«Русский Север» и выборы в РАН: ученые Коми идут с ложной концепцией

С 11 по 15 ноября 2019 года в Российской академии наук пройдут выборы новых академиков и членов-корреспондентов РАН. По пятнадцати отделениям РАН имеется 65 вакансий академиков, а по шестнадцати отделениям — 167 вакансий членов-корреспондентов РАН. По интересующему нас Отделению историко-филологических наук РАН планируется избрание 5 академиков и 9 членов-корреспондентов.(1)

Большинство кандидатов на избрание в РАН выдвинули различные российские научные учреждения. 30 мая 2019 года в Сыктывкаре Объединенный ученый совет «Коми научного центра УрО РАН» рекомендовал РАН от своего учреждения к избранию трех кандидатов для выборов в члены-корреспонденты РАН. Из них двое кандидатов от «Коми научного центра УрО РАН» идут на выборы в РАН по «Отделению историко-филологических наук». По направлению «История России» рекомендован директор Института языка, литературы и истории (ИЯЛИ) «Коми научного центра УрО РАН» д. и. н. Игорь Любомирович Жеребцов (1960 года рожд). Пост директора ИЯЛИ Жеребцов занимает с 2011 года. А по направлению «Антропология и этнология» — заведующий (с 2002 года) сектором этнографии все того же ИЯЛИ д. и. н. Юрий Петрович Шабаев (1952 года рожд). В этой паре кандидатов на избрание в РАН Жеребцов — начальник, а Шабаев — его подчиненный.

В подготовленном представлении в РАН научным достижением проф. Шабаева определено то, что Юрий Петрович дал «принципиально новую оценку господствовавшим ранее представлениям о культурной эволюции Европейского Севера, этапах и характере его колонизации и им обоснована необходимость иного взгляда на этнокультурную и политическую историю Русского Севера». Проф. Шабаев «по-новому оценил культурный смысл и логику появления концепта «Русский Север» и «обосновал необходимость иного взгляда на этнокультурную и политическую историю Русского Севера, эволюцию культурного образа данного макрорегиона».

Концепция «Русского Севера» у проф. Шабаева сформулирована в пятнадцати научных статьях 2011−2018 годов и является, как заявлено, первоочередной в списке «основных научных результатов» проф. Шабаева (смотри список этих пятнадцати публикаций в приложении к этой статье). Это именно то самое «достижение», с которым проф. Шабаев намерен идти в члены-корреспонденты РАН. Но, как следует из приведенного списка, другой кандидат в членкоры РАН и начальник проф. Шабаева — д. и. н. Игорь Жеребцов является соавтором по созданию новой концепции «Русского Севера». Дальше разберемся с содержанием и новизной концепции проф. Шабаева, а по соавторству и д. и. н. Жеребцова.

Анализ текстов выясняет, что во всех пятнадцати научных статьях, выходивших с 2011 по 2018 год практически ежегодно, в отношение концепта «Русского Севера» проф. Шабаев повторяет без каких-либо модификаций одни и те же положения и делает одни и те же выводы. С одинаковым успехом для цитирования можно взять, как первую публикацию 2011 года, так и последнюю — 2018 года. Для полной корректности возьмем последнюю, которая идет в прилагаемом списке за номером 15. Конкретно эта статья под названием «Символический и культурный ландшафт Европейского Севера России» выполнена в соавторстве с Жеребцовым. По ней мы и будем дальше давать цитирование и ссылки с указанием на страницы.(2)

Теперь после этих предварительных замечаний обратимся собственно к концепции «Русского Севера». На старте в 2011 году проф. Шабаев следующим образом определил проблемные вопросы исследования:

— является ли «Русский Север» действительно русским?

— когда он стал таковым и стал ли вообще?

— когда и почему появилось понятие «Русский Север» и чем обусловлено его появление?

— каковы границы «Русского Севера»?

И следующим образом ответил на эти вопросы:

— культурно-исторический регион «Русский Север» никогда не был «русским», но русское население здесь начинает преобладать уже в Средневековье;

— «Русский Север» как «исторический» или «культурный» «топоним» известен с конца ХIХ века;

— «Русский Север» является не только культурным, но и политическим национальным государственным проектом конца ХIХ — начала ХХ века;

— «Русский Север» является «исторической» или «культурной провинцией» с неопределенными границами.

Ключевое положение проф. Шабаева относительно становления «политического» проекта «Русский Север»: для нужд русского национализма в конце ХIХ века исторический регион «Поморье» был замещен «Русским Севером», а населявшие «Поморье» «поморы» были «переквалифицированы» (что бы это означало?) в «русских поморов» и «великороссов». Т. е. одна этническая идентичность в достаточно короткий срок на обширном пространстве была замещена на другую идентичность. Правда, в результате подобного рода «переквалификации», полагает Шабаев, «Русский Север» все равно не стал «русским». Логика проф. Шабаева о «нерусскости» «Русского Севера может быть применена по аналогии и к современной России.

Для доказательства существования и исполнения политического проекта «Русский Север» проф. Шабаев «конструирует» предшествующую историю региона «Поморье» и населявшего его населения с поморской этнической идентичностью — «поморов». Однако при этом ни одно из своих положений, выстраивающую фундамент «новой» концепции «Русского Севера», проф. Шабаев никак не подтверждает историческими документами (источниками). В этом плане концепция проф. Шабаева чисто спекулятивна. Чтобы не утомлять читателя нашим пространным критическим обзором здесь мы отсылаем интересующихся к изложению по сноске.(3)

Появление концепта «Русский Север» проф. Шабаев связывает с процессом «формирования собственной национальной идеологии и национального мифа» в России во второй половине ХIХ века. Проф. Шабаев утверждает:

«Концепция „культурной кладовой“ русского народа, фактически созданная усилиями исследователей, была дополнена этнополитическим мифом о „Русском Севере“ как об исконно русской земле» (С. 17).

Здесь, заметим, что концепт «Русский Север» никогда не предполагал представлений об «исконности» здесь «русской земли». Весь существующий на момент создания «концепта» и последующий нарратив повествовал именно о русской (вариант — славянской) колонизации и ассимиляции края. Поэтому для иллюстрации «этнополитического» характера мифа проф. Шабаеву все-таки следует (чего он не сделал) предъявить хоть какие-то политические или государственные документы, проекты и т. д. (все архивы целы), где сформулирован этот самый этнический «миф» с его «исконностью» в отношение «Русского Севера» или же даются правительственные распоряжения по его продвижению. Иначе, получается, что «этнополитический» характер «мифа» опять же существует исключительно в сознании проф. Шабаева.

Проф. Шабаев утверждает:

«Формирование представлений о европейском севере, как о единой историко-культурной провинции, сыгравшей выдающуюся роль в становлении российского государства и общерусской культурной традиции, требовало представления местной культурной специфики, как общерусского явления. С этой целью необходимо было переквалифицировать Поморье в Русский Север, а поморов в великороссов или „русских поморов“. И эта переквалификация состоялась, что подтверждается и успехом проекта „Русский Север“, и результатами первой Всеобщей переписи населения Российской империи 1897 года». (С. 17−18)

Здесь отметим прежде всего хронологическую несообразность в этом фрагменте у проф. Шабаева. Он сам полагает первое употребление концепта «Русский Север» в работе губернатора Архангельской губернии Александра Платоновича Энгельгардта (1845−1901), вышедшей в свет в 1897 году. А всеобщая перепись была проведена в том же 1897 года. Когда и каким образом была проведена «переквалификация» проф. Шабаев не разъясняет. Ведь на нее просто не оставалось времени. И здесь, разумеется, проф. Шабаеву следовало бы указать хоть на какие-то конкретные правительственные распоряжения на счет «переквалификации» этнической идентичности и топографии в регионе.

Далее отметим еще одну несообразность в означенном фрагменте у проф. Шабаева. В переписи 1897 года не учитывалась этничность лица, но лишь «родной язык». (См. пункт 1-ый Положения о Первой всеобщей переписи. СПб., 1895. С. 2.) Тогда как можно определять результат «переквалификации» этничности в Архангельской губернии лишь по графе «родной язык»? Представлением о существовании поморского языка?

Спекулятивность концепции проф. Шабаева по части «переквалификации» идентичностей выразилась в том, что он абсолютно не знает предмета, о котором рассуждает. Он абсолютно не знает исторических и этнографических реалий Архангельской губернии ХIХ века. Проф. Шабаев никогда не читал многочисленных квалифицированных описаний губернии, местных официальных статистических отчетов, начиная от середины ХIХ века, в которых указывалось состояние дел как раз с этничностью.

И самое главное и самое удивительное — проф. Шабаев ничего не знает о существовании в российском государственном законодательстве ХIХ века целого комплекса актов о русских поморах и Поморском крае Архангельской губернии. Кроме этого комплекса документов, в наличии еще и целая глава Свода действующих законов Российской империи, посвященная русским поморам Архангельской губернии и содержащая перечень конкретных территорий Поморского края Архангельской губернии. Как может проф. Шабаев рассуждать об этничности поморов, когда имеются эти документы?

Так, проф. Шабаев не знает, что понятие «русские поморы» существовало с 1830-х годов и обозначало конкретный юридический сословный статус, никак не связанный с этничностью, но с определенной территорией. «Русские поморы» — это не результат проделанной русскими националистами «переквалификации», а юридический термин. В этой связи проф. Шабаев ничего не знает об официальном исходящем от властей Архангельской губернии определении русских поморов. По всем этим пунктам в отношении конкретной этнографии вполне конкретной территории Архангельской губернии во вполне конкретное время проф. Шабаев — это само воплощенное невежество. Сыктывкарский ученый просто не компетентен в вопросе этничности поморов.

Проф. Шабаев утверждает, что «с начала ХХ в. этноним поморы и топоним Поморье выходят из широкого употребления».(С. 18) Однако конкретные исторические факты того времени не подтверждают подобного утверждения.(4) Русские поморы продолжали вести поморскую торговлю с северной Норвегией в полном объеме норм российского законодательства до августа 1914 года. Положение русских поморов активно обсуждалось на официальном уровне и общественностью. В составе того же упоминаемого проф. Шабаевым в статье «Архангельского общества изучения Русского Севера» (АОИРС) существовало целое Поморское отделение, изучавшее русских поморов, Поморье (в районе Кеми) и Поморский край в целом. Шли соответствующие публикации по теме в издании общества — в «Известиях АОИРС».

В завершение сюжета в своей статье проф. Шабаев утверждает:

«Очевидно, что данная переквалификация [Поморья — в Русский Север, а поморов — в «великороссов» или «русских поморов"] была как культурно, так и политически мотивирована и поэтому проект «Русский Север» можно считать не только культурным, но и политическим проектом» (с. 18).

На самом деле никакой «переквалификации», как компетентно утверждаем мы, не было. «Переквалификация» является фикцией сознания проф. Шабаева, поэтому его ключевое утверждение о том, что «Русский Север» был «политическим проектом» — ложно.

Проф. Шабаев полагает, что термин «Русский Север» впервые был использован «лицом официальным, политически значимым» — губернатором Архангельской губернии Александром Энгельгардтом в его изданной в 1897 году книге «Русский Север. Путевые заметки». Подобное обстоятельство является главным и, заметим, единственным аргументом у проф. Шабаева в пользу его утверждения о «политическом» характере проекта «Русский Север», поскольку де «термин был введен в публичную сферу лицом официальным, находящимся на высокой государственной должности», что «делает его [концепта «Русский Север"] содержание политически мотивированным». Но здесь проф. Шабаев не замечает того простого факта, что Александр Энгельгардт был не только государственным администратором, но и ученым-практиком, оставившим после себя десять монографий, в том числе, по сельскому хозяйству, сельскохозяйственной промышленности и лесному хозяйству. Прежде всего, сочинение Энгельгардта «Русский Север. Путевые заметки» пропагандировало продвигаемую министром финансов Сергеем Юльевичем Витте (1849—1915) большую программу модернизации региона, идею хозяйственного развития Архангельской губернии, железнодорожного строительства здесь, и, в частности, развития русской колонизации Кольского полуострова с тайным военно-стратегическим планом перевода главных сил российского военно-морского флота с Балтики на Колу. Т. е. всего того, что было выполнено в советский период.

Вместо этого проф. Шабаев подозревает Энгельгардта в злостных махинациях с «концептом» — в том, что он намеренно в своей книге «не обозначил границы Русского Севера, и это, видимо, было сделано вполне сознательно, ибо позволяло толковать вопрос о границах весьма расширительно». Здесь подозрения проф. Шабаева абсолютно не основательны. Ведь судя по тексту книги, Энгельгардт, пребывая в пределах вверенной ему губернии и рассуждая о «Севере» вообще, просто не мог задумываться о каких-то там границах. Прочтя книгу Энгельгардта, проф. Шабаев удивился бы, узнав, что «лицо официальное и политически значимое» использовало по тексту книги «Русский Север. Путевые заметки» понятие «русский Север» семь раз, считая три раза в заглавии и один раз в оглавлении. Понятие «Север России» — 5 раз. Понятие просто «Север» — 45. Искать в подобном словоупотреблении у Энгельгардта какой-то подспудный политического смысл — просто глупо.

Ну, и с «первенством» Энгельгардта в изобретении «Русского Севера» проф. Шабаев, как говорится, «пальцем в небо попал». С 1894 по 1908 годы при Санкт-Петербургском отделении «Императорского общества для содействия русскому торговому мореходству» действовал общественный комитет с официальным название «Комитет для помощи поморам русского Севера» — именно так «русский» с прописной буквы, как у Энгельгардта.(5) В связи с проблемой возникновения понятия «Русский Север» мы могли бы указать на пространное сочинение российского общественного деятеля купца Михаила Константиновича Сидорова (1823—1887) «Север России» 1870 года.(6) Можно утверждать, что понятие «Русский Север» возникло из понятия «Север России» без какого-либо политического подтекста и «конструирования».(7) Так что хронологию появления концепта «Русский Север» следует изучать, а не заниматься, как это делает проф. Шабаев, поверхностными и ненаучными спекуляциями. Рассуждения проф. Шабаева о политическом конструировании и подобии проекта «Русский Север» финскому проекту «Великая Финляндия» абсолютно несостоятельны.

Далее применительно к советской эпохе проф. Шабаев утверждает в своей концепции, что «термин „Русский Север“ в 1920—1930-х годах вышел из употребления» (с. 22). Но при этом проф. Шабаев игнорирует тот простой факт, что в 1929 году из территории Архангельской, Вологодской, Северо-Двинской губерний и автономной области Коми был создан административный регион Северный край, из которого потом в 1936 году была выделена Северная область, из которой в 1937 году разделением с Вологдой в свою очередь была создана Архангельская область. Территориально Северный край вполне себе соотносился с культурным концептом «Русский Север». Более того, в Северном крае, для местного населения было начато конструирование новой региональная идентичности — «северяне», которая дальше в советское время вполне себе интенсивно продвигалась не только в Архангельской, но и в Мурманской и Вологодской областях и Коми АССР. В результате в настоящее время существующая на севере европейской части России идентичность «северяне» имеет надрегиональный и гражданский характер. Зачем ее нужно подрывать?

Идентичность «северяне» вполне себе соответствовала возвращенному после Великой Отечественной войны в культурное пространство понятию «Русский Север». Проф. Шабаев утверждает, что «в послевоенные годы термин Русский Север стал использоваться только в фольклорно-этнографическом контексте, т. е. для описания общих явлений в быту, фольклоре, календарной и семейной обрядности северных русских». Здесь, очевидно, что проф. Шабаев не прав. Понятие «Русский Север» стало одинаково использоваться как в сфере гуманитарных дисциплин на всех уровнях, так и в более широкой сфере культуры, на официальных культурных мероприятиях и, что главное — активно влиять на идентичности. Связь идентичности и культурного пространства вполне осознается носителями идентичности «северяне».

В отношение текущего момента по части дискредитации концепта «Русский Север» проф. Шабаев опять же занимается домыслами. В частности, он утверждает следующее:

«Одновременно усилилась тенденция к политизации термина „Русский Север“ и использованию его как символического ресурса, который может быть применен не только для культурного маркирования европейского севера, но и в деле административного объединения северных регионов, о необходимости которого уже неоднократно говорили некоторые специалисты» (с. 50).

Но по этой части какой-либо «политизации» в направлении регионализма концепта «Русский Север» как раз и не наблюдается. Сугубо культурный в своей основе концепт «Русского Севера» не приобретает политического значения как раз из-за своей надрегиональности.

В 2004 году в России была запущена федеральная целевая программа «Культура Русского Севера». Ее концептуальные положения были подготовлены специальной рабочей группой Министерства культуры Российской Федерации. Общей целью федеральной программы стало сохранение историко-культурного наследия Русского Севера как уникального феномена российского и общемирового культурного наследия. Культурное наследие Русского Севера рассматривается в программе как фундаментальная категория, как основа социально-экономического развития региона, развития личности и формирования новых поколений, а также как источник духовного развития и знаний о русской культуре не только для будущих поколений россиян, но и для всего мирового сообщества. Действие этой целевой программы по сохранению историко-культурного наследия Русского Севера распространилось на 12 северных российских регионов. В рамках означенной федеральной программы в регионах, на которые она распространялась, начали на ее основе разрабатывать собственные региональные программы с предложениями от регионов, регулярно подаваемых в Министерство культуры Российской Федерации. В настоящее время в Архангельской области действует постановление правительства АО от 12 октября 2012 года № 461-пп «Об утверждении государственной программы Архангельской области «Культура Русского Севера (2013—2020 годы)».

На этом фоне проф. Шабаев предрекает политизацию концепта «Русский Север» и в противовес одному «мифу» громоздит собственный — поморский. При этом номинант на выборы в РАН демонстрирует в своей «жемчужине» — новой концепции «Русского Севера» — свою полную научную несостоятельность и крайнее невежество в этнографии именно того региона, по которому проф. Шабаев официально специализируется. Самое главное — доктор исторических наук Шабаев не знает, что такое исторический источник. Таковы наши будущие академики. Такова деградация науки в современной Российской Федерации.

* * *

Заключение. Своим возникновением концепт «Русский Север» связан с процессом модерна в Российской империи. Созданные гуманитарные науки конструировали в своих сферах новые понятия. С другой стороны, концепт «Русский Север» не был продуктом государственного политического конструирования, как это утверждает проф. Шабаев. Он был создан в точках взаимодействия ученых-гуманитариев и возникшего гражданского общества в пореформенной России.

Концепт «Русский Север» в момент его создания фиксировал факт завершенной колонизации конкретной обширной территории с ассимиляцией местных коренных народов. Русские к началу ХХ века составили в Архангельской, Олонецкой и Вологодской губерниях 89% населения и стали не просто крупнейшей, но и абсолютно доминирующей этнической группой. Тем более что внешне традиционная культура с деревней, домом и церковью у зырян и карел не отличалась от русской. А в тогдашнем городе представители коренных народов вообще культурно не проявляли и не обозначали себя.

Осознание завершенности колонизации на уровне традиционного общества шло в первую очередь не от властей, а от «исследователей» и «общественности». Концепт «Русский Север» был создан местным гражданским обществом в Архангельской губернии в момент его максимального подъема в начале ХХ века. Замечательная деятельность того же «Архангельского общества изучения Русского Севера» шла в рамках общего экономического и культурного подъема России в конце ХIХ — начале ХХ века.

И, заметим, местные представители коренные народов не протестовали против концепта «Русский Север», поскольку концепт носил исключительно культурный характер и в описаниях был направлен на традиционное сельское общество. Активные и «передовые» местные представители коренных народов тянулись к высокой современной культуре модерна, внешне носившей для них исключительно русский характер на этих периферийных пространствах империи. Впрочем, как и само господство.

«Русский Север» стал культурным маркером обширного ядра еще более обширной территории, по окраинам которой сидят коренные народы. Русская традиционная культура на этой территории более и менее едина, и единство это восходит ко временам Новгорода Великого и к существованию северно-русского этнического субстрата.

В гуманитарных дисциплинах понятие «Русский Север» — не историко-географическое, а «конструирующее». Применительно к истории оно принимает характер «историографического» понятия.

В современном понимании «Русский Север» — это культурный регион вне рамок какого-либо административного деления, тем более современного. «Русский Север» — это культурная общность. Это регион с единой традиционной культурой, этнически маркированной как «русская». Одновременно «Русский Север» — это культурно-исторический регион, имеющий в современном сознании протяженность во времени и событиях. В современной российской гуманитарной науке и политической практике Русский Север рассматривается как особая территория наследия, как целостное явление культуры и уникальный памятник мировой культуры. Разоблачительные спекуляции проф. Шабаева о политическом конструировании культурного региона «Русский Север», о смене идентичностей абсолютно несостоятельны. О научной этике в отношение этих публикаций о концепте «Русский Север» проф. Шабаева и его соавтора и начальника д.и.н. Жеребцова в следующем продолжении к этой статье.

Примечания

(1) Из этого общего числа:

— по специализации «История России» планируется избрать: двух академиков из 9 претендентов и двух член-коров из 27 претендентов;

— по «Всеобщей истории» — одного академика из 5 претендентов и двух член-коров из 15 претендентов;

— «Антропологии и этнологии» — одного член-кора из 15 претендентов;

— по «Литературоведению» — одного академика из 7 претендентов и двух член-коров из 17 претендентов;

— по «Языкознанию» — одного академика из 6 претендентов и двух член-коров из 14 претендентов.

(2) Шабаев Ю. П., Жеребцов И. Л. Символический и культурный ландшафт Европейского Севера России: конструирование, деконструкция и реконструкция культурных образов и идентичностей // Эволюция культурной среды в субарктической зоне Европейского Севера и Западной Сибири: культурные традиции, система жизнеобеспечения, социальные связи. Сыктывкар, 2018. С. 6−69.

(3) Относительно формирования в позднем Средневековье региона «большого Поморья» проф. Шабаев утверждает следующее:

«Процессы культурной интеграции протекали довольно интенсивно, о чем свидетельствует появление еще в „новгородскую эпоху“ общего наименования территории. Общий географический термин „Поморье“ впервые упоминается в новгородской купчей грамоте 1459 г., а название „поморцы“ в Новгородской четверной летописи в 1526 года (Ануфриев 2008: 34−36). За несколько столетий произошло превращение северных территорий из Заволочья в новгородское владение Поморье, а затем и во владение Московского государства» (Шабаев. Жеребцов. С. 7).

Однако упомянутая проф. Шабаевым грамота является частным актом и топоним «Поморье» в тексте этой грамоты является не «общим», а «локальным», причем точечно локализуемым у реки Кемь в районе современного Поморского берега в Западном Беломорье. Этот акт является единственным документом ХV века с упоминанием «Поморья». Других нет. В результате проф. Шабаев не может предъявить ни одного документа ХV, ХVI или ХVII века в подтверждение его утверждения о территориальном тождестве уже в ХV века новгородского Заволочья (Двинской земли) и «Поморья». Т. е. тезис проф. Шабаева о существовании «большого» Поморья уже в ХV или с ХV века ложен.

Проф. Шабаев ссылается в подтверждение своего утверждения на монографию культуролога Виталия Ануфриева. Однако сам Ануфриев утверждает в означенной работе совершенно противоположное:

«При исследовании формирования группы поморов, как правило, недостаточное внимание уделяется тому, что Беломорский Север, хотя и полностью контролировался новгородцами, фактически был разделен на две большие части: Поморье и Двинскую землю… Этот факт очень важен для выявления идентичности поморов, так как практически в Беломорье формировались две большие группы русского народа: поморы и двиняне. Таким образом, собственно новгородские поморцы к XV веку не были единственными русскими насельниками Беломорья, и в освоении морских просторов в не меньшей степени участвовали двиняне — русские жители другого крупного культурно-хозяйственного района Беломорья — Двинской земли или Заволочья. К Двинской земле в то время тяготело все остальное беломорское побережье, не входящее в состав Поморья». См. Ануфриев В. В. Русские Поморы. Культурно-историческая идентичность. Архангельск, 2008. С. 27.

* * *

Проф. Шабаев в рассматриваемой статье пишет о процессах в «большом» Поморье:

«Кардинально изменился культурный облик территории и этнический состав ее населения. Место чуди, веси, двинян и других территориальных и этнических определителей прочно заняли поморцы, поморяне, т. е. некое новое сообщество, имевшее обобщенное название, которое, тем не менее, подразумевало и этнический подтекст» (с. 7−8).

Однако подтвердить этот тезис историческими документами проф. Шабаев опять же не может. По всем сведениям источников, «поморцы» — это локальная группа населения в Западном Беломорье (такая, как двиняне в Восточном), о чем, в частности, и пишет Ануфриев в своей монографии. Таким образом, ссылаясь на монографию Ануфриева, проф. Шабаев полностью пренебрегает ее содержанием.

* * *

Проф. Шабаев ошибочно трактует идентичности «двинян, мезенцев, пинежан» как «локальные» и «средневековые» (с. 8−9). На самом деле это обычные региональные идентичности на Руси (такие, как и повсюду на Руси), связанные с историческими русскими «городами» — уездами. Эти региональные идентичности в Архангельской губернии аналогичны таким в других местах России, как, например, «псковичи», «костромичи», «устюжане» и т. д. Заметим, что эти якобы «средневековые», по выражению проф. Шабаева, а на самом деле исторические региональные идентичности, благополучно дожили до нашего дня и существуют в современной Архангельской области.

Проф. Шабаев утверждает, что из «локальных» и «средневековых» идентичностей с конца ХVI и весь ХVII век складывалась «региональная» идентичность — «поморы». Вот, как он описывает этот процесс:

«В Архангельск двиняне, мезенцы, пинежане, жители Карельского, Терского и других берегов Белого моря везли рыбу и продукты зверобойного промысла. Здесь они обменивали их на другие товары. Здесь же всех этих торговых людей стали называть поморами, именно тут возникала и цементировалась общая поморская идентичность, ибо региональный центр играл важнейшую интегрирующую роль» (с. 9).

Здесь проф. Шабаев ссылается на работу архангельского этнографа Александра Давыдова. Однако подобный вывод является фантазией — фикцией, никак не подкрепленный историческими документами (источниками) — у того же Давыдова. В итоге проф. Шабаев не может подтвердить документами существование «общей поморской идентичности» по той простой причине, что такая идентичность как «помор» начинает появляться в документах только с конца ХVIII — начала ХIХ века, а понятие «большого» от Вологды до Урала (а не локального в Западном Беломорье) «Поморья» было введено в научный и прочий оборот историком Василием Татищевым (1686—1750) в середине ХVIII века — это чисто «историографическое понятие», не связанное с номенклатурой реальной исторической географии. С ХV века и до настоящих дней собственно «Поморьем» именуют район Поморского берега — Кеми, Сумы и Сороки.

Далее проф. Шабаев утверждает:

«Из пинежан, мезенцев и других локальных групп к XVIII столетию сформировалось некое относительно единое культурное сообщество, а термин „поморы“ превратился в устойчивый этноним, обозначавший уже собственно русское население европейского севера» (с. 10).

Т. е. «русские» на «Европейском Севере» оказались уже не «русскими», а «этническими поморами». Это утверждение о существовании преодолевшей «локальные» идентичности «общерегиональной» поморской идентичности, а также факт наличия поморской идентичности у части населения Двинского, Пинежского, Мезенского и Важского и других уездов проф. Шабаев не может подтвердить ни одним историческим документом (источником). Заметим, что в означенный период ХVII века идентичность «поморцы» или «поморяне» по историческим свидетельствам фиксируется только у населения в Западном Беломорье в «поморских волостях», управлявшихся Соловецким монастырем. На деле такое «понятие» (определение проф. Шабаева), как «поморы» не существовало к началу ХVIII века. В исторических документах оно появляется лишь с конца ХVIII века.

(4) Когда проф. Шабаев утверждает, что «с начала ХХ в. этноним поморы и топоним Поморье выходят из широкого употребления», он ссылается на работу ленинградского этнографа Татьяны Бернштам (1935−2008). Но чего, спросим мы, стоят научные труды Бернштам о поморах и Поморье, если она так и не узнала о существовании Поморского края в составе Архангельской губернии, о целом комплексе законодательных актов Российского государства о русских поморах, об их юридическом статусе?

(5) Заметим, что с Энгельгардтом у проф. Шабаева явно не задалось. В частности, он утверждает: «Губернатор Энгельгардт внес немалый вклад не только в культурное маркирование европейского севера, но и в дело становления Архангельского общества изучения Русского Севера» (с. 14). Однако Энгельгардт ушел с поста архангельского губернатора по болезни в 1901 году, а умер в Швейцарии в 1903 году. Упомянутое же проф. Шабаевым общество АОИРС было учреждено в 1908 году, т. е. через пять лет после кончины бывшего губернатора.

(6) Сидоров М. Север России. СПб., 1870; Его же. Север России. О горных его богатствах и препятствиях к их разработке". СПб., 1881; Его же. Труды для ознакомления с севером России. СПб., 1882; Его же. О нефти на севере России. СПб., 1882.

(7) Здесь, например, следует обратить внимание на противопоставление понятий «русский Север» и «скандинавский Север». См. Энгельмейер А. По русскому и скандинавскому Северу. Путевые воспоминания. М., 1902.

Приложение

Список трудов с новой концепцией Ю. П. Шабаева концепта «Русского Севера»:

1. Шабаев Ю. П., Жеребцов И. Л., Журавлев П. С. «Русский Север» как культурный проект: историческая обусловленность понятия, интерпретации и современные культурные реалии // Вестник Поморского университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. 2011. № 9. С. 17−32.

2. Жеребцов И. Л., Шабаев Ю. П., Журавлев П. С. Культурно-географические и этнополитические коннотации концепта «Русский Север» // Геоисторические и геоэтнокультурные образы и символы освоения арктического пространства Материалы VII Поморских чтений по семиотике культуры. Архангельск, 2012. С. 151−169.

3. Жеребцов И. Л., Шабаев Ю. П., Журавлев П. С. «Русский Север»: культурные границы и культурные смыслы // Европейский север: локальные группы и этнические границы. Сер. «Труды Института языка, литературы и истории Коми НЦ УрО РАН», Сыктывкар, 2012. С. 6−28.

4. Шабаев Ю. П., Жеребцов И. Л., Журавлев П. С. «Русский Север»: культурные границы и культурные смыслы // Мир России: Социология, этнология. 2012. Т. 21. № 4. С. 134−153.

5. Шабаев Ю. П. Русский Север в современной этнополитике // Этнополитическая ситуация в России и сопредельных государствах в 2013 году Ежегодный доклад Сети этнологического мониторинга и раннего предупреждения конфликтов. М., 2014. С. 193−207.

6. Шабаев Ю. П. «Русский Север» и Поморье: символическое пространство в культурном и политическом контексте // Вестник Сыктывкарского университета. Серия гуманитарных наук. Вып. 3. 2014. С. 249−282.

7. Шабаев Ю. П. Русский Север в процессе деколонизации: социальные и культурные риски на Европейском Севере России // Известия Коми научного центра УрО РАН. 2015. № 3 (23). С. 106−118.

8. Шабаев Ю. П. «Русский Север» и Поморье в символическом и культурном ландшафте Европейского Севера РФ и в этнополитике // Человек. Культура. Образование. 2016. № 2 (20). С. 170−193.

9. Шабаев Ю. П. «Русский Север» и Поморье в символическом и культурном ландшафте Европейского Севера РФ и в этнополитике // Человек. Культура. Образование. 2016. № 3 (21). С. 295−320.

10. Shabaev Y.P., Zherebtsov I., Jin K.H., Taek K.H. Pomors, Pomor’e, and the Russian North a symbolic space in cultural and political context // Sibirica. 2016. Т. 15. № 2. С. 73−102.

11. Шабаев Ю. П., Садохин А. П., Кузнецова А. Ю. Российская идентичность Русского Севера: история и проблемная современность // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 12. Психология. Социология. Педагогика. 2016. № 1. С. 127−140.

12. Подоплекин А. О., Шабаев Ю. П. Реквием по Русскому Северу: регион без будущего? // Геопоэтика Cевера в русской литературе и текстах культуры народов циркумполярного мира Сборник научных статей. Архангельск, 2016. С. 26−59.

13. Шабаев Ю. П., Садохин А. П., Кузнецова А. Ю., Шилов Н. В. Русский Север в исторической динамике: разрушение проекта культурной кладовой русского народа и современный кризис этнического национализма // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2017. № 6 (142). С. 125−148.

14. Шабаев Ю. П., Подоплекин А. О. Европейский Север России: этнополитика и кризис местных сообществ // ПОЛИТЭКС. 2017. Т. 13. № 1. С. 103−122.

15. Шабаев Ю. П., Жеребцов И. Л. Символический и культурный ландшафт Европейского Севера России: конструирование, деконструкция и реконструкция культурных образов и идентичностей // Эволюция культурной среды в субарктической зоне Европейского Севера и Западной Сибири: культурные традиции, система жизнеобеспечения, социальные связи. Сыктывкар, 2018. С. 6−69.