормления тогда не было, и для такого количества грудных детей казне требовалось оплачивать 120 кормилиц. В итоге спасение одного «зазорного» ребенка стоило государству дорого — не дешевле, чем содержание казака на дальней границе в Сибири. При этом московские «гошпитали» даже на полтысячи младенцев спасали лишь малую часть брошенных «ублюдков». Проблема была острой и страшной.

Монарший пример

Вскоре после воцарения Екатерины II генерал Бецкой представил императрице свой «План об учреждении Воспитательных Домов приносным детям с гошпиталем для бедных родительниц». Предполагалось открыть такие дома в обеих столицах, притом в Москве аж на 8 тысяч детей, т. е. с расчетом на спасение «приносных» подкидышей со всей Центральной России. Эти сиротские приюты должны были заниматься спасением и дальнейшим «воспитанием в пользу общества пропадаемых доныне безчеловечно бедных и невинных младенцев».

При этом план Бецкого был направлен на массовое использование благотворительности — «основание и содержание онаго Дома учреждается на едином самоизвольном подаянии от публики и потому не может быть ни в малейшее отягощение штату Вашего Императорскаго Величества».

Царица Екатерина II настолько серьезно отнеслась к плану своего престарелого секретаря, что утвердила его особым манифестом от 1 сентября 1763 года. Стартовала самая настоящая рекламная кампания по благотворительности. Екатерина в качестве примера передавала на создание Воспитательного дома 100 тыс. руб. и обязалась отчислять в его пользу по 50 тыс. ежегодно. Также и наследник престола, будущий император Павел, обязался каждый год передавать в пользу дома по 20 тыс. руб.

Манифест от имени царицы разъяснял и рекламировал этот монарший пример по всей России:

«Объявляется всем и каждому. Призрение бедным и попечение о умножении полезных обществу жителей суть две верховныя должности и добродетели каждого Боголюбивого владетеля… Надеемся, что наши подданные, прямыя дети Отечества, последуя евангельской любви к ближнему и гражданскому обязательству, к общей пользе и Нашему собственному с Любезным Нашим Сыном и Наследником примеру, каждый по возможности своей потщится снабдевать Боголюбивым подаянием, как на строение сего Дома, так и на содержание сего общаго добродетельнаго дела».

Рекламная кампания не ограничилась одним манифестом. Святейший синод Русской православной церкви издал особое «уведомление», призывая «как духовных, так и светских особ содействовать благому начинанию Императрицы». Отпечатанное огромным для той эпохи тиражом 20 тыс. экз. уведомление было разослано по всем городам Российской империи. Помимо призывов следовать царскому примеру оно содержало исторические образцы благотворительности — там были ссылки и на указ Петра I о «зазорных младенцах», и на деятельность новгородского митрополита Иова, создававшего в XVII веке многочисленные «сиропитательницы».

От духовной не отставала и светская пропаганда той эпохи. Сам Ломоносов написал оду в честь манифеста царицы, рекламируя благотворительность в тяжеловесном стиле поэзии того века:

Блаженство общества вседневно возрастает,
Монархиня труды к трудам соединяет:
Стараясь о добре великих нам отрад,
О воспитании печется малых чад!
Натура то гласит, повелевает вера,
Внемлите важности Монаршего примера —
Екатерина вас предводит к чести сей,
Спешите щедростью, как верностью за Ней!

Мода, от которой не уклониться

И подданные «поспешили щедростью» вслед за императрицей с наследником. Крупнейшим жертвователем стал Прокофий Акинфиевич Демидов, внук и наследник основателя знаменитой династии уральских промышленников. Владелец огромной горнорудной империи, он внес на постройку Воспитательного дома 200 тыс. руб. В дальнейшем Демидов также отчислял деньги и передавал ценности на нужды сирот и развитие проекта Бецкого — в итоге его благотворительные взносы превысили 1 млн руб., что превратило Прокофия Демидова в крупнейшего благотворителя XVIII века.

Кстати, термин «благотворитель» тогда был не в ходу, обычно говорили и писали «доброхотный датель». Помимо Демидова крупнейшим доброхотным дателем стал и сам автор проекта Иван Иванович Бецкой, за последующие годы передавший на нужды Воспитательного дома денег и имущества на сумму почти 163 тыс. руб.

Примечательно, что в списке доброхотных дателей присутствовала почти вся высшая аристократия Российской империи — придворным было не с руки уклониться от столь демонстративного и разрекламированного примера императрицы. Первым попасть в список жертвователей сумел генерал-фельдмаршал Бестужев-Рюмин — бывший канцлер империи обязался ежегодно перечислять на нужды Воспитательного дома по 3 тыс. руб.

Князья Голицыны, Гагарины, Шаховские, Куракины, Волхонские, Несвицкие, Долгорукие, графы Салтыков, Чернышев, Шувалов, Строганов, Мордвинов, Миних, Толстой, Панин, Нарышкин, Стрешнев, Олсуфьев — не факт, что по своей охоте, но стали доброхотными дателями. В списке благотворителей отметились даже буйные фавориты царицы братья Орловы.

Среди женщин крупнейшими благотворительницами стали три дамы: подруга царицы Анна Нарышкина, супруга малороссийского генерал-губернатора и будущего победителя турок графиня Екатерина Румянцева и казанская помещица Марфа Кашкадамова. Из духовных лиц щедрым пожертвованием отличился будущий Московский архиепископ Амвросий, сын одного из приближенных гетмана Мазепы (его отец во время знаменитой гетманской измены сохранил верность России и чудом выжил).

В перечне «доброхотных дателей на устроение Воспитательного Дома» были, само собой, и купцы — Логинов, Лапин, Собакин, Лазарев (крупнейший ювелир той эпохи) и Сериков (один из ведущих производителей парусины для нашего флота). Среди благотворителей 1763 года числится даже крепостной крестьянин, правда, не простой — Никифор Артемьевич Сеземов был богаче многих купцов, заработал огромные капиталы на «винном откупе», торговле алкоголем, сам владел имениями с полутысячей крепостных душ, но по закону числился крепостным графа Шереметева. Никифор Сеземов передал на «устроение Дома приносным детям» 14 788 руб., больше, чем многие купцы и аристократы, за что удостоился особой чести.

Иван Бецкой, автор проекта воспитательных домов, явно понимал толк в пиаре — лучшим художникам той эпохи была заказана галерея портретов самых щедрых благотворителей. До наших дней частично сохранилась «Опекунская серия» — группа картин с изображением доброхотных дателей, на которых мы можем увидеть Прокофия Демидова, князя Сергея Гагарина, Марфу Кашкадамову и некоторых иных жертвователей, в том числе крестьянина Сеземова.

На портрете кисти Дмитрия Левицкого, рисовавшего портреты самой императрицы, крепостной благотворитель держит в руке лист с изображением плана Воспитательного дома. На обороте портрета надпись — «Человеколюбивый Податель села Выхина поселянинъ Никифоръ Артемьевъ Сеземовъ».

2 рубля за подкидыша

Помимо сбора пожертвований от доброхотных дателей благотворительный проект Бецкого и Екатерины II предусматривал и ряд иных источников финансирования. Например, царица повелела отчислять в пользу Воспитательного дома четверть всех сборов с «публичных позорищ», т. е. с комедий и опер «на большом театре за Красными воротами» и со всех дворянских маскарадов, проводимых в Москве. В итоге за полгода с 26 публичных маскарадов для дворянства старой столицы собрали в пользу незаконнорожденных сирот 2000 руб. Напомним, что речь идет об очень крупных суммах — крепостной человек в те годы стоил от 30 до 100 руб.

2 мая (нового стиля) 1764 года, в день рождения императрицы Екатерины II, состоялось официальное открытие Московского воспитательного дома. Из Успенского собора Кремля к месту закладки дома на территории бывшего Гранатного двора и Васильевских бань (ныне Москворецкая набережная к востоку от парка Зарядье) прошел крестный ход, во всех церквах первопрестольной столицы звонили в колокола. Место строительства украсила закладная доска с надписью: «Екатерина II, императрица и самодержица всероссийская, для сохранения жизни и воспитания в пользу общества в бедности рожденных младенцев, а притом и в прибежище сирых и неимущих родильниц, повелела соорудить сие здание».

В тот же день Воспитательный дом официально принял двух первых младенцев. Иван Бецкой и тут проявил способности в пиаре — девочку («найдена в приходе Богоявления, что в Елохове») нарекли Екатериной в честь царицы, мальчика («найден в Немецкой слободе у Денисовских бань») назвали Павлом в честь цесаревича, наследника престола. За следующий век своего существования дом примет 625 987 младенцев — огромная цифра для той эпохи.

За принесенных в дом подкидышей из его фондов выплачивали щедрую премию — 2 руб. Но сразу платили только за здоровых: больных и недоношенных пытались по возможности лечить и платили только после того, как принесенные младенцы выживали и выздоравливали.

Детская смертность в ту эпоху была очень высокой даже среди благополучных имущих классов. У незаконнорожденных же того века, появившихся на свет в неблагополучной социальной среде, она просто ужасающа для нашего современника: в 1764 году Воспитательный дом принял 523 младенца, из которых умерло 424 (смертность 81%). В отдельные годы смертность была еще выше — так, в 1767-м из 1089 принятых подкидышей умерло 1073 (смертность более 98%). Однако, к чести Ивана Бецкого, вскоре смертность удалось снизить, в среднем она составляла 20%, а в отдельные годы на закате XVIII века опускалась ниже 10%, т. е. выживаемость младенцев Воспитательного дома была выше, чем во многих крестьянских семьях той эпохи.

При Екатерине II ежегодно в Московский воспитательный дом приносили в среднем около 1800 незаконнорожденных подкидышей (или порядка 5 младенцев ежедневно). Детей выкармливали молоком — как от нанятых кормилиц, так и коровьим. Позже воспитатели изобрели даже искусственное вскармливание, хотя на наш современный взгляд и несколько пугающее — смесь крахмала, воды, сахара и небольшого количества… крепкого алкоголя, желательно рома.

Но многие медицинские и педагогические методы Бецкого опередили свое время. Например, в эпоху, когда регулярно пороли даже дворянских недорослей, он прямо запрещал работникам Воспитательного дома жестоко наказывать подопечных. «По физике доказано, что бить детей, грозить и бранить, хотя и причины к тому бывают, есть существенное зло…» — гласила написанная Бецким инструкция.

Пока шло активное строительство корпусов Воспитательного дома — первый закончат в 1767 году, — благотворительное заведение размещалось в частных домах, временно или навсегда переданных в его пользу. При этом дом был не просто приютом, а целым благотворительным комплексом. Например, при нем работали бесплатные кухни для пропитания нищих и ежегодно, по рекомендациям священников приходских церквей Москвы, выделялись средства на 50 свадеб и венчаний неимущих.

Демидовский размах

Иван Бецкой озаботился и образованием сирот — при московском доме вскоре создали «Воспитательное училище для коммерции», на которое крупнейший меценат XVIII века Прокофий Демидов выделил 205 тыс. руб. Уже в 1770 году стараниями Бецкого аналогичный Воспитательный дом с «родильным гошпиталем» открылся и в Петербурге, первоначально он располагался на территории Смольного монастыря.

К тому времени выяснилось, что одной благотворительности для содержания разросшихся домов и тысяч воспитанников откровенно не хватает. Щедрый пыл доброхотных дателей, в 1763-м по примеру царицы бросившихся жертвовать на незаконнорожденных сирот, довольно быстро иссяк. Средств от разовых благотворительных акций и спорадических подношений было явно недостаточно. Иван Бецкой и его сотрудники пытались изобретать любые способы добычи денег — например, подаренный Прокофием Демидовым для развлечения воспитанников «кабинет курьезных вещей» превратили в платный музей.

Но для развития заложенной Бецким системы массовой социальной защиты требовался регулярный и не зависящий от настроений публики источник средств, притом немалых. Оригинальный и изящный выход предложил все тот же Прокофий Акинфиевич Демидов. Крупнейший русский меценат XVIII века был очень колоритным человеком — в эпоху всеобщей государевой службы он всегда подчеркивал, что ни дня не служил, и вообще бравировал своим недворянским происхождением, разговаривая с утонченной аристократией нарочито народным языком. Если Ивана Бецкого царица подчеркнуто уважала, то богатейшего отпрыска демидовской династии откровенно не любила, называя его «дерзким болтуном».

Однако при всех чудачествах хозяин уральских заводов был весьма образован и неглуп. За выдающуюся благотворительность — свыше миллиона рублей, огромная сумма для той эпохи! — царица вынуждена была присвоить «болтуну» генеральский чин статского советника. Именно Прокофий Демидов в итоге предложил Бецкому изящный выход: на собранные благотворителями капиталы учредить банк, прибыль от которого и использовать для регулярного финансирования Воспитательных домов.

На тот момент в Российской империи помимо полулегальных контор ростовщиков и представителей иностранных банкиров работал, по сути, лишь один государственный Дворянский банк. Существовал еще и Купеческий банк, но к тому времени почти обанкротившийся. Так что предложение Демидова имело шанс занять свою нишу на финансовом рынке. Сам термин «банк» в проекте Демидова и Бецкого отсутствовал — на языке XVIII века предложенная ими кредитная организация именовалась «исполнительным учреждением Вдовьей, Ссудной и Сохранной казны в пользу всего общества».

«Вдовья казна», предназначаясь «для избавления от нищеты вдов и сирот», должна была работать как своеобразный пенсионный фонд дворянства и купечества — мужья вносили в эту казну вклады, из которых после их смерти вдовы получали пенсии. «Ссудная казна», создаваясь «на помощь всем нужду в деньгах имеющим и в той самой нужде ростовщиками утесняемым», должна была заниматься тем, что сегодня именуется микрофинансированием, — выдавать небольшие и краткосрочные кредиты под «ручные заклады», то есть залог движимого имущества, прежде всего драгоценностей дворянских жен. «Сохранная казна» в проекте Бецкого и Демидова должна была принимать денежные вклады под проценты «с надежным защищением от всякаго прикосновения» и фактически являлась прообразом того, что в будущих веках назовут сберегательной кассой.

Прибыль со всех трех «казён» (именно так это слово склонялось в XVIII веке) должна была идти на финансирование воспитательных и сиротских домов или, как писалось в утвердившем проект царском указе, «не в обогащение свое, но единственно в пользу неимущим».

«Сиротский» банк

Финансовый проект Бецкого и Демидова царице и ее приближенным сразу понравился. «Что же касается до казны Сохранной, то каждому известно, что от разных опасностей сохранить немалые суммы денег партикулярные (частные. — „Профиль“) лица по сие время могли, только выходя в иностранные банки, а через то недоверенность собственному своему Отечеству и от прямых патриотов место иметь может…» — в вычурном стиле того века гласила правительственная резолюция на проекте Демидова и Бецкого.

Екатерина II высочайше утвердила проект 20 ноября 1772 года. Без сомнения, три казны — Вдовья, Ссудная и Сохранная — оказались лучшим финансовым предприятием в России той эпохи. Казны не только обеспечили финансирование Воспитательных домов и массу иной социальной помощи, но и стали крупнейшим кредитным учреждением империи. Спустя четверть века, к 1795-му, сумма частных вкладов в Петербургской сохранной казне достигла 6,9 млн руб., а в Московской — 8,7 млн. То есть на финансирование Воспитательных домов работал очень внушительный капитал, равнявшийся четверти всех доходов Российской империи за тот год.

К исходу царствования Екатерины II кредиты от 10 руб. до 50 тыс. выдавались Ссудной казной под 6% годовых (у ростовщиков — минимум 10% и выше). Дополнительно все заемщики в обязательном порядке жертвовали в пользу Воспитательных домов по 1 копейке с каждого полученного в кредит рубля.

При предоставлении залога кредиты Ссудной казны выдавались под 2% годовых. Залогом могли быть не только недвижимость, товары или ювелирные изделия, но и меха, различное дворянское платье и даже кружевное белье. Но проще всего кредиты получали под залог крепостных крестьян — с 1781 года стандартный залог за кредит в 1000 руб. составлял 30 душ. Большинство населения для банков в ту эпоху все еще было не клиентами, а товаром…

Вклады в Сохранную казну принимались под 3%, притом открывались как именные счета, так и на предъявителя, которые оформлялись особым «билетом» — прообразом сберегательной книжки. Поскольку правления Воспитательных домов находились в Москве и Петербурге, то Сохранная казна тут же занялась безналичными переводами между столицами, а затем и в другие крупные города империи. За безналичный перевод с клиентов брали по 0,25% от суммы.

В стране всем было известно о личном покровительстве императрицы этому необычному банку, что немало способствовало его популярности и высокой репутации среди вкладчиков. У трех «казён» вскоре появилась целая сеть губернских филиалов по всей России, а среди вкладчиков петербургского отделения был, например, Абрам Петрович Ганнибал, прадед А.С. Пушкина, хранивший в этом банке 31 800 руб. Самый же крупный вклад на исходе XVIII века принадлежал Алексею Бобринскому, сыну Екатерины II и Григория Орлова, — 627 417 руб. на счетах внебрачного ребенка царицы способствовали финансированию социальных программ империи по спасению внебрачных детей малоимущих слоев населения.

Любопытно, что казны Воспитательных домов стали первым банковским учреждением России, где повсеместно использовалась «итальянская бухгалтерия» — привычная в наши дни система двойной записи дебета и кредита. К исходу XVIII века три казны Воспитательных домов стали настолько серьезным финансовым явлением, что правительство Российской империи начало прибегать к их помощи в случае чрезвычайных расходов. Например, в 1797—1798 годах император Павел I накануне войны с Францией занял со счетов Петербургского воспитательного дома почти 2 млн руб. Так что знаменитый итальянский поход Суворова готовился в том числе и на эти «сиротские» деньги.

Мощная финансовая база Воспитательных домов позволила им к началу XIX века превратиться в разветвленную сеть благотворительных, социальных и учебных заведений по всей стране. По сути, для той эпохи они стали системой социальной поддержки и помощи имперских масштабов. Начавшись с двух домов в Москве и Петербурге, накануне наполеоновского нашествия эта система включала множество образовательных и медицинских заведений по всей стране, всяческие богадельни и родительные госпитали с повивальными училищами, вдовьи дома, дома для призрения девиц благородного звания, сиротские институты, фельдшерские и ремесленные школы, училище глухонемых и пр. Даже знаменитый Царскосельский лицей, воспитавший А.С. Пушкина, частично финансировали три казны Воспитательных домов — главного социального и благотворительного учреждения Российской империи.