Павел Родькин: Революция 1917 года — юбилей с живым смыслом

Наступающий год столетия Русской революции — хороший повод вспомнить о том, что это событие оказалось переломным не только для российской, но и для всемирной истории. Но эта круглая дата отнюдь не является поводом для поиска неких аналогий между событиями столетней давности и современностью — сегодня никаких отчетливых признаков революционной ситуации в России нет. Между тем вопрос о месте революции 1917 года и советского наследия в понимании исторического пути страны по-прежнему открыт, и беспристрастное его рассмотрение не слишком выгодно для нынешней политической элиты. Таковы основные тезисы беседы о предстоящем юбилее революции с доцентом НИУ ВШЭ, членом Зиновьевского клуба «Россия сегодня» Павлом Родькиным.

Согласно популярной легенде, у соратника Мао Цзедуна Чжоу Эньлая однажды спросили: в чем смысл Великой Французской революции? Он ответил: еще не пришло время об этом говорить. Предстоящее в следующем году столетие Русской революции — это достаточный срок для того, чтобы делать выводы о ее смысле?

На мой взгляд, вопрос не в том, сколько времени прошло после революции, а в том, какие результаты получены и какие этапы прошло российское общество — самой революции, мировой войны, становления нового социума, его перерождения, краха, а затем социальной контрреволюции и попытки реставрации дореволюционной социальной системы. Уже эта последовательность этапов — достаточное основание для того, чтобы говорить о каких-то итогах и проводить аналогии с сегодняшним днем.

Для современного российского общества революция 1917 года — это живая историческая память? Или же она уже принадлежит некоему национальному историческому архиву, и год ее столетия — это просто красивая круглая дата?

События столетней давности по-прежнему наполнены живым смыслом. Как бы это парадоксально ни прозвучало, если бы Советский Союз до сих пор существовал, то празднование столетия Октября, возможно, было бы предельно формальным, помпезным и воспринималось бы как очередная дежурная дата. Но поскольку мы живем в совершенно другой в сравнении с Советским Союзом исторической реальности, революция 1917 года для многих слоев общества приобретает предметный, практический смысл, ведь в социальном развитии мы вернулись на сто лет назад. Многие явления, которые советским обществом были забыты и воспринимались как элементы пропаганды или риторические фигуры, прежде всего социальное расслоение, наше общество вновь переживает сегодня. Этим, собственно, и объясняется повышенное внимание к событиям столетней давности, которые, казалось бы, уже должны перейти в сферу символического или мифического.

И все же фигура Ленина — главного творца Октябрьской революции — сейчас, кажется, не вызывает в обществе таких разногласий, как фигура Сталина, которого сложно назвать демиургом событий 1917 года. Ленин на его фоне оказался где-то в стороне от иерархии героев и антигероев. Почему так произошло?

Мне кажется, нашему обществу еще предстоит непредвзято перечитать и Ленина, и Сталина, и других деятелей революции. Два фундаментальных труда Ленина, написанных в самый канун революции, «Государство и революция» и «Империализм как высшая стадия капитализма» не потеряли актуальности для наших дней.

Если говорить о Ленине, то ему хватило мифологизации в советский период, когда от реального, живого, противоречивого человека осталась только героическая оболочка. Фигура Сталина сейчас тоже является неким идеологическим пропагандистским жупелом — со знаком минус или плюс. Можно вспомнить о том, что предпринимались попытки сделать Сталина антиподом Ленина, хотя противопоставлять их нельзя, они дополняют друг друга. Именно Сталин продолжил линию Ленина в партийных дискуссиях и расставил все точки над «i» в тогдашних идеологических баталиях. Он сохранил для своего учения название «ленинизм», хотя правильнее было бы говорить о марксизме-ленинизме-сталинизме. Здесь, кстати, можно провести аналогии с Китаем, где поколение политиков после Мао Цзедуна пошло совершенно противоположным путем, но культ Мао никто не стал развенчивать, его портрет висит на площади Тяньаньмэнь, украшает китайские деньги. Это образ, с которым никто не борется, хотя реальное содержание китайской политики после Мао стало совершенно другим.

Здесь возникает вопрос о связи времен, который периодически поднимает нынешняя российская власть. Как вы думаете, она уже готова рассматривать 1917 год как некую точку отсчета в своей истории? Или все же для нынешних правителей революция — это однозначно событие со знаком «минус»? Можно вспомнить, что несколько лет назад Иммануил Валлерстайн написал статью о Ленине, где предположил, что рано или поздно его будут воспринимать как основателя современной российской государственности. В том же «Государстве и революции» Ленин утверждал, что революция отменит государство, и в том, что уже на следующий день после революции ему пришлось заниматься строительством государства для удержания власти, можно видеть, если хотите, иронию истории. Если вынести за скобки классовое содержание деятельности Ленина, то общих черт с нынешней властью на почве строительства государства и удержания власти в самом деле обнаружится немало.

Да, Ленин говорил, что государство как эксплуататорская формация рано или поздно должно отмереть, но только пройдя определенные этапы. Как раз Ленин, критикуя своих оппонентов, утверждал, что ожидать «отмены» государства сразу бессмысленно, что требуется определенный переходный период, пока общество в рамках все еще существующего государства изменится до такой степени, когда государство станет ненужным и само собой отомрет. Ленин никогда не заявлял, что после прихода к власти большевиков государство надо будет немедленно разрушить или отменить, и в этом смысле у Ленина и большевиков никогда не было той деструктивности, которую ему сегодня приписывают. Анархию и гуляй-поле они устраивать не собирались — напротив, если смотреть на те события непредвзято, то именно большевики оказались той силой, которая собрала государство, распавшееся еще при Временном правительстве. Не большевики были причиной этого распада, они выступали всего лишь одной из действующих сил процесса.

С другой стороны, часто утверждают, что большевики либо лично Ленин или Сталин проводили какой-то эксперимент. На самом деле никакого эксперимента не было — у них был теоретически и научно осмысленный проектный план будущего, который они реализовывали. И государство, которое построили большевики, оказалось более жизнеспособным, чем царская империя — в том числе благодаря иному отношению к тем народам, которые его населяли.

Испытанием этой жизнеспособности стала Вторая мировая война — царская империя оказалась неприспособленной к войне нового типа. Хотя в 1941 году немцы стояли под Москвой, а Первая мировая война шла на периферии империи, фронт не угрожал столицам. Но состояние русского общества перед революцией было несравнимо с состоянием советского общества, которое продемонстрировало свою жизнеспособность в войне, гораздо более жестокой. Именно поэтому история продемонстрировала верность подхода большевиков, их концепции общества.

И все-таки, что значит революция 1917 года для нынешних властей? Можно ли ожидать, что юбилей революции отразится в текущей политической повестке, которая будет ориентирована на президентские выборы? Собственно, некая заявка уже была сделана в выступлении Дмитрия Медведева на форуме в Сочи, когда он неожиданно вспомнил про революцию в связи с социальными обязательствами государства.

Конечно, столетие революции — это слишком мощная символическая дата, чтобы ее можно было каким-то образом обойти или не заметить, особенно учитывая то, что она поднимает ряд актуальных социальных вопросов. Поэтому естественно, что так или иначе тема столетия революции властями будет подниматься, причем, на мой взгляд, с однозначным знаком «минус». В следующем году мы еще увидим и услышим огромное количество фальшивок, клеветы и нападок по отношению к большевикам и всему советскому, поскольку современным политическим классом Октябрьская революция воспринимается как враждебный и социально чуждый проект.

С другой стороны, приближающееся столетие революции дает очередной повод для рассуждений о возможном революционном сценарии в России для оппонентов нынешней власти. Недостатков в соответствующих прогнозах и «аналитике», в общем-то, уже нет. Эти ожидания и аналогии имеют хоть какое-то реальное основание?

Конечно, следует здраво относиться к имеющимся в обществе иллюзиям нумерологического характера. Многим кажется, что столетие Октября — это основание ожидать, что в следующем году в России снова произойдет революция. Хотя в сравнении с тем, что было сто лет назад, мы наблюдаем сегодня скорее сверхконцентрацию власти и консолидацию политического класса. Критическая точка напряжения для российской элиты пройдена, как бы ни хотели некоторые эксперты видеть какие-то скрытые катастрофы или заговоры в верхах. С этой точки зрения, нынешний режим несопоставим с последними годами царской империи — ее состояние в тот период скорее напоминало Россию девяностых.

К этому нужно добавить фактор патриотизма после присоединения Крыма, которое во многом оздоровило общественную атмосферу. Все-таки анализ происходящего в элитах отчасти напоминает гадание на кофейной гуще, во многом он основан на косвенных данных. Поэтому нужно рассматривать более широкую картину того, что происходит в обществе, это гораздо продуктивнее. Такого социального напряжения, как сто лет назад, в современном российском обществе нет. Поэтому можно рассчитывать, что 2017 год будет пройден достаточно спокойно, даже если какие-то открытые проявления социального протеста будут иметь место. В то же время фактор столетия революции рождает у российских неолибералов ожидание, что после «опасного» 2017 года проведение непопулярных в обществе реформ только ускорится. И если это произойдет, то да, уже в следующем десятилетии определенные аналогии с предреволюционной ситуацией столетней давности, возможно, будут уместны. Но сегодня какие-либо прямые сравнения некорректны.

В 1914 году в обществе тоже был патриотический подъем, но уже через год, после первых крупных поражений в Первой мировой, он быстро кончился. Сейчас мы, похоже, наблюдаем определенное исчерпание «эффекта Крыма».

Да, первая общественная волна крымского патриотизма сходит на нет. Но сто лет назад в период патриотического подъема единственным человеком, который поставил очень драматичный и неприятный вопрос о том, можно ли желать поражения в войне собственному правящему классу, а следовательно, и собственной стране, был Ленин. Такая постановка вопроса не нашла понимания не только в России, но и у большей части западных революционеров. Давайте представим, может ли подобный вопрос быть поставлен сегодня в контексте присоединения Крыма или войны в Сирии? Сама возможность его постановки является неким индикатором здоровья общества и стабильности государства. Еще в 2012—2013 годах в той или иной форме это было возможно, но сейчас такие риски минимизированы. Все-таки в 2014—2015 годах общество получило определенную передышку от глобализации.

Если вернуться к революции 1917 года: как вы оцениваете нынешний уровень дискуссии об этом событии среди ваших коллег, среди историков, в социальных сетях? Юбилей революции провоцирует оригинальные мысли, или же обсуждаются в основном старые идеи?

Во многом в этой дискуссии господствует навязанная упрощенно негативная трактовка событий 1917 года, возникшая во время Перестройки и в девяностые годы. Это хорошо знакомые разговоры о том, был ли Ленин немецким шпионом, где искать немецкое или английское золото и так далее. Эта пропагандистская со знаком «минус» повестка действительно ничего нового не открывает и отвлекает от сущностных вопросов, переключая внимание на третьестепенные проблемы. Попытки внедрить или опровергнуть многочисленные фейки уводит от понимания смысла тех событий, их социальной сути.

Какая вообще интерпретация Русской революции, на ваш взгляд, сегодня требуется нашему обществу?

Прежде всего, Русская революция — это не банальный переворот, не захват власти одними персонажами у других, это очень крупное историческое событие, которое поменяло ход всей мировой истории. Именно тогда началось строительство общества с принципиальной иной организацией, чем все предшествующие типы социума. Это было первое общество с всеобщей бесплатной медициной, бесплатным образованием, социальными гарантиями, доступом к потребительским благам и так далее. Кстати, последний аспект был подхвачен на Западе — нынешнее общество потребления было построено в противовес обществу социализма. Это тоже результат Русской революции.

То есть речь шла о колоссальном историческом перевороте, и здесь не нужно бояться пафосных формулировок — в истории сопоставимые события случаются редко. Конечно, сегодня требуется новое понимание Русской революции, потому что в советский период произошла мифологизация этого события, особенно в последние десятилетия существования СССР, когда возможности для творческого развития идей марксизма и постмарксизма в стране были фактически закрыты. Сегодня к этому можно вернуться, тем более что людей, которые лично участвовали в тех событиях и были лично заинтересованы в определенной их интерпретации, уже нет на свете. Пафос идеологической борьбы того времени тоже сошел на нет, и это дает возможность беспристрастно разобраться в том, что происходило — как в позитивных моментах, так и в негативных. Не нужно демонизировать большевиков, но и не следует снова впадать в крайности советского времени, когда любая их критика была запрещена. Но пока повестка предстоящего юбилея, к сожалению, сводится к уровню каких-то сенсаций и разоблачений.

Можно ли утверждать, что, несмотря не большое количество литературы по Русской революции, некий главный труд про ее смысл еще не написан? Может быть, столетие революции — это хороший повод хотя бы обсудить возможное содержание такой работы?

Проблема в том, что это задача не только для историков, социологов или философов — она, в конечном итоге, упирается в идеологию и политику. Принципиальные вопросы, связанные с Русской революцией, еще долгое время будут оставаться именно такими, и это во многом усложняет работу специалистов в конкретных предметных областях. Наверное, через следующие сто лет эти моменты сойдут на нет, но пока требовать от ученых быть беспристрастными в отношении к революции не получится.

Сейчас позиция российского политического класса представляется такой: воспринимать революцию как некий элемент истории, которая прошла, и вернуться назад невозможно. Но в таком случае возникает парадокс: почему тогда считается возможным возвращение к дореволюционной России в ее «пряничном» варианте «России, которую мы потеряли», а советский период нужно забыть и воспринимать его только в рамках мемориальной политики?

Во всяком случае, это временно снимает вопрос о примирении с наследием революции, который пришлось на протяжении целого столетия решать французам. У них за 90 лет после 1789 года было еще три революции, и Алексису де Токвилю пришлось изобретать гениальное оправдание первой французской революции: она просто доломала все то, что и само бы ушло в прошлое.

Великая Французская революция все-таки по своему социальному эффекту была несопоставима с Русской революцией — точнее, с Октябрьской революцией, с Февральской буржуазной революцией в России аналогии как раз уместны. Поэтому Февраль гораздо проще принять и встроить в непрерывную концепцию российской истории, а Октябрь был событием исключительным, которое стоит особняком.

Наследие Октября — это тоже «Россия, которую мы потеряли», или здесь еще есть за что бороться? Нужно ли этот момент актуализировать в год столетия революции?

Думаю, что он будет так или иначе актуализирован, потому что наследие Советского Союза в нынешней России невозможно игнорировать, оно до сих пор составляет фундамент и каркас современного общества в нашей стране. Это научно-технологический, оборонный, образовательный задел, наследие в социальных отношениях. Сегодня мы во многом являемся продуктом того времени и этот запас до сих пор используем. Советский опыт дал много такого, что было сделано впервые в истории, и здесь можно вспомнить философа Александра Зиновьева, который в своей книге «Коммунизм как реальность» писал, что в Советском Союзе был построен реальный, а не пропагандистский коммунизм. Это не означало, что советское общество было беспроблемным — идеальным, раем на земле не может быть ни одно общество. Но проблема, по мнению Зиновьева, заключалась в том, что коммунизм был построен, а этого никто не заметил — все ориентировались на некую идеальную модель коммунизма и не находили ей соответствия в реальности. Это порождало недовольство, и люди переориентировались на капитализм — но, опять же, не на реальный, а идеологический, на «витрину» западного общества, которая действительно имела привлекательность и сохраняет ее до сих пор. Об этом нужно помнить, и я думаю, что в контексте юбилея революции этот аргумент будут использовать защитники советского проекта.

Беседовал Николай Проценко