Вадим Трухачев: Глубинные противоречия западной политики России

Россия — это часть Европы или отдельная цивилизация? Этот вопрос будоражит умы и наших соотечественников, и иностранцев. Однозначного ответа на него до сих пор нет — даже программные документы российской внешней политики пестрят противоречиями. В итоге такое подвешенное состояние мешает нам выработать более чёткую линию на западном направлении внешней политики.

Когда занимаешься темой русофобии в Европе, истоков антироссийской пропаганды, сразу обращаешь внимание на одну вещь. У европейцев нет чёткого понимая, принадлежим мы к их миру, или нет. Нас могут ругать и как «диких азиатов», а могут воспринимать как «отбившихся от рук своих, европейцев». А порой европейцы просто не понимают, как с нами говорить — как с чужими или как со своими. Такая противоречивость и неопределённость часто вызывает дополнительное озлобление.

Но как разобраться в данном вопросе европейцам, если у нас самих чёткого ответа на данный вопрос не существует. Точнее, ответов много, но они порой диаметрально противоположны. «Европа не только нечто нам чуждое, но даже враждебное», — писал во второй половине XIX века публицист, идеолог панславизма Николай Данилевский. «Россия — тоже Европа», — заочно отвечал ему в начале ХХ века историк-либерал, лидер кадетской партии Павел Милюков. И примеры таких разных мнений можно привести почти в любое время — и до них, и после.

Удивительно, но следы и того, и другого подхода порой причудливо переплетаются. Возьмём, например, концепцию внешней политики России 2013 года. В пункте 44 документа говорится: «Россия считает приоритетной задачу формирования Евразийского экономического союза… союз призван стать эффективным связующим звеном между Европой и Азиатско-Тихоокеанским регионом». То есть, мы представляем собой нечто отдельное от Европы, лежащее между ней и Восточной Азией.

Читаем дальше, доходим до пункта 54, и видим следующее: «Приоритетный характер имеет развитие отношений с государствами Евро-Атлантического региона, с которыми Россию связывают, помимо географии, экономики и истории, глубокие общецивилизационные корни». Получается, что на самом деле у нас другой приоритет, поскольку мы — часть Европы. Не связующее иное пространство, а часть Европы!

В следующей концепции внешней политики от 30 ноября 2016 года последний абзац убрали, но даже несмотря на нынешние тяжёлые отношения с ЕС, в документе имеется пункт 63: «Стратегической задачей в отношениях с ЕС является формирование общего экономического и гуманитарного пространства от Атлантики до Тихого океана на основе гармонизации и сопряжения процессов европейской и евразийской интеграции».

Читая подобное, возникает ощущение, что люди, писавшие концепцию, или запутались, или имели диаметрально противоположные представления о внешней политике России, а потом редактор попытался свести всё к общему знаменателю… Так или иначе, но в основополагающем документе по международным отношениям изначально заложено противоречие. Россия должна строить нечто своё, быть связующим звеном между Европой и Азией? Или всё-таки олицетворять Европу на Тихом океане? Вопросы повисают в воздухе.

Впрочем, нет ничего удивительного, что концепция внешней политики не даёт однозначный ответ, куда нам идти. Вся российская история соткана из противоречий по этому поводу. Если копнуть глубоко — можно при желании объявить первым «евразийцем» Александра Невского, а «западником», скажем, Даниила Галицкого. Или же назвать иосифлян рубежа XV—XVI вв. ека «евразийцами», а нестяжателей — «западниками». И то, и другое будет выглядеть притянутым за уши, но почему не попробовать…

Разница между Россией и большей частью Европы бросается в глаза. Многое вытекает из того, что у нас воцарилось православие, у них — католичество, от которого впоследствии отделился протестантизм. И это намного больше, чем принятие разных ветвей христианства. Они повлияли и на политику, и на экономику, и на культуру, и на образ жизни и образ мыслей. Естественно, это повлияло и на внешнюю политику, на восприятие своего места в мире.

Православие подразумевает союз государства и церкви, большую часть времени так и было (хотя исключения в виде конфликта Ивана Грозного и митрополита Филиппа имели место). В западном христианстве шло противоборство папы и германского императора, папы и французского короля, папы и других правителей. В конечном счёте, это со временем привело к возникновению протестантизма, к резкому противопоставлению церкви и государства. И к появлению двух центров силы, разделения властей. Того, что для России веками было немыслимо.

Стремясь перетянуть на свою сторону города, сторонники и понтификов, и императоров даровали городам различные вольности. Так зародилось европейское самоуправление, в рамках которого существовали разные группы, ориентированные или на папу, или на императора (как гвельфы и гибеллины в Италии). В России же с момента создания централизованного государства о подобном и речь быть не могло. Недаром Иван Грозный ругал английскую королеву Елизавету I, что та часть власти отдала парламенту вместо того, чтобы править единолично.

Глянем на европейские просторы и на наши… Захотел бы частный капитал осваивать холодные огромные просторы? Вряд ли. У нас же иного выхода не было, и эту задачу взвалило на себя государство. Отсюда его роль только дополнительно выросла. У нас и при царях процент государственной собственности по сравнению с Западной Европой зашкаливал. Такого количества казённых мануфактур, казённых заводов там не существовало.

Наконец, возьмём происхождения наших царей или дворян, веками бывших ведущим сословием. В их жилах текла татарская и иная неевропейская кровь. Среди европейских королей, герцогов и графов, конечно, тоже было много людей из смешанных семей. Пример — те же Габсбурги, в жилах которых текла не только немецкая, но и чешская, венгерская, итальянская кровь. Но где неевропейцы среди них? Не имеется. Так или иначе, но европейская знать — потомки представителей одного пространства и одной культуры, русская же — разной.

Но перечисляя отличия, нельзя забывать и о том, что нас с Европой всё-таки роднит. И русские, и какие-нибудь ирландцы или австрийцы — христиане. Как ни крути, но мы всё же вышли из одного корня. Сегодня в Евросоюз входят православные Греция, Болгария, Румыния… А если посмотреть на языки, членами ЕС являются также Польша, Чехия, Словакия, Словения, Хорватия… То есть, наши языковые родственники проживают в Европе. У арабов, индийцев, китайцев — всё другое. И языки, и религия, и письменность.

Так ли чужда русским демократия? Отнюдь нет. Новгородское вече существовало с XII века, английский парламент на целый век с лишним моложе. И у нас была практика созывов Земского собора, а во Франции короли так собирали Генеральные штаты, а в Германии императоры — рейхстаги. Так что нельзя сказать, что парламентская демократия или городское самоуправление совсем не имели аналогов на Руси и являются чем-то привнесённым извне.

Крепостное право в Европе было куда более мягким, чем в России, но оно было. И жёсткая централизованная власть имела место и в европейской истории. «Государство — это я» — фраза французского короля Людовика XIV, которую оценил бы и Иван Грозный. И наоборот, частное предпринимательство в России существовало давно. И торговый обмен с Европой у нас был, и культурный имелся. Достаточно вспомнить храмы, построенные у нас итальянскими зодчими.

А если уж говорить о крови, то ещё Анна Ярославна вышла замуж за французского короля Генриха. И потом Рюриковичи и Романовы не раз женились и выходили замуж за европейцев. И среди русских дворян — обилие людей с немецкими фамилиями, попадались и французы, шведы, итальянцы, шотландцы. Поэтому и общность, и определённое общее пространство у нас имеются, и некий набор общих ценностей.

В принципе, концепции внешней политики России призваны соединить и то, и другое. И евразийство-почвенничество, и западничество. Желание строить своё, одновременно осознавая связь с Европой, вполне естественно. Мы вполне себе другие, отличные, со своими интересами, со своей историей и мировоззрением. И в то же время у нас куда больше сходства с Европой, чем с Ближним Востоком или Восточной Азией.

Только вот соединять не всегда получается… Иногда противоречия между «мы — отдельные евразийцы», и «мы — Европа» оборачиваются метаниями из стороны в сторону и непоследовательностью. Что мы хотим от Европы? В какой мере мы считаем себя её частью? Какой европейский опыт мы считаем для себя полезным, а какой — неприемлемым? Ясного ответа на этот счёт пока нет, при том что ответить «всё сойдёт» или «всё не подходит» явно не получится. А в итоге чёткого плана действий на западном направлении не появляется.

Не исключено, что совместить несовместимое всё-таки можно. Скажем, сразу дать понять, что, с одной стороны, мы слишком отличаемся от Западной Европы, и потому не можем и не должны следовать её курсом. С другой — не отметать всё с порога, указав, где у нас имеются очевидные сходства и точки соприкосновения… А мостом между Европой и Азией мы просто обречены быть в силу своего географического положения. В силу того, что в России живут и явно азиатские, и очевидно европейские народы, а сами русские есть и в Европе, и в Азии.

На необходимость разрешить противоречия между евразийцами и проевропейцами ещё в 1860-е годы указывал видный историк-правовед Константин Кавелин. Он долгие годы колебался между славянофилами и западниками, в итоге написав следующее: «Воззрения западников и славянофилов — анахронизмы. Теперь возможно только одно воззрение — национальное, основанное на изучении реальных явлений в жизни русской земли,… прошлой и настоящей, без всякой предпосылки…».

Жизнь показала, что ни то, ни другое анахронизмом не стало. Однако необходимость сгладить противоречия и строить свою политику, исходя из «двойственной» природы России, никуда не делась. И разговаривать с западными партнёрами, наверно, лучше, отталкиваясь от нашей неоднозначности. Радикальным почвенникам и радикальным западникам это точно не понравится, но иного выхода у нас нет. «Полноценной» Европой нам не стать, но и перечеркнуть её полностью тоже не получится.

Вадим Трухачёв, кандидат исторических наук