Наступление на самозанятых не решит проблему «смерти труда» — эксперты

Последние инициативы российского правительства и Госдумы по налогообложению самозанятых напоминают попытки тушения пожара бензином, за которыми совершенно не просматривается системное понимание глобальных процессов на рынке труда. Постоянное увеличение армии самозанятых — один из симптомов того, что социологи еще в конце прошлого десятилетия назвали грядущей «смертью труда». В России этот процесс до определенного момент сдерживался остатками социального государства, сохранявшимися с советских времен, но последние инициативы в социальной политике, прежде всего повышение пенсионного возраста, неизбежно приведут к дальнейшему росту самозанятости, а пресловутая «цифровая экономика» только ускорит этот процесс.

С 1 января следующего года в Москве, Московской и Калужской областях, а также Татарстане стартует эксперимент с «налогом на профессиональный доход». Его ставка установлена в размере 4% для самозанятых, оказывающих услуги физлицам, и 6% для тех, кто работает с юрлицами. Появление этого налога говорит о том, что предыдущие попытки взять с самозанятых хоть что-нибудь успехом не увенчались. В середине прошлого года уполномоченный по правам предпринимателей при президенте РФ Борис Титов отмечал, что за первые три месяца двухлетних «налоговых каникул» для самозанятых в России было подано всего 40 уведомлений о получении этого статуса.

Неудивительно поэтому, что с тех пор риторика властей становилась все более жесткой. Но недавнее нашумевшее предложение председателя бюджетного комитета Госдумы Андрея Макарова изымать у самозанятых все полученные доходы в том случае, если они не регистрируются и не платят налоги, свидетельствует, скорее, о косвенном признании государством того, что масштабы явления бесконтрольно растут. Значительная часть молодых россиян уже не собирается работать официально, показало свежее исследование РАНХиГС «Неформальная занятость молодежи», а год назад похожее исследование зафиксировало рекордный уровень вовлечения граждан России в теневую экономику — почти 45% от общего объема рабочей силы.

Новое разделение труда

Эти удручающие оценки едва ли стоит рассматривать как специфически российский феномен. «Классический» труд исчезает по всему миру, и сколько-нибудь внятного решения этой проблемы пока нет — если, конечно, не верить оптимистичным прогнозам, что одновременно с замещением людей роботами будут появляться новые рабочие места. Не так давно, например, Всемирный экономический форум — организатор ежегодных саммитов глобальной элиты в швейцарском Давосе — опубликовал среднесрочный прогноз мирового рынка труда, в котором говорится, что уже к 2022 году из-за внедрения новых технологий исчезнет 75 млн рабочих мест. Но все к лучшему в этом лучшем из миров, полагают авторы доклада: благодаря тем же самым технологиям в мире за это же время появится 133 млн новых рабочих мест.

«По итогам 2017 года 29% всего рабочего времени, потраченного на создание товаров и услуг, приходилось на машины и алгоритмы. В 2022 году этот показатель составит 42%, а в 2025 — 52%. К этому моменту фактически роботы будут выполнять больше задач, чем люди», — говорится в докладе The Future of Jobs 2018 («Будущее рабочих мест 2018»), выпущенном Всемирным экономическим форумом (WEF) в партнерстве с Евразийским институтом конкурентоспособности и российской консалтинговой компанией Strategy Partners.

Основой исследования стал опрос работодателей в 20 странах, включая Россию; всего в нем приняли участие 313 компаний, в которых работает около 15 млн человек. «Цифровая трансформация ставит перед компаниями не менее масштабные вызовы, чем глобализация», -делают выводы авторы доклада. 59% опрошенных компаний уверены, что цепочка добавленной стоимости для них сильно изменится, а 50% вынуждены будут менять географию производства. В результате адаптации новых технологий, которая происходит все ускоряющимися темпами, производительность труда в 2015—2022 годах в среднем вырастет на 30%. Но при этом 64% опрошенных компаний назвали своим главным опасением на ближайшие годы рост стоимости рабочей силы, что является одним из основных драйверов изменений на рынке труда и ведет к неизбежной трансформации бизнеса.

Однако авторы исследования полагают, что широко распространенные представления о том, как роботы вытесняют людей с рабочих мест, как минимум нуждаются в уточнении. В подавляющем большинстве случаев роботы и алгоритмы могут взять на себя лишь часть операций, которые выполняет конкретный сотрудник, но не всю его работу, и меньше четверти рабочих мест могут быть автоматизированы на 70% и больше, говорится в исследовании The Future of Jobs. В связи с этим предлагается говорить о новой модели разделения труда: между людьми, машинами и алгоритмами.

Отсюда и два выделяемых авторами параллельных и взаимосвязанных тренда в глобальных трансформациях труда. С одной стороны, происходит широкомасштабное сокращение тех профессий, которые могут быть автоматизированы или становятся излишними. С другой стороны, идет массовый рост новых товаров и услуг (а вместе с ним и новых производственных задач и рабочих мест), порожденный внедрением новых технологий и другими социально-экономическими явлениями, такими как рост средних классов в развивающихся странах и демографические сдвиги.

Последний тренд авторы исследования считают более сильным, хотя и делают оговорку, что к их прогнозу о возможном появлении 133 млн новых «высокотехнологичных» рабочих мест следует относиться с осторожностью. Этой точки зрения, кстати, придерживаются и многие бизнесмены. Миллиардер Сулейман Керимов, несколько дней назад выступавший в родном Дербенте, по поводу вечной для Северного Кавказа проблемы приложения труда осторожно заметил: «Просто построить что-то, чтобы это чего-то производило, и дать рабочие места достаточно сложно». При этом «образ будущего» для Дербента у олигарха ассоциируется достижениями «цифровой экономики»: Дербент, по мнению Керимова, должен стать «умным городом». В целом это типичная постмодернистская реальность глобальной периферии. Технологии XXI века через смартфоны и прочие гаджеты становятся доступны практически для всех, но общий уровень развития экономики остается на уровне позапрошлого столетия — в структуре занятости по-прежнему преобладают стройка, торговля и простые услуги типа частного извоза.

Тупики без выходов

Выход доклада Всемирного экономического форума совпал с десятилетием глобального финансово-экономического кризиса 2008 года, который, по оценке ряда экспертов, во многом и сигнализировал о новой волне технологического замещения труда. Вскоре после краха Lehman Brothers выдающийся американский социолог Рэндалл Коллинз выступил с нашумевшим докладом, в котором представил достаточно мрачную картину будущего труда как такового. Свое рассуждение Коллинз начал с эпохи классического промышленного капитализма, когда механизация производства также массово сокращала потребность в рабочих руках. Однако капитализму удавалось выжить благодаря подъему среднего класса «белых воротничков» — армии административных и офисных работников, образованных профессионалов. Однако уже в конце прошлого столетия компьютеризация, интернет и нашествие новых микроэлектронных приборов стали вытеснять на обочину уже средний класс — к моменту кризиса 2008 года этот процесс был уже совершенно очевиден.

По мнению Рэндалла Коллинза, до подъема нынешней волны технологического замещения труда существовал ряд путей выхода капитализма из кризиса, но теперь ни один из них не работает: все они превратились в тупики. Вот как живой классик американской социологии поясняет свою позицию.

Прежде всего, возникли сомнения в том, что новые технологии создают новые рабочие места и целые сферы новых видов трудовой деятельности: «Утверждалось, что когда автоматизированные и компьютеризированные системы придут на смену телефонным операторам и делопроизводителям, то последние переквалифицируются в софтверных разработчиков, специалистов по компьютерной технике и продавцов мобильных телефонов. Однако никто так и не сформулировал сколько-нибудь убедительный теоретический аргумент, почему в обоих случаях количество рабочих мест должно быть одинаковым, и в еще меньшей степени — почему автоматизация этих типов технических и коммуникативных задач (например, с помощью онлайн-торговли) не сможет снизить численность „белых воротничков“».

Иными словами, количество создаваемых рабочих мест в рамках «нового разделения труда» оказывается гораздо меньшим, чем количество «традиционных» вакансий. При этом, конечно же, далеко не каждый сможет переквалифицироваться в ИТ-специалиста или стать частным инвестором — куда более вероятно, что вчерашние банковские клерки или страховые агенты пойдут работать таксистами или барменами. А это, в свою очередь, ставит вопрос о качественных изменениях на рынке труда: в отличие от той же финансовой сферы, в общепите или тем более такси спрос на образованных профессионалов куда меньше.

Все хуже работают, по мнению Рэндалла Коллинза, и другие инструменты расширения массовой занятости, например, создание рабочих мест в государственном секторе и смежных отраслях экономики, разрастание сферы образования и т. д. «Пока что я не вижу хорошо обоснованной теории, чтобы предположить, что мы сможем избежать кризиса технологического замещения, маячащего где-то впереди в этом столетии», — резюмировал Коллинз в 2009 году. «Реальные бедствия будущего — это не какое-то восстание роботов-франкенштейнов, но последняя стадия технологического замещения труда в интересах узкой группы капиталистов-владельцев роботов… Эта тенденция к усилению неравенства также подрывает потребительские рынки и, таким образом, делает в конечном счете капитализм нежизнеспособным», — добавляет он в статье 2013 года, написанной для сборника под названием «Есть ли будущее у капитализма?». По оценке Коллинза, технологическое замещение среднего класса вызовет крах капитализма еще до конца нынешнего столетия, и будет ли это сопровождаться насилием или произойдет мирно, остается только гадать.

Следующей знаковой работой по осмыслению глобальных трансформаций рынка труда стала книга британского социолога Гая Стэндинга «Прекариат. Новый опасный класс», опубликованная в 2011 году. Ее основным героем стала все более заметная группа людей, не имеющих постоянной занятости (отсюда и название от английского слова precarious — ненадежный), отчужденных от «классического» труда, а в конечном итоге, и от государства. «Наш рынок труда сегодня фактически нелегитимизирован. Очень небольшая часть рынка труда работает по прозрачным правилам. 48 миллионов человек работают в секторах, которые нам видны и понятны. Где и чем заняты все остальные, мы не понимаем», — эта знаменитая фраза вице-премьера Ольги Голодец, сказанная ею еще в 2013 году, как раз и была сказана о прекариате, Россия в этот глобальный тренд прекрасно вписалась.

Разрастание этой группы по всему миру также в значительной степени является результатом технологического замещения труда и вызывает у Гая Стэндинга обоснованное беспокойство: «Прекариат не видит перед собой осмысленных жизненных перспектив, ему кажется, что все достойные пути для него закрыты, а ведь обидно сознавать, что ты чего-то лишен. Кто-то назовет это завистью, но, когда вам постоянно со всех сторон показывают примеры материального успеха и насаждается культура богатых и знаменитых, есть от чего расстроиться… Противоречия внутри прекариата настраивают людей друг против друга, не давая им осознать, что сама общественная и экономическая структура является причиной их невзгод. Многих привлекут популистские политиканы и неофашистские призывы; мы уже видим, как этот процесс пошел по всей Европе, в США и в других странах».

Не для всех и не везде

Скептическое отношение к «светлому технологическому будущему» разделяют и многие российские экономисты и социологи.

«Всемирный экономический всегда лоббировал сокращение социальной сферы, это те люди, которые говорили: в любой ситуации увольняйте. А теперь они рассказывают, что откуда-то появятся рабочие места. С неба они не упадут — они должны быть созданы в результате какой-то экономической политики. В ближайшие 25 лет новые рабочие места будут создаваться — до конца глобального кризиса осталось не так много. Другой вопрос, насколько качественными будут эти рабочие места, для кого они будут созданы и в каких странах», — говорит руководитель Центра экономических исследований Института глобализации и социальных движений Василий Колташов.

На первой стадии неолиберальной глобализации, на рубеже 70−80-х годов прошлого века, одним из регионов мира, который получил определенные преимущества от политики открытия рынков для внешних инвестиций была Латинская Америка, напоминает Колташов. Но бум оказался краткосрочным: уже через несколько лет пришлось увольнять массу людей, что стало среди прочего одной из причин легендарной латиноамериканской преступности. «Вместо мифических обещанных рабочих мест Латинская Америка получила депрессивные зоны и огромное количество самозанятых, — отмечает экономист. — Частичная занятость распространилась и в других регионах мира, и для того, чтобы в этой ситуации утверждать, что вдруг откуда посыплются рабочие места, требуются очень серьезные обоснования, а это не так просто. Особенно если сравнить эти прогнозы с очень сдержанными и даже скептичными оценками Международной организации труда, которая в последние годы бьет тревогу, что ситуация очень непроста и перспективы отнюдь не радужны».

Изменения рынка труда будут различны в зависимости от того, какую позицию та или иная страна занимает в мире капитала — в его центре, на периферии или периферии, соглашается экономист, управляющий партнёр компании MConLab Дмитрий Литовка. Например, в докладе ВЭФ говорится, что 86% работодателей в России (а по типовой классификации международных экономистов Россия — это «развивающийся рынок», то есть в лучшем случае полупериферия и точно не страна ядра мировой экономики) «планируют нанимать новых, более подходящих сотрудников». «Откуда же они возьмутся при том, что свободных средств для обучения у трудящихся явно больше не становится? Разве что какая-то часть новых сотрудников появится за счет того, что людям придется залезать в долги, чтобы получить необходимые навыки, квалификации и знания», — предполагает эксперт.

«Думаю, что прогноз ВЭФ — это очень оптимистичное заявление, — добавляет доктор экономических наук, бизнес-консультант Александр Полиди. — По крайней мере, процессы высвобождения рабочей силы и создания новых рабочих альтернативных мест будут разведены во времени на несколько лет. Поэтому в любом случае это предмет для формирования государственной политики регулирования занятости. Если посмотреть, например, на тех, кто потерял работу в финансовом секторе, то их дальнейшая карьерная траектория — это или самозанятость, или горизонтальные перемещения между компаниями, но внутри профессии. Гораздо меньше людей осваивают новые навыки и компетенции, хотя такие тоже есть, я вижу тенденцию к росту их числа. Реже люди начинают собственную практику в качестве высокопрофессиональных специалистов».

Старший научный сотрудник лаборатории экономической и социальной истории РАНХиГС, кандидат социологических наук Дмитрий Карасев проводит аналогии с первой промышленной революцией конца 18 — начала 19 веков, которая, по его словам, хорошо продемонстрировала, что распространение новых технологий всегда гораздо ýже, чем о нем трубят, а спрос гораздо важнее предложения тех товаров, которые эти технологии могут создать. «С тех пор, как неолиберализм стал заниматься повышением прибылей корпораций путем урезания зарплат и социальных льгот, происходящее как нельзя лучше описывает теория недопотребления, — считает социолог. — Автомобили „Тесла“ покупают слишком малое количество людей — куда больше тратят свои деньги на простейшие лекарства, а новые технологии — это просто еще несколько новых „Тесл“. До того, как электромобили и тому подобные вещи, станут массовыми, еще нужно много времени, а есть ли у нас это время при экологической нагрузке на экономику и проблемах с неустойчивым „информационным капитализмом“, неясно».

Кроме того, отмечает Карасев, возникает логичный вопрос: какой должна быть цена на ту же «Теслу», чтобы она окупала вложенные в ее разработку средства и при этом соответствовала карману той узкой группы, которая ее покупает: «В данном случае ограничения рынка скорее ограничивают технологический прогресс. Нормальный рынок — тот, на котором ограничения стимулируют производить более дешево и более массово. Но говорят, что массовое общество осталось в прошлом — и оказывается, что мы все такие индивидуальности, что всем как символ нашей индивидуальности выдали одинаковые смартфоны под разными лейблами. Вот и вся история».

Тем не менее, рынок труда сейчас действительно претерпевает качественные изменения, признает Дмитрий Литовка: рутинный труд заменяется творческим, более напряжённым, насыщенным, и автоматизация позволяет переносить акценты с выполняемых человеком рутинных операций на творческие. Но при этом, уточняет эксперт, люди со всё более творческой компонентой труда менее защищены, чем люди привычных, устоявшихся профессий рутинного труда — в силу отсутствия у них профсоюзов. «Творческие единицы» действительно будут наиболее востребованы в силу их критического значения для цепочки производства стоимости. Но не вполне понятно, как они в течение всей своей жизни будут поддерживать высокие темпы обучения и географических перемещений при незащищённости рабочих мест, собственных вложений в свои компетенции и общей непрогнозируемости занятости, ведь предприятия будут все меньше заинтересованы в долгосрочных вложениях в сотрудников.

«В докладе ВЭФ эти проблемы указываются, но не артикулируются достаточно чётко — более того, в нем нет готового рецепта к действию, есть только призыв к нему, — говорит Литовка. — Назвать это инструментом проактивного формирования будущего занятости, производимых работ как таковых сложно. Появление новых профсоюзов таких специалистов могло бы изменить ситуацию, но в силу своей географической распылённости, разрыва между работниками с отсутствием длительных психосоциальных контактов между ними на такое решение сложно рассчитывать. Да и речь, в силу смещения характера труда от рутинности к творчеству, должна идти о более глубокой, решающей роли таких работников в управлении самими компаниями. И здесь налицо противоречие между собственниками предприятий, регулярным менеджментом и творческими работниками. Мы видим объективные препятствия к росту капитала в лице самих собственников капитала и их менеджеров на постоянной основе. Либо они делятся частью управления и правления, частью собственности на средства производства, тем самым обобществляя их, либо они сами тормозят рост капитала».