Автономия по-европейски: усилить влияние на других, уменьшив влияние на себя

На фоне усиливающегося сближения России и Китая европейская пресса все чаще выступает с упреками в адрес своих «восточных партнеров», обвиняя их в проведении политики «экономического изоляционизма». В частности, в подтверждение гипотезы о превращении России в «экономическую крепость» приводится факт ограниченного участия России в международной цепи создания прибавочной стоимости, а также проводимой Москвой политики импортозамещения и автономизации производства.

Парадоксальность подобных упреков не исчерпывается проблематикой санкционной политики, вынуждающей Россию менять парадигму внешнеэкономического сотрудничества и «изолироваться от Европы». Дело в том, что сами страны Евросоюза в последнее время все громче заявляют о корректировке доктринальной составляющей своей внешней политики и взятии курса на «стратегическую автономию».

Сам термин европейской «стратегической автономии» используется в европейском политическом дискурсе уже не одно десятилетие. Первоначально понятие исчерпывалось вопросами обеспечения континентальной безопасности и обороны, однако в условиях пандемии концепт «стратегической автономии» стал приобретать все более широкую интерпретацию, включающую вопросы экономического, технологического и политического характера.

Некий доктринальный статус термин получил в ноябре 2016 года, когда его значение в выводах Европейского совета было определено как «способность действовать автономно, когда и где это необходимо, и с партнерами, где это возможно». Концепция «стратегической автономии» фигурировала в выводах и в 2017, 2018, 2019 годах, а в выводах 2020 года была даже расширена. Однако актуализация понятия и связанное с этим бурное обсуждение его специфики и значения началось совсем недавно, а именно в конце прошлого года.

В Европе вдруг осознали, что роль ЕС как глобального игрока на международной арене стремительно уменьшается. Об этом свидетельствует прогнозируемая динамика изменений макроэкономических показателей: предполагается, что через 20 лет доля ЕС в общемировом ВНП будет составлять около 11%, в то время как Китая — порядка 22%. Другим фактором осознания, куда более примечательным, стали заявления европейских экспертов о трансформации экономической взаимозависимости: экономическая глобализация, ранее активно поддерживаемая Европой, из инструмента «мягкой силы» превратилась в оружие жесткой силы, причем направленное против самого ЕС. В этой связи претензии европейских изданий в адрес российской политики «экономического изоляционизма» кажутся еще более парадоксальными: исходя из той точки зрения, что экономическая взаимозависимость — это инструмент жесткой силы, Москва, сокращая свое сотрудничество с Европой, проводит не что иное, как политику «разрядки».

Параллельно с этим снижается степень вовлеченности Европы в урегулирование конфликтов, разворачивающихся на «периферии» Европы: будь то Сирия, Нагорный Карабах или Ливия.

Другой плачевной для Европы тенденцией является смещение фокуса американской политики на Азиатско-Тихоокеанский регион и все меньшая степень заинтересованность Вашингтона в позиционировании ЕС как партнера в азиатских делах. Данный процесс не следует отождествлять с правлением Дональда Трампа: в сущности, корни уходят еще в президентство Барака Обамы и его намерения, обозначенные в 2013 году, вывести с территории Европы танковые бригады.

Украинский кризис лишь замедлил эту тенденцию, но не обернул ее вспять. Доказательством того, что со сменой власти в Вашингтоне не изменилась американская парадигма восприятия трансатлантического сотрудничества по вопросам Азии, может выступать ситуация с Афганистаном. Один тот факт, что кабинет Джо Байдена не пригласил на турецкий раунд переговоров своего ключевого союзника по НАТО — Германию, говорит о многом. Европейский союз осознает это и отдает себе отчет в необходимости создания какого-то доктринального конструкта, который бы смог унифицировать внешнеполитическую концепцию ЕС и вновь превратить его в важнейшего актора на международной арене. Этим конструктом и должна стать «стратегическая автономия».

Однако на практике сложности возникают еще до определения того, что конкретно понимается под европейской «стратегической автономией» и какие действия должны быть предприняты для ее обеспечения. Дело в том, что в силу надгосударственной специфики создаваемой концепции ее положения априори не могут в равной степени обеспечивать национальные интересы всех государств — членов ЕС. Стратегические представления и восприятие внешних угроз на востоке, западе или юго-востоке континента различно, и в данных условиях попытки унифицировать то, что изначально суверенно, если не обречены на провал, то, по крайней мере, весьма затруднительны.

Другой проблемой являются НАТО и США, а именно то, как ЕС должен выстраивать свои отношения в условиях своей «стратегической автономии». Риторика последних месяцев, концепция «НАТО-2030», заявления министра иностранных дел ФРГ Хайко Мааса после встречи глав МИД стран Североатлантического альянса о наращивании трансатлантического сотрудничества в рамках организации указывают на то, что Европа намерена увязать свою концепцию с сохранением статус-кво НАТО. В этой связи возникает логичный вопрос о том, как ЕС может обеспечить свою «стратегическую автономию» в условиях, если 80% оборонного бюджета государств НАТО финансируется за счет стран, не входящих в ЕС, а безопасность Европы на данный момент напрямую зависит от США. Европейские политики дают весьма своеобразный ответ на данный вопрос: Европа создает механизмы сотрудничества и вносит свой вклад в финансирование европейской программы, направленной на укрепление промышленной базы Европы без подрыва атлантической солидарности.

Фактически речь идет не об «автономизации» как таковой, а о простом наращивании потенциала и сохранении имеющегося положения. Примечательно, что и в вопросах внешнеэкономических отношений ЕС выступает не за протекционизм или изоляцию, а стремится к более глубокому международному партнерству, более твердым и широким многосторонним обязательствам и дальнейшей диверсификации. И вместе с тем заявляет о своей цели добиться автономии от подобных внешних факторов.

Автономия по-европейски де-факто предполагает одновременный поиск внешних связей, которые усиливают влияние ЕС на других, и уменьшение тех связей, которые дают другим влияние на Европу. Евросоюз, следуя подобной логике, может обращаться к одному и тому же субъекту международных отношений с предложением о сотрудничестве тогда, когда ему это выгодно, и дистанцироваться, когда это способно навредить суверенитету ЕС, нанеся прямой ущерб партнеру. Проблема заключается в том, что подобный утопичный сценарий имеет и обратную сторону. Автономия ЕС от других почти по определению даст другим бОльшую автономию от ЕС. Результатом многочисленных шагов Европы к столь специфичной независимости станет то, что другие державы будут иметь меньше необходимости сотрудничать с Союзом, поскольку заданные Европой рамки не позволят сотрудничеству быть взаимовыгодным.

Возникает замкнутый круг: ЕС чувствует себя все более уязвимым, поэтому он стремится к автономии путем ослабления рычагов внешнего воздействия; это ослабляет рычаги влияния Союза на других, из-за чего Европа стремится к еще большей автономии. Чем больше Евросоюз обращается к утверждению своей самодостаточности, тем больше он перекрывает пути собственного влияния на партнеров и внешние изменения.

Европейские политики, определяя «стратегическую автономию» как «способность действовать», будто намекают на то, что ЕС если и не был лишен этой способности в последние годы, то, по крайней мере, был ограничен. Однако истинной проблемой внешней политики ЕС было не столько отсутствие или недостаточность рычагов воздействия как таковых, а неумелое и неэффективное использование уже существующих. За последнее десятилетие произошел переход от прежней преобразующей силы ЕС к самозащите и обороне. Новая внешнеполитическая концепция лишь усиливает желание Европы поддерживать существующий порядок и «статус-кво», о чем свидетельствует соседствующее с термином «автономия» понятие «устойчивость» в европейском внешнеполитическом дискурсе последних лет. И происходящие после утверждения концепции изменения на международной арене лишь доказывают усиливающуюся отстраненность ЕС.

Европейская автономия, таким образом, заключается в защите от внешних изменений, а не в том, чтобы сделать международную систему более адаптируемой, более демократичной или перспективной.