К вопросу ревизии базовых концепций в учебниках истории Белоруссии

В постсоветскую эпоху Украина и Белоруссия внешне и, на первый взгляд, отчетливо демонстрируют разные подходы в преподавании своей национальной истории в средней школе. Общепризнано, что Украина применяет радикальный подход в деле конструирования национальной истории, используя при этом и школьное образование. Относительно Белоруссии часто утверждают, что ее школьная история с ее версией национальной истории остается до последнего времени на советском уровне. Если преподавание школьной истории на Украине идет в рамках идей украинского национализма, то Белоруссия якобы демонстрирует консервативный советский подход, отвергающий национализм. Разумеется, вне рамок официальной историографии, начиная с 1989 года, «национально» мыслящие белорусские историки сформировали более радикальные концепции. Процесс национального строительства в Белоруссии ведет к диффузии этих концепций в официальное поле. Речь идет о скорости процесса.

Между тем, и существующий советский концепт национальной истории работает на национальное строительство в современной Белоруссии. Ведь именно в рамках Советского Союза под национальное строительство в союзных республиках были оформлены концепции национальной истории. Не трудно убедиться, что примененные в школьных учебниках истории Белоруссии якобы консервативные «советские» концепции национальной истории на практике работают на национальное строительство, но только не радикальными методами. Но, в конечном счете, может оказаться и так, что медленный путь будет более продуктивным по конечным результатам.

В этой связи рассмотрим начальный период белорусской истории так, как он излагается в учебнике истории Белоруссии для 6-го класса.(1) Редактором учебника заявлен профессор Георгий Васильевич Штыхов (род. 1927) — археолог, специализировавшийся на исследовании городских центров IХ—ХIII веков на территории Белоруссии. В этой связи вполне уместна поговорка «Старый конь борозды не испортит». Если проводить аналогию между Белоруссией и Украиной, то проф. Штыхов для белорусского учебника истории — это как бы академик Петр Толочко для потенциального украинского учебника.

Применительно к начальной истории Белоруссии в учебнике Штыхова используются три известные базовые исторические концепции, возникшие до создания современного белорусского государства: балтского субстрата, древнерусского государства и древнерусской народности.

Балтский субстрат. В учебнике утверждается, что славяне были «непосредственными предками белорусов». Одновременно «восточные славяне» — это предки белорусов, русских и украинцев. Но территория Беларуси изначально была заселена «балтами» и только позднее после VI века колонизована «восточными славянами». «Произошла славянизация балтов». И одновременно — «балтизация» славян. «Славянские племена смешивались с балтами, что стало основной причиной своеобразия славян на территории Беларуси». Т. е. балтский субстрат определил этническое и культурное своеобразии белорусов — их отличие от русских и украинцев. Последовательная логика концепции субстратов предполагает, что «этногенез» на восточнославянской основе русских, белорусов и украинцев обусловлен различными субстратами, лежащими в их основе: угро-финнов, балтов и тюрок, соответствоенно. Однако в учебнике Штыхова субстратная теория излагается без решительных выводов, свойственных историкам-националистам Украины и Белоруссии. Авторы учебника намеренно делают оговорку, что субстратные особенности сводились к «некоторым» — «поначалу очень незначительным» — отличиям в языке, мифологии, быте «славянского населения белорусских земель».

Древнерусское государство. В рассматриваемом белорусском учебнике утверждается: «История Беларуси тесно связана с историей Киевской Руси, в состав которой вместе с современными белорусскими землями входили территории нынешних России и Украины». «В конце IX в. возникло Древнерусское государство, главным городом которого был Киев». В научной традиции это государство называют по-разному: «Древнерусское государство, Древняя Русь, Киевская Русь». «Древняя (Киевская) Русь — общее государство восточных славян». «Древнерусские княжества проводили самостоятельную политику, их правители враждовали между собой. Тем не менее Древняя Русь сохраняла относительное единство. Даже в период политической раздробленности земли восточных славян за границей считали единым государством — Русью». Факторами единства Древнерусского государства в учебнике Штыхова называются: единая церковная организация и единый княжеский род. «О единстве Руси свидетельствуют и многие другие факты: одинаковая хозяйственная деятельность, тесные торговые связи, схожий образ жизни, общее происхождение и историческая судьба». Надо отметить, что уже к периоду Древней Руси в тексте учебника Штыхова используется понятие «белорусские земли». «Древнерусское государство» было первой государственной формой на белорусской земле.

Древнерусская народность. С концепцией «древнерусского государства» тесно связана концепция «древнерусской (восточнославянской) народности». В учебнике Штыхова утверждается: у «восточнославянской общности» «было много общего» в культуре, быте, исторической судьбе. Древнерусская народность «стала фундаментом для трех народов — белорусского, русского и украинского». «Население Древней Руси называло себя русскими, русичами». Для народности «характерны общий язык, территория расселения, культура и прочие отличительные особенности». Под общим языком понимается и «литературный язык» «восточных славян», и разговорный язык — «в IX—XIII вв. предки современных белорусов, русских и украинцев говорили на одном языке». Авторы учебника Штыхова подчеркивают, что диалектные «особенности не имели большого значения».

Таким образом, в принципе, и концепция «древнерусского государства» и «древнерусской народности» не противоречат национальному конструированию белорусской нации. «Древнерусское государство» и «древнерусская народность» рассматривается, как своего рода «подготовительный класс» на пути к «белорусской народности» и «белорусской государственности», возникшими позднее в период Великого княжества Литовского. Минусом, с точки зрения, радикалов в национальных историографических школах Украины и Белоруссии, является то, что эти концепции исходят из идеи общности судьбы русских, украинцев и белорусов в начальный период истории.

Очевидно, что концепция «древнерусского государства» и «древнерусской народности» по мере «суверенизации» Белоруссии будут пересматриваться в официальном поле так, как они были пересмотрены уже «национальными» историками. В апреле 2017 года в СМИ прошло сообщение, что президент Беларуси Александр Лукашенко поручил «достоверно» отразить в учебниках становление белорусской государственности. Озарение Лукашенко настигло якобы после знакомства с работами, выдвинутыми на соискание Государственной премии. Главная из них — это монография «Истоки белорусской государственности: Полоцкая и Витебская земли в IX—XVIII вв.еках», автором которой является заведующая Центра археологии и древней истории Института истории НАН Беларуси Ольги Левко. Таким образом, можно ожидать, что концепции, предложенные в учебнике Штыхова будут пересмотрены.

Итак, Ольга Левко усмотрела истоки белорусской государственности не в национальной политике большевиков, а в летописном полоцком князе Рогволоде и его дочери Рогнеде и их Полоцком княжестве. Концепция Левко не оригинальна. Полоцкое направление освоено до нее.

Основным объектом атаки у Левко становятся: концепция «древнерусского государства» и «древнерусской народности». Левко утверждает: в процессе «формирования государственности» на землях восточных славян на равных участвовали три центра: Новгород, Полоцк и Киев. Логика, предложенная Левко, вполне понятна и до смешного приземлена. Новгород (с уточнением последних историографических подвижек в РФ — Старая Ладога) оставляют на счет истоков «государственности» РФ, Киев — Украины, а Полоцк — Беларуси. Левко с некоторой ревностью утверждает, что ранее «исторические процессы на территории восточных славян трактовались не в пользу белорусских земель». Т. е., если у Москвы и Киева до последнего времени были свои историографические «цацки», то аналогичные должны быть и у Минска. Иначе говоря, у Белоруссии Лукашенко должен быть свой собственный комплиментарный современной национальной идентичности начальный исторический сюжет. Левко утверждает: «Великий русский народ сформировался в равно тех же условиях и на тех же основаниях, как и два других великих народа восточнославянской общности». Но далее Левко забывает о «восточнославянской общности» и продолжает: «Нам все время навязывают идею, что была единая древнерусская народность… Но сейчас российские ученые говорят о зарождении древнерусской государственности на Новгородчине, украинцы настаивают на том, что ранняя государственность восточно-европейских славян началась в Киеве, матери городов русских. Я, как и многие мои коллеги, убеждена: была еще и третья зона формирования государственности с центром в Полоцке, что показывают и письменные источники. Археологический материал, который я исследовала, позволил убедительно подтвердить такое мнение».

Далее для Беларуси Левко придумывает «преимущество» — белорусский центр государственности в Полоцке будто бы целиком и полностью возник на местной «восточнославянской» основе, тогда как РФ и Украине с их «государственными центрами» помогли варяги, почему-то называемые Левко «викингами». Власть в Полоцке, в трактовке Левко, сформировалась на местной основе. Таким образом, начальный этап белорусской истории Левко выводит за пределы пресловутого «норманизма». Эта особенность призвана выделить белорусский центр «возникновения государственности» от «российского» и «украинского».

Но правда и то, что ссылка Левко на «археологический материал» не выглядит убедительно. Она признается: «Разработка темы викингов у нас в зачаточном состоянии. Немногочисленные следы их пребывания на территории Беларуси обнаружены. Но доказательств того, что они играли существенную роль в древней истории Беларуси, пока нет». В другом интервью белорусский археолог утверждает, что как раз на археологических раскопах Полоцка были найдены предметы «скандинавского типа». Т. е. все-таки археологические следы присутствия скандинавов в Полоцке и на территории Белоруссии есть, и Левко предлагает исследовать проблему. Своим научным козырем Левко в продвижении концепции Полоцка объявляет археологию. Однако, давно известно, что по отдельным археологическим артефактам нельзя однозначно судить об этничности носителей или о социально-политических отношениях, тем более о таком предмете, как тонкости политогенеза.

Тем не менее, посредством «Полоцка» Левко углубляет по времени еще и процесс «белорусского этногенеза». Если в «консервативной» советской концепции, предлагаемой белорусским школьникам в их учебнике, формирование «белорусской народности» приходится на ХIV—ХVII века, то Левко определенно указывает на более ранний период, локализуя этот процесс конкретным регионом среднего Подвинья: «Эти люди [Полоцкой земли] к XVI веку сформировали самостоятельную белорусскую народность, отличную от украинской и русской». Тут выясняется, что на возникновение «белорусской народности» Левко смотрит исключительно с позиции примордиализма: «Мы не возникли из ниоткуда. Чтобы образовался определенный этнос, с какими-то отличительными чертами, он должен жить вместе на одной территории, вырабатывать принципы собственной культуры. Если этого нет, значит, нет и народа. Нам все время говорят, мол, вы существуете 25 лет, либо вас можно отсчитывать от БНР, а раньше вас не было, вы жили в других государствах и не имели ничего собственного, поэтому говорить о белорусах не приходится… Разве это правильно?! Наши данные как раз опровергают такие суждения; они свидетельствуют, что у нас была история населения, которое позже стало называться белорусами. И это история связана с конкретной территорией — нашей». Проблема идентичности «населения» игнорируется Левко. И далее в одном ее интервью мы слышим совсем забавное: «И управленческий аппарат, который мы сегодня имеем, опять же берет свои корни еще там. Мы имеем основу — то, с чего началось и возникло сегодняшнее государство. Это была самостоятельная страна, которое развивалось по тем же принципам, на тех же основах, что и Киевская Русь». Таким образом, оказывается, чиновничество лукашенковской Беларуси «имеет корни» в Полоцком княжестве среди дружины князя Рогволода.

Левко утверждает: «Полоцкое княжество было самостоятельным, а не входило в состав Киевской Руси… Это было полностью суверенное государство. Сейчас, как и раньше в Советском Союзе, в учебниках пишут, что это часть большого древнерусского государства, которой руководил Киев. В этом существенная разница нашего подхода к древней истории». Дальше больше. Левко утверждает: «Как раз в этот период [Полоцкого княжества] происходит переход от одной стадии развития общества к другой. Это означает переход от племенного состояния к стадии формирования государственных структур». Итак, по Левко, у истоков белорусской государственности стоял Полоцк с князем Рогволодом. Полоцкое государство находилось вне «Древнерусского государства». Оно было «суверенно». Заметим, что в рассматриваемом учебнике Штыхова в отношении Полоцка авторы высказались с осторожностью: «История Полоцкой земли — это неотъемлемая героическая страница истории Беларуси… Несмотря на то, что полочане подчинялись Киеву, они сохраняли значительную самостоятельность».

Историографическая позиции о полоцких истоках белорусской государственности не оригинальна и давно присутствует в национальной белорусской историографии. Вот эта схема: традиция белорусской государственности ведет отсчет от Полоцкого княжества. Она продолжилась в Великом княжестве Литовском, где государственная жизнь происходила преимущественно в «белорусских национальных формах», «славянского населения» там было больше, чем балтов, а старобелорусский язык был основным". Похоже, что выдвижение слабой в концептуальном плане и неоригинальной концепции Левко связано лишь с тем, что на эти идеи обратил внимание сам президент Беларуси Лукашенко.

Между тем, главный тезис Левко — «Полоцкая земля была полностью суверенным государством» — достаточно легко сокрушить, задав подобного рода вопрос: Если Полоцк был «суверенным государством», не зависящим от Киева, то почему тогда он был крещен из Киева, а полоцкая епископия входила в состав Киевской митрополии «всея Руси»?

Если Михаил Грушевский вынес за скобки истории Киевской Руси историю России, то Левко собирается вынести за скобки истории Киевской Руси историю Белоруссии. В национальной историографии Украины присваивается древнерусский период. В белорусской проводится идея политогенеза вне древнерусского поля.

Однако, отметив, общую слабость концепции Левко, нельзя не заметить, что она выстраивается рядом с концепцией «древнерусского государства» и «древнерусской народности», не перечеркивая их. В этом существенный промах предлагаемого национального исторического ревизионизма в лукашенковской Белоруссии. Нельзя не отметить, что концепции «древнерусского государства» и «древнерусской народности» были идеологическим приспособлением под советское национальное строительство. Правда, в концепции «древнерусского государства» обосновывалось еще «братство» и общность судьбы. «Древнерусское государство» предлагалось как общая «колыбель» государственности «восточнославянских народов», а «древнерусская народность» предшествовала «братским» восточнославянским народам — русским, украинцам и белорусам.

Вот предлагаемое советским «марксизмом-ленинизмом» определение народности: «Народность — это историческая общность людей, возникшая из отдельных племен при распаде родоплеменных отношений, на ранней стадии феодализма, основанного на натуральном хозяйстве, до возникновения прочных экономических связей и единой экономики». Теория «народности» строится на примордиалистской основе. В соответствии с формулой Гегеля, приспособленной под нужды марксизма, этническое «развитие» рисуется как восхождение от низших форм — рода и племени до высшей — нации. На каждой стадии определенной этнической форме соответствует экономическое содержание. Нации не возможны без народного хозяйства, организованного на капиталистической или социалистической основе. Схема дополнена современными научными абстракциями, связанными с формационной теорией. По ней, периоду «варварства» соответствует племенная структура, «феодализму» — «народность». «Племена» складываются в «народность».

Аналогичным образом, заметим, современными научными абстракциями являются такие понятия, как «Киевская Русь», «Древнерусское государство», «восточные славяне», «племенное княжение» и т. д. Здесь надо понимать, что в этих категориях мы имеем дело с современными научными трактовками, научными абстракциями, подкрепляемыми научной традицией. Научная традиция отвергает сомнение на их счет. Считается, что мы имеем дело с некими непреложными истинами. Например, считается априорным фактом, что летописные «поляне», «кривичи», «радимичи» и т. д. — это племена. Другой вариант — племенные союзы. Но собственно сами летописные тексты и другие исторические источники ничего не сообщают о племенной структуре этих сообществ. Возможно, мы имеем дело не с племенами, а идентичными этносами, которые было разрушены дружинно-княжескими структурами, которые стояли вне них и не вырастали из них.

Другая дискуссионная проблема: была ли упоминаемая в источниках «Русская земля» синонимом «древнерусского государства»? При ближайшем изучении выясняется, что к «Киевской Руси» не применимы современные понятия территориальной целостности, единого экономического, культурного и политического пространства. Очевидно и то, что в тот период в общественном и индивидуальном сознании вообще отсутствовало такое понятие, как «государство». Выясняется и то, что присущая «Киевской Руси» главенствующая княжеско-дружинная структура определяется не классовым, а так называемым «потестарным обществом», т. е. обществом доклассовым, в котором на всех уровнях господствовали общинные отношения. Поэтому можно ли называть управленческую структуру в потестарном обществе «государством»?(3)

Что касается этничности в этот период, то предпочтительней было бы изучать ее через конкретный анализ идентичности и критику современных научных абстракций. В этом плане в современной российской историографии уже имеется необходимый задел, который позволяет противостоять конструкциям национальных школ Украины и Белоруссии, опирающихся на концепции и понятийный аппарат советской эпохи. Необходимо лишь перевести критику мифов в положительный и связный нарратив. Уже известно, что в самый древний период идентичность «русский» связывалась поначалу с дружинной структурой, но потом позднее — с «языком», под которым понималась церковнославянская письменность. В конечном счете, русская идентичность уже в эпоху Древней Руси стала подразумевать этноконфессинальную общность. Характерная для Руси русская идентичность с ХI века и позднее опиралась на православие и обслуживающее его церковнославянскую письменность. Кроме того, ценное значение имеет наблюдение, что в средние века значительная, если не большая, часть населения была вообще безэтничной, т. е. не имела этнической идентичности.

Что касается разговорных наречий, то исследования новгородских берестяных грамот позволили сделать важный вывод о наличии на территории Древней Руси двух базовых диалектов — северного и южного, существенно отличавшихся друг от друга. В какой-то степени диалекты связаны были с локальными идентичностями. Наличие двух диалектных зон связано с двумя разными потоками славянской колонизации — северного с берегов Балтийского моря и южного — через Карпаты. Двум диалектным зонам соответствовали различающиеся друг от друга бытовые культуры и, следовательно, можно предположить — различный фольклор.

Кроме того, заметим, что сугубо абстрактно-научный характер концепции «древнерусского государства» и «древнерусской народности» делает их весьма уязвимыми для критики со стороны историков-националистов в Украине и Белоруссии. Их нужно не защищать, а преодолеть, чтобы предложить «национальным школам» совсем иное поле битвы, на котором они с их примордиализмом проиграют. Применение в исторических исследованиях методов конструктивистской этнологии позволит российским исследованиям по части русской идентичности преодолеть, как догматический подход советской исторической школы, так и вырастающие на ее основе школы национальной истории Украины и Белоруссии.

Дмитрий Семушин

(1) История Беларуси с древнейших времен до середины XIII в.: учеб. пособие для 6-го кл. общеобразоват. учреждений с рус. яз. обучения. Под ред. Г. В. Штыхова, Ю.Н. Бохана. Минск, 2009. 143 с.

(2) В историографии наличествуют две традиции. Одна из них идет от дореволюционных российских историков — Петра Голубовского, Николая Костомарова и Митрофана Довнар-Запольского, которые высказали сомнение в варяжском происхождении Рогволода. Другая — воспринимает за заслуживающее доверие сообщение «Повести временных лет»: «Бѣ бо Рогъволодъ пришелъ и-заморья, имяше власть свою в Полотьскѣ» (ПВЛ. Лето 6488). В свое время историки-скандинависты Елена Рыдзевская и Татьяна Джаксон утверждали, что русские летописцы ХI века переиначили на славянский манер имена Рогволода и Рогнеды, которые в скандинавском варианте звучали, как Рёгнвальд (Ragnvaldr, Rögnvaldr) и Рагнхильд (Ragnheiđr, Ragnhildr). Заметим, что даже, если норманистский вариант и следует принимать как гипотезу, то у Левко нет ни малейших оснований просто так отвергать версию ПВЛ о приходе Рогволода в Полоцк «из-за моря». В этом плане в учебнике у Штыхова заявлена более осторожная позиция: «Несмотря на то, что полочане подчинялись Киеву, они сохраняли значительную самостоятельность. У полочан во второй половине X в. был свой князь. Его звали Рогволод. Летопись утверждает, что Рогволод пришел „из-за моря“. Возможно, он, как и Рюрик, был скандинавом-варягом».

(3) Вот один из примеров. До нас дошла уставная грамота новгородского князя Святослава Ольговича 1137 года о церковной десятине для новгородской епископии. В грамоте перечисляются податные округа и причитающиеся церкви суммы от «даней, вир и продаж». Получается, что князь разверстывал на местные общины суммы фиксированных штрафов (виры — за убийства и продажи за прочие преступления) вне всякой связи с реальными преступлениями, включая уголовные, совершаемые членами этих общин. Получается, что внутренний правопорядок и расправа находились в ведении общин, в который князья не вмешивались. В том мире публичная власть носила символический характер для обозначения господства и подчинения. Можно ли назвать подобного рода порядок «государственным»?