Фарес Кильзие: «Нефтяное проклятье» еще послужит России

Нынешнее падение мировых цен на нефть носит долгосрочный характер — в ближайшие четыре-пять лет они будут колебаться в диапазоне $ 40−45 за баррель, прогнозирует известный российский эксперт нефтегазового рынка, председатель совета директоров группы CREON Energy Фарес Кильзие. Но Россия может адаптироваться к этим условиям гораздо успешнее, чем такие страны, как Венесуэла или Алжир, почти полностью зависящие от нефти, причем «углеводородная модель» роста для нас далеко не исчерпана — текущая ситуация настоятельно требует развития таких высокорентабельных отраслей, как нефтехимия и газохимия. Однако при этом, подчеркивает Фарес Кильзие, Россия не должна пренебрегать развитием альтернативной энергетики, в том числе под давлением рыночных обстоятельств — по мнению эксперта, в обозримом будущем они приведут к серьезным изменениям в российском ТЭК, в том числе сдвинут с места такой давний вопрос, как реформирование «Газпрома».

$ 40−45 — это надолго

Сегодняшняя ситуация на мировом нефтяном рынке заставляет вспомнить «нефтяной шок» 1973 года. Тогда, правда, цены на нефть резко поднялись, но уже через несколько лет они снова упали, и это имело ряд крайне негативных последствий для ряда нефтедобывающих стран — долговой кризис, политические катаклизмы и так далее, причем и тогда, и сегодня в объяснении происходящего достаточно гипотез конспирологического толка. Можно ли сейчас ожидать повторения этой истории в том или ином виде?

Я не вижу параллелей с 1973 годом, за единственным исключением. Когда саудовский король Фейсал решил остановить поток углеводородов в Европу, чтобы надавить на Запад по палестинскому вопросу, мир начал думать об альтернативных источниках энергии. Россия, напомню, в то время не была полностью готова к поставкам большого количества нефти на мировой рынок — это произошло только в 1978—1979 годах, и страны Персидского залива фактически обладали на нем монопольным положением. Но теперь ситуация совсем другая: тогда была нехватка нефти, а теперь — перепроизводство. Поэтому не стоит подключать к объяснению нынешней ситуации на рынке теорию заговора. Я не очень верю в разговоры о том, что Саудовская Аравия решила обвалить цены, чтобы остановить сланцевую нефть — да, есть сланцевый фактор, которому саудиты не очень радуются, но не он главный. Основной фактор падения цен — потребность развивающихся стран, прежде всего Китая, в адекватной цене на нефть. Текущая средняя цена нефти, которую я называл неоднократно — 40−45 долларов за баррель плюс-минус пять долларов, — подходит всем, в том числе саудитам. Исходя из этого прогноза, Саудовская Аравия сделала свой план развития до 2020−2021 года и действует по нему, а вместе с ней и все остальные страны Персидского залива. Это взвешенная политика грамотного поставщика, который понимает, что должен идти на уступки для того, чтобы получить здорового потребителя через пять лет — более того, уже сейчас есть признаки того, что развивающиеся страны получают компенсационные дивиденды от низкой цены на нефть. Вот и всё. Остальные разговоры связаны с общей геополитической ситуацией, но первичны рыночные факторы. Хотя в то же время можно отметить и новый тренд на рынке: если раньше различные локальные конфликты толкали нефть вверх, то теперь зона этих конфликтов значительно расширилась, а цены на это почти не реагируют.

Саудиты действуют по плану, а Россия? Наша экономика оказалась готовой к той цене, которая сейчас установилась на рынке?

Нас этот план не совсем устраивает, но и мы начинаем адаптироваться к новым ценам. Россия для наполнения бюджета начинает включать механизмы, которые предполагают большее количество таможенных пошлин, налогов, предоставление большей самостоятельности регионам в принятии финансовых решений.

Это, по вашему мнению, спонтанная реакция, или она была предусмотрена еще в период высоких цен на нефть?

Совсем врасплох падение цен на нефть нас не застало — более того, у нас гораздо больше позиций для того, чтобы отыграть текущую ситуацию на рынке нефти, чем у других нефтедобывающих стран. Те ресурсы, которые у нас есть — сырье для производства минеральных удобрений, золото и так далее, — нам помогут в любом случае. От бедности мы не умрем однозначно, но сейчас нужно ускорить те сектора экономики, которые могут дать нам какую-то дополнительную рентабельность. Но это никак не туризм и не инвестиции в мосты — вкладывать нужно в новые сектора, которые, кстати, у нас и так существуют и показывают неплохие результаты, но нуждаются в дополнительных стимулах — те же нефтехимия и газохимия. Это те уникальные сегменты, которые могут нам давать такие же доходы, как еще недавно давали нефть и газ, если их поднимать и развивать. Так что наш случай — это явно не те страны, которые в высокой степени зависят от нефти, такие как Венесуэла или Алжир, которые, конечно, будут испытывать не только шок — ситуация может перерасти во внутриполитические неурядицы и дойти до распада. Но это их проблемы, поскольку они раньше должны были подумать о том, как адаптироваться к возможным шоковым ситуациям. Нам такой сценарий не грозит — у России есть масса других сегментов индустрии, которые можно быстро поднять и получить компенсацию за выпавшие доходы от нефти.

Переформатирование «углеводородной модели»

Можно ли утверждать, что в середине прошлого десятилетия руководство страны приняло стратегически верное решение, фактически обязав нефтяные компании заняться модернизацией перерабатывающих мощностей? Они сейчас получают от этого ожидаемые дивиденды?

Да, посмотрите на «Сургутнефтегаз» и «ЛУКойл», которые выполнили свои инвестиционные программы почти на сто процентов и это дает те результаты, которые ожидались. «ЛУКойл» собственная переработка выручила еще во время кризиса 2008 года — если бы у него не было такое количество АЗС, он бы очень сильно пострадал.

А «Роснефть»?

К сожалению, нет. Их тактика была очень проста, в отличие от тех компаний, которые пошли по пути инвестирования в собственные мощности, что требует прежде всего грамотного управления. Уникальность стратегии развития «Роснефти» заключалась в том, что она могла позволить себе сравнительно недорого проглотить любого конкурента. Почему «Роснефть» сейчас желает присоединить «Башнефть»? Все просто: это дополнительные мощности в переработке и логистике, которые, конечно, можно построить и за собственные средства, но когда у вас есть административный ресурс, позволяющий поглотить любого конкурента, вам не надо писать инвестпрограмму по развитию переработки — вы просто можете поглотить того, у кого эта переработка есть, и всё. Но эти времена закончились — по ряду причин. Прежде всего, больше некого проглатывать, а то, что осталось, по ряду причин не совсем подходит для роста.

А сама модель углеводородного роста экономики полностью исчерпана, как говорят небезызвестные эксперты, или же она может быть переформатирована с большим уклоном именно в переработку?

Сегодня очень сложно давать «длинные» прогнозы. Альтернативная энергетика, к которой я отношу и газовую энергетику, развивается очень быстро, и где она закончится, никто не знает. Такая же картина была двадцать лет назад, когда появился Интернет — тогда ведь никто не мог предполагать, что он станет не просто каким-то новым явлением в жизни, а ее огромной частью, неотъемлемым элементом нашего существования. По этой же дороге сегодня идет альтернативная энергетика — никто не знает, например, как будет выглядеть автомобиль в 2025 году. Могу привести всего один пример: Международная морская организация последовательно ограничивает использование дизельного топлива в судоходстве, и многие компании переходят на метанол. Есть и масса законов, стимулирующих использование компримированного газа на транспорте. Но пока все эти инициативы развиваются настолько хаотично, что не очень понятно, к чему все это приведет. Достоверный факт один: будет два мира — углеводородный и альтернативный ему, может даже возникнуть разделение на различные регионы по этому критерию. Например, хорошо известно, что Франция на 78% зависит от атомной энергетики, вопреки мнению всей Европы. Поэтому в перспективе могут появиться и страны, которые в значительной степени зависят от альтернативных источников энергии — но останутся и те, кто опирается главным образом на традиционные источники. Мы явно будем принадлежать ко второй группе, но ничего зазорного в этом нет. Россия однозначно останется страной, экспортирующей углеводороды, но насколько сократится в них потребность, как Россия будет адаптироваться к ситуации через 10−15 лет, сегодня сказать сложно. Сейчас мы можем говорить только о горизонте в ближайшие пять лет, и в нем мы видим цену на нефть в среднем 40 долларов за баррель — максимум 50, плюс хаотичность в сланцевой сфере.

А сланец нам нужно развивать?

Совершенно не нужно. Какова его целесообразность? Нам надо наоборот увеличивать добычу газа, который, повторю, тоже является альтернативным видом топлива, очень экономичным и экологически безопасным.

Запад нас не бросил, но и не ждет

Какое влияние на российский ТЭК оказали западные санкции? Научились ли наши компании их обходить?

Несмотря на то, что санкции охватили очень большой список оборудования для ТЭК, они оказались очень точечными. Санкции в первую очередь останавливают шельфовую добычу, но при этом движутся контракты по Амурскому ГПЗ, «Силе Сибири», идет модернизация «Газпромнефти», ряда нефтеперерабатывающих заводов, продолжаются многие другие проекты, которые первоначально считались подсанкционными — однако оказалось, что нет, причем даже без каких-то обходных маневров. В общем, санкции оказались очень точечными, их воздействие можно оценивать только в части упущенной выгоды и сдвига во времени ряда проектов с участием Запада.

Нужен ли нам шельф, учитывая то, что при нынешней цене на нефть большинство шельфовых проектов выходят за границы рентабельности?

Рентабельность шельфа умерла, ее больше нет. Но зачем заниматься шельфом той же «Роснефти», которая инвестирует в него довольно большие средства, это вопрос не ко мне, а к авторам соответствующих проектов. Могу только напомнить, что главный оператор в шельфовых проектах «Роснефти» — это Exxon, который, по идее, должен был отойти в сторону, но этого не происходит.

Если говорить о несостоявшихся международных проектах за пределами России, например, о планах группы «Сумма» построить нефтяной терминал в Роттердаме — какова здесь, по вашему мнению, роль санкций? Или же он просто был недостаточно просчитан?

Любой международный проект российских инвесторов должен быть подкреплен поддержкой государства — это общий принцип для любой страны, не только для России, причем эта поддержка не обязательно должна выражаться в деньгах. Но проект «Суммы» не только не получил какую-то господдержку, а стал жертвой интриг между кланами внутри российской власти. Я не могу сказать, что он был плохо просчитан — не видел его калькуляции, но по сути своей он был интересен.

Наш ТЭК вообще готов на подобные проекты? Нам есть что предложить миру?

Пока весь наш портфель — только сырьевой. Возьмите для примера Вьетнам, который заинтересован в сотрудничестве с Россией в нефтегазовой сфере — там все проекты шельфовые, сложные, и нам нечего им предложить в плане нового оборудования.

А от нас ждут сложных нефтегазовых проектов в мире?

Все международные настроения сегодня против нас — по крайней мере, в тех проектах, где есть рентабельность. Представьте себе, что вы поссорились с соседом по большому количеству поводов, а потом приходите к нему и говорите: давай вместе куда-то вложим деньги. Для того, чтобы такие проекты были возможны, сначала необходимо исправить геополитическую ситуацию, а признаков этого я пока не вижу. От нас будут ждать чего-то, когда мы продемонстрируем готовность жить в мире, а не усиление конфронтации.

Но все-таки с «Турецким потоком» ситуация более или менее прояснилась…

Пока там только рукопожатия и согласие поработать на тех фронтах, которые беспокоят Турцию, а именно Сирия и ее окружение. Выведет ли это политическое перемирие к экономическим результатам, судить пока рано.

Наказываешь «Газпром» — наказываешь Путина

Вы отнесли газовую энергетику к альтернативной — понимают ли это в «Газпроме»?

Нет, в существующем виде «Газпром» — это колоссальная проблема для России, поэтому он должен быть реорганизован — на его месте должны появиться, как минимум, пять компаний, сформированных по региональному принципу. Это абсолютно другой формат в сравнении с сегодняшним.

О необходимости реорганизации «Газпрома» говорится давно, но кто должен выступить движущей силой этого процесса?

Хочет «Газпром» этого или не хочет, рынок все равно толкнет его в сторону реформирования, здесь не требуется политических решений. Вот наглядный пример: сейчас делаются огромные инвестиции в газопровод «Сила Сибири» и Амурский газоперерабатывающий завод, но не вполне понятно, причем тут «Газпром»? Почему нельзя было взять Чаяндинское месторождение, Якутскую и Иркутскую группы месторождений в целом, поставить их на баланс абсолютно новой компании с капитализацией не менее $ 300−400 миллиардов — и получить условный «Газпром Восток», который мог бы выйти на мировой финансовый рынок и получить любые кредиты под развитие «Силы Сибири»? Это как раз явно вопрос политических решений, они часто принимают в расчет не только экономическую целесообразность.

Политические решения зависят от того, как подается политика. Команда «Газпрома» преподносит любой свой проект как политический. Как все это поднимается наверх, я не могу сказать, но «Газпром» все время борется за участие в каких-то международных политических решениях России. Как только мы от этого избавимся, «Газпром» начнет оздоравливаться, а это крайне необходимо, потому что, повторю, «Газпром» стал проблемой России, хотя еще полтора десятилетия назад это была прогрессивная компания. Кстати, «Роснефть», в отличие от «Газпрома», так сильно не участвует в принятии международных политических решений, хотя ее значение для российской экономики в чем-то даже выше.

В завершение темы альтернативной энергетики: мы регулярно слышим о том, что себестоимость энергии из нетрадиционных источников уже приблизилась к уровню источников традиционных, но, тем не менее, добыча нефти в мире не падает. В чем причина этого парадокса?

Вы сразу ушли от телевизора, когда появился Интернет? Со стационарным телефоном сразу попрощались? Когда появляется какой-то новый продукт, это не означает, что старый тут же исчезнет. Появление новых видов энергетики не исключает традиционных источников, и с этим надо жить — но не отрицая альтернативных источников, не утверждая, что они нерентабельны или там «плохие». Наоборот, надо адаптировать свои традиционные углеводородные ресурсы к появлению альтернативных источников. Пока, правда, мы идем по пути наименьшего сопротивления: поднять налоги, заморозить пенсии, реформировать таможню и так далее. Это легкий путь — поискать, где бы «отжать деньги». Но когда это закончится, будем начинать думать о других сценариях.

А когда это закончится?

Очень скоро.

Есть ли в сегодняшней России, по вашему мнению, «мозговой центр», который готов продвигать такую доктрину?

В России есть много талантливых людей, но я пока не вижу их на передовой принятия решений — либо же их расценивают только в качестве экспертов. Но у нас слово «эксперт», к сожалению, имеет специфический смысл — если помните, что Путин сказал в отношении Кудрина: кто не хочет управлять, пусть идет экспертом. То есть отношение к экспертному миру в России, тем более в энергетике, настолько неважное, что даже при наличии серьезных авторитетов в той или иной сфере у них нет никаких серьезных рычагов для принятия решений. В России принято считать правильным то, что говорит хозяин. Я не могу назвать публичных политиков уровня депутатов или сенаторов, которые бы отстаивали какую-то альтернативную энергетическую политику. Все идет в русле крупных компаний, таких как «Газпром» или «Роснефть», а все остальное — это не более чем простые экспертные мнения, которые мало на что влияют.

Тем не менее, вы уверенно говорите о том, что «Газпрому» придется пойти по пути реорганизации. На чем основана ваша точка зрения?

«Газпром», к сожалению, прошел точку невозврата, за которой он не способен реформироваться сам, причем с этого момента прошло очень много времени — это конец прошлого десятилетия: появление серьезных проектов в сфере сжиженного природного газа, масштабный перевод транспорта на компримированный газ и масса других факторов. Тогда нужно было принимать определенные решения и доводить их до конца, но этого не произошло. Но рынок сломает «Газпром», потому что сейчас ситуация в нем — наихудшая за всю его историю: добыча падает, проектов по газопереработке почти нет, Европа ограничила долю «Газпрома» в своих закупках газа уровнем в 30% и этот рубеж не переступит. При всем нашем желании повысить эту долю мы будем наталкиваться на противодействие, как это недавно сделала Польша — внутри Европы увеличение доли «Газпрома» не воспринимается как нечто желательное. В общем, с рубежом в 30 процентов надо смириться.

А перспективы наших нефтепереработчиков на европейском рынке, надо полагать, более оптимистичные?

Переработчики независимы, и если ваши нефтепродукты востребованы по цене, вы заливаете их в танкер, и он идет в любом направлении. С газом другая история: у нас нет в этой сфере такой привилегии, как частный бизнес. В Европе же восприятие этого факта однозначное: если ты наказываешь «Газпром», ты наказываешь Путина.