Российским путем. Эпоха демократий на Южном Кавказе завершается

2017 год должен стать поворотным для Грузии. Правящая партия «Грузинская мечта» к осени намерена довести до конца конституционную реформу, которая принципиально изменит политический ландшафт этой страны. Правящий класс намерен прочно зацементировать свое нынешнее положение и создать дополнительные гарантии безопасности, которые позволят сформировавшемуся номенклатурному слою практически не опасаться политической конкуренции.

Пакет изменений в Основной закон страны подразумевает много важных поправок, на первый взгляд они носят сугубо технологический характер, на деле же закрывают политическую систему, которая формировала в стране классическую для многих западных стран двухпартийную модель и создавала поле для конкуренции.

Реформа вводит запрет на объединение партий в блоки. Нужно напомнить, что в 2012 году сама «Грузинская мечта» приходила к власти как коалиция совершенно разных политических сил, и именно как коалиция она смогла повалить режим Михаила Саакашвили.

Отсюда напрашивается первый вывод. Из политической практики будет исключена возможность создания коалиций, корпоративная мощь которых может превосходить правящую партию.

В дальнейшем, только может быть не во время ближайших парламентских выборов 2020 года, а начиная с выборов 2024 года, не будет голосования по одномандатным округам. А мажоритарии всегда играли огромную роль в грузинском парламенте. С одной стороны, они обеспечивали устойчивость правящих режимов, с другой, имели определенную долю свободы — таких «сюрпризов», видимо, теперь не нужно.

Для создания парламентских фракций нужно будет, чтобы в них входили не шесть, как раньше, а семь депутатов.

Президент будет избираться не всенародно, а коллегией выборщиков.

Но главное — это «антиблоковые» поправки, которые строят надежный заслон даже гипотетически возможным в будущем конкурентам «Грузинской мечты».

Причем все это происходит на фоне ослабления, серьезного кризиса оппонирующих политических групп. Фактически распалось «Единое национальное движение», адепты Саакашвили извлечены из всей номенклатурной сетки. Все остальное поле представлено политическими силами, у которых нет сил. Уже сейчас мы видим в Грузии ту политическую реальность, которая давно сложилась в соседних странах, в России. Но правящие силы и их неформальный лидер Бидзина Иванишвили намерены пойти дальше. Даже зачистив политическое пространство, они не уверены в своей безопасности в долгосрочной перспективе и цементируют реальность конституционной реформой. В этом смысле, если конституционная реформа пройдет, а вряд ли кто-то сможет помешать, то в построении «однополярного» внутреннего устройства Грузия продвинется даже дальше, чем, скажем, Россия и другие соседи.

Грузия оставалась в последние годы последней из числа признанных всеми мировым сообществом государств региона, где политическую жизнь организовывала плюралистическая демократическая система и где открытая политическая конкуренция была способна «двигать горы», то есть менять режимы.

И закат грузинской демократии закрывает собой эпоху перемен на всем Южном Кавказе.

Армения давно уже страна с «демократическим фасадом».

Азербайджан, в котором атмосфера Северной Кореи переливается через края — границы этой страны, ее спецслужбы ловят своих и не своих тоже «несогласных», уже и в сопредельных странах.

Уместно в этом перечне привести и Чечню — не отдельное государство, но совершенно особое устройство жизни, которое организует жесткий авторитарный режим.

Все эти страны и регионы совершенно разные, но тренд сложился общий: стабильность и постоянство правящих классов, завершение эпох перераспределения национальных ресурсов и в соответствии с этим политического влияния.

Пока особняком в регионе стоят частично признанные Абхазия и Южная Осетия.

В Абхазии, так же как и было в Грузии, определяющее влияние на организацию жизни оказывает классическая двухпартийная демократическая политическая система с очень сильной, но открытой конкуренцией. Так же как и в Грузии прежде, оба фланга это мощные коалиции разнородных сил, которые с большой долей вероятности попеременно будут сменять друг друга у власти. Но и в этом смысле абхазский пример показателен для всего региона, эта демократическая политическая система «не тянет» экономику, не способна стабилизировать жизнь в стране и планомерно толкает республику к гражданской войне. Во всех вышеперечисленных примерах тренды на стабилизацию и долговременность экономического роста создали запрос и на стабилизацию политических систем, «чтобы не потерять то, что достигнуто».

В Грузии зреет мощный протест по поводу конституционной реформы «Грузинской мечты». Но в любом случае аксиома в том, что политические процессы идут вслед за социально-культурными. Политическая система в широком смысле всегда отрабатывает чаще глубинный социальный запрос. В данном случае запрос на стабильность, «устаканенность» жизни. Элиты и шире, активная часть общества, пусть в Грузии, пусть в Армении или Азербайджане, уже распределили ресурс между собой. Не только на уровне собственников и держателей капиталов, но и на уровне той части, которая нашла приложение своим талантам, возможностям, профессиональным компетенциям.

В любой кавказской стране есть два основных пласта, формирующих хозяйственную реальность. Это ресурс, так или иначе аффилированный с бюджетными потоками, и экономическая деятельность, которая формируется вокруг и в связи с государственными контрактами. В ней высока коррупция, борьба за перераспределение ресурсов внутри нее и создает политическую жизнь. Но помимо этого уровня, во всех странах региона, за исключением как раз Абхазии и Южной Осетии, что во многом и объясняет тамошнее напряжение, возник новый хозяйственный уклад, формирующийся за счет сфер, которых не было раньше. Это бизнес в сфере информационных технологий, высокотехнологичные отрасли экономики, новые промышленные производства, транзит и т. д. Но в большей степени имеет значение то, что возник новый инфраструктурный уклад, что заметно хорошо в той же Грузии (новые гидроэлектростанции, газификация и т. д.). И этот ресурс, как окологосударственный, а также старый и новый технологический уклады аккумулировали созидательную энергию элит в широком смысле этого слова, включая и образованную, политически активную молодежь. Одним словом, те социальные слои, которые могли создавать в основном в силу своей нереализованности политическое напряжение, нашли себе применение либо в номенклатуре, либо в бизнесе и т. д.

Это изменило политический ландшафт, запрос на конфликт снизился и, наоборот, запрос на стабильность многократно вырос. А как мы видим в Грузии, политическая система озаботилась «цементированием» стабильности на веки вечные.

И наоборот, в частично признанных странах Кавказа, за исключением Нагорного Карабаха, за истекшие десятилетия не в полной мере произошло оформление класса собственников, не возникли экономики как таковые, а новый технологический уклад, скажем, в Абхазии представлен двумя компаниями, операторами сотовой связи. В таких условиях будет не то, что политическое напряжение, ситуация будет всегда грозить серьезными политическими катаклизмами, ведь за более чем скромный «естественный» ресурс в виде бюджетных счетов воюют уже не одно поколение желающих быть правящим классом.

Поэтому происходящее в этом году в Грузии очень интересно. Осуществляется переход к режиму долговременной стабильности по российскому образцу — меньше политики, больше экономики. В этом в принципе нет ничего плохого. Но при этом надо заметить, что к эпохе стабильности все три признанных государства Южного Кавказа подошли с кучей нерешенных проблем, которые делают высокой вероятность социальных катаклизмов. Во-первых, это массовая бедность, особенно в регионах. В Грузии и Азербайджане «комплексы неполноценности» в связи с утратой территорий. И низкое качество жизни тоже повсеместно.

К тому же долговременная стабильность имеет как плюсы, так и минусы. Приходящим на арену жизни новым поколениям будет некуда встраиваться, узкие рынки жизни поделены, конкуренция высока. Общества южнокавказских стран предложат им низкоквалифицированную работу и соответствующий социальный статус. Россия, у которой уже долговременный опыт стабильности, вплотную подошла к рубежу социальных конфликтов, связанных с узостью рынков и ограниченностью роста. Те же проблемы, только со значительно меньшими возможностями их решить, ждут через 5−10 лет каждую из новых «стабильностей».

Антон Кривенюк, специально для EADaily