Российской политики в Абхазии уже нет — Антон Кривенюк

Президент Абхазии Рауль Хаджимба ушел в отставку вечером 12 января. Переизбранному на второй срок лидеру республики удалось на этот раз удержаться в должности лишь три месяца. Как и во время политического кризиса 2014 года, когда в отставку пришлось уйти предшественнику Хаджимба Александру Анквабу, в Сухум прилетели заместитель секретаря Совета безопасности РФ Рашид Нургалиев и помощник президента России Владислав Сурков. Это вновь вызвало обсуждения политиков и экспертов о роли России в происходящем в Абхазии, о том, какой должна быть эта политика и почему «Москва в очередной раз провалилась».

Вечером 12 января в окружении экс-президента Абхазии Рауля Хаджимба сообщили о том, что он отказался от встречи с помощником президента России Владиславом Сурковым. Сурков приехал в Сухум уже в момент, когда кризис достиг кульминации — сотни людей пешком шли к резиденции Хаджимба, чтобы заставить его уйти в отставку, и вряд ли в такой ситуации Сурков мог бы чем-либо помочь или быть модератором в конфликте.

Рашид Нургалиев прилетел раньше и успел провести встречи со всеми заинтересованными сторонами. Но в целом участие в очередном абхазском кризисе Суркова и Нургалиева, не самых значительных фигур в Москве, их поздний приезд в разгар кризиса, формальное участие в процессе, которое не могло бы обеспечить коренных изменений, довольно ясно показывает, что абхазское направление не является приоритетным для внешней политики Москвы и по большому счету нет принципиальной разницы в том, кто станет следующим здесь лидером.

Между тем в России сейчас очень много журналистских, экспертных комментариев о том, какой должна быть российская политика в Абхазии. Кто-то ищет турецкий след, кто-то считает, что нужно открыть много российских неправительственных организаций в противовес «британским», кто-то смакует очередной «провал кремлевских кураторов».

Все эти оценки исходят из понимания того, что у РФ неизбежно должна быть и есть какая-то определенная политика в Абхазии. А значит, должны быть поддерживаемые Москвой политические силы или хозяйственно-политические группировки, конкретные персоны и, конечно же, некая общая геополитическая линия, которая заключается в том, чтобы «удержать территорию в орбите влияния», ведь это «передний край у НАТО» и прочая конспирологическая дребедень.

Отсюда строятся оценки российской экспертной среды о качестве российской политики в Абхазии. И даются рекомендации о том, как ее сделать более эффективной.

Всему этому сонму экспертов при этом почему-то не пришла в голову одна простая мысль, которая заключается в том, что у Москвы нет сейчас никакой политики в Абхазии.

Рассмотрим характер российско-абхазских отношений в целом за последние пять с лишним лет, с тех пор как в мае 2014 года общественным протестом в Сухуме был свергнут президент Анкваб.

В процессах, последовавших за майским переворотом 2014 года, отчетливо видим четкую презентацию московской повестки во взаимоотношениях с Абхазией. Возникает проект Договора о стратегическом партнерстве, догма которого основана на запуске процессов экономической интеграции и увеличения доли российского участия в социальной политике Абхазии. Кроме того, реализованы идеи в сфере оборонного сотрудничества, возникает ОГВ (Объединенная группировка войск), возникают не до конца реализованные на практике модели интеграции правоохранительных структур РФ и РА.

На этом этапе, 2014−2015 годов, таким образом видим понятные и ясные сигналы из Москвы о важности интеграционных процессов.

Здесь, правда, все равно необходимо копнуть чуть глубже, поскольку в России до сих пор, а раньше, до 2014 года, тем более, реальным ядром многих проектов, особенно во внешней политике, являлось создание новой среды освоения бюджетных средств. То есть если применительно к абхазскому направлению, то видим верхний уровень — геополитический, стратегию интеграции.

Видим второй уровень — прикладные проекты, обеспечивающие реализацию стратегии интеграции.

И видим третий уровень — создание новой среды освоения бюджетных средств в связи с новыми направлениями внешнеполитической деятельности. При этом нужно понимать, что главным для исполнителей является третий уровень, они готовы, насколько это возможно, лоббировать деятельность, обосновывать ее важность для внешнеполитических интересов РФ, лишь бы сохранить, а по возможности увеличить объемы выделяемых на это бюджетных средств.

По незнанию и в Абхазии, и в России эту бюрократическую заинтересованность в наличии деятельности, обосновывающей бюджетные расходы, на этапе после 2015 года и до сих пор воспринимают как осмысленную, целенаправленную российскую политику по отношению к маленькой стране.

Но это не так. В этом контексте нам необходимо рассматривать и деятельность помощника президента РФ Владислава Суркова и курируемого им кремлевского управления по приграничному сотрудничеству.

Сурков на протяжении 2014−2020 годов не являлся ключевой фигурой, оказывающей приоритетное влияние на российско-абхазские отношения или тем более характер внутриполитических процессов в республике. Он лишь контролировал аппарат и инструменты, бюджетное финансирование которых зависело от наличия соответствующих направлений внешнеполитической деятельности Российской Федерации. А соответственно, создавалась деятельность, часто имитация деятельности, которая ошибочно в Абхазии интерпретировалась как осмысленная и целенаправленная российская политика.

Здесь нужно отметить и то, что ни в кризисе 2014 года, ни тем более в кризисе, связанном с президентскими выборами и последующими событиями 2019−2020 годов, Сурков не играл и не мог играть организующую роль. Тем более неверно считать, что есть какая-то доля участия помощника президента РФ в победе Рауля Хаджимба на выборах в сентябре прошлого года. Владислав Сурков лишь, как опытный бюрократ, умеет встраиваться в неизбежные процессы и обосновывать полезность их результатов для интересов Москвы. Говоря проще, он продает руководству никак не зависящие от его деятельности результаты политических процессов как некие достижения.

Да, ему удалось создать образ Рауля Хаджимба в публичном пространстве как «ставленника Кремля». Этот же образ не раз помогал самому Хаджимба во внутриполитических процессах в самой Абхазии. Но на самом деле это все, мягко говоря, не совсем так.

Для понимания, в чем заключаются российские интересы в отношении Абхазии, лучше следить за процессами во внутренней политике и экономике самой РФ.

Что же касается полевой практики, то начиная с 2016 года, в то время как обеспечение заявленных интеграционных проектов требовало больше средств, на самом деле Москва начала терять интерес к Абхазии. Или, точнее сказать, исполнители начали сокращать активность в ответ на сокращение материальных ресурсов, что было, впрочем, неизбежно в условиях начавшейся экономической стагнации в РФ.

Или, еще точнее сказать, российская политика в Абхазии стала наконец адекватной. В регионе с замороженными конфликтами очень плотное военное присутствие Москвы. Сам регион оказался также вне активной деятельности геополитических оппонентов России. Интерес западных партнеров к Грузии, чьи планы несут перспективную угрозу российским интересам, угас. «Регион поставили на паузу» — так можно охарактеризовать текущее состояние дел на юге Кавказа.

В этих условиях у России нет никакой необходимости в наличии проактивной позиции по отношению к Абхазии и излишним в связи с этим инвестициям или участии во внутриполитическом процессе. При этом маловероятно, что в течение ближайших десятилетий регион вновь загремит конфликтами. Поэтому, вероятно, такая вялая политика Москвы сохранится надолго.

Но здесь надо сказать, что, к сожалению, в Сухуме был упущен момент, когда можно было создать инструменты, которые бы обеспечили более живой интерес Кремля к Абхазии в условиях сокращения военно-политических задач. Сегодняшняя российская политика дышит экономикой. Живая материя возникает там, где есть экономическая жизнь, реальные проекты, крупные стройки. Там и лоббизм, и конфликты, но там и интерес федерального центра. Если бы к этому времени в Абхазии и вокруг нее были бы крупные проекты, в которых был бы задействован российский бизнес, если бы строилась дорога на Северный Кавказ, прокладывался газ и т. д. и т. п., то положение было бы в корне иным. И соответственно, у абхазской стороны были бы инструменты влияния на Москву.

А стратегия военно-политического партнерства себя исчерпала. Возможно, навсегда. Конечно, Москва не прекратит оказывать финансовую поддержку Сухуму, но масштабы ее скорее будут не расти, а сокращаться.

Именно поэтому довольно смешно выглядят поучения экспертов и знатоков Абхазии, которые сетуют одновременно на провал российской политики в Абхазии и тут же предлагают идеи, подкрепляющие «имперские» форматы межгосударственного сотрудничества на пороге середины XXI столетия.

Но, конечно, это все не очень хорошо для собственно Абхазии. Никакого другого «товара», кроме как быть зоной конфликта, у страны для внешнего мира нет. Этот функционал теперь не продать. Другой — мирный функционал — теперь не создать. Нет денег и инфраструктуры. Все вернется на круги своя в случае Третьей мировой на Ближнем Востоке.

Антон Кривенюк, специально для EADaily