Распад неоосманской империи: Турция из экспортера революции трансформируется в её импортера

В ноябре Турции предстоят вторые в этом году парламентские выборы — на фоне экономических трудностей и вспышки насилия. Иными словами, страна вполне ощутимо сваливается в кризис. Его первые очевидные признаки проявились ещё в 2013-м, и теперь мы видим продолжение тех же тенденций.

Начнём с экономики — её состояние с учётом неблагоприятной конъюнктуры и накопившихся диспропорций таково, что более чем эффективно генерирует социальную и политическую напряжённость. В то же время политическая нестабильность успешно усугубляет состояние экономики.

Посмотрим на динамику турецкого ВВП — оказавшуюся весьма ожидаемой. В нулевых и первой половине «десятых» страна пережила период чрезвычайно быстрого роста. В 2002—2007 ВВП Турции рос в среднем на 7,4%, в кризисном 2008-м — на 0,7%. Потери Турции на минимуме кризиса оказались достаточно умеренными — 4,8%, и уже в следующем году экономика вернулась к чрезвычайно быстрому (практически «китайскому») росту: 2010 — 9,2%, 2011 — 8,8%.

Однако, начиная, с 2012-года появились признаки стагнации — рост составил лишь 2,1%, в 2013 — 4,1%, в 2014 — 3%. В 2015-м ожидается 2,4%. Собственно, уже этого — резкого торможения после периода чрезвычайно быстрого роста — было бы уже достаточно для классического «кризиса ожиданий», который практически всегда влечёт за собой кризис политический (ровно тот же сценарий мы наблюдали в 2011-м в России). В приложении к Турции это вылилось в известные беспорядки 2013-года — однако, по-видимому, это была лишь первая волна политической нестабильности.

Основным драйвером экономического роста страны в нулевых — первой половине «десятых» безусловно, являлся экспорт. Его динамика более чем впечатляет: 2004 — $ 49,1 млрд, 2007 — $ 85,2 млрд; 2014 — $ 176,6 млрд. В свою очередь развитие экспорториентированных отраслей стимулировалось массированным притоком капитала (примерно половина турецкого экспорта производится на предприятиях с иностранным участием). Прямые иностранные инвестиции возросли с $ 3,4 млрд в 2001-м году до $ 22 млрд в 2007-м.

Оборотной стороной турецкого экономического чуда являлся и является отрицательный торговый баланс. Так, в 2004-м импорт составил $ 62,4 млрд (дефицит $ 22,8 млрд), в 2007-м — $ 120,9 млрд (дефицит $ 40,5 млрд). При этом, несмотря на приток иностранных инвестиций, дефицит платёжного баланса оказался близок по масштабу к торговому дефициту — $ 38,2 млрд.

За весьма эффектным фасадом турецкой экономики скрывались сильнейшая зависимость от иностранного капитала и доминирование иностранных банков. Кредитная экспансия последних порождала воспроизводящиеся дисбалансы во внешней торговле, усугубляемые ростом закредитованности.

Посткризисная экономика Турции демонстрировала те же особенности. В 2010-м импорт составил $ 177, 3 млрд (дефицит $ 47,4 млрд). Иными словами, пассивы по внешнетроговым операциям составили 6,5% ВВП — для сравнения, в США на тот момент они были равны 3,3%, Франции — 1,6%; куда ближе к Стамбулу оказалась Греция с её дефицитом в 8,2%. При этом прямые иностранные инвестиции составили лишь $ 9,038 млрд, но на страну пролился дождь портфельных инвестиций — после 2008/9 «спекулятивный» капитал искал более доходные места приложения, чем депрессивная экономика Запада. Параллельно рос уровень закредитованности бизнеса и населения (в первом случае он приближался к 40% от располагаемого дохода).

Однако это была всего лишь прелюдия. В 2011 импорт составил $ 232,9 млрд, торговый дефицит — $ 89,5 млрд, практически удвоившись за год. Иностранные инвестиции на этом фоне выросли до $ 16 млрд, но, по очевидным причинам, это не помогло. С сентября 2010-го до ноября 2011-го курс лиры упал на 25%, фондовый рынок сжался на 40% - к концу внешне весьма успешного года турецкая экономика свалилась в рецессию, вполне проявившую себя в году следующем.

В 2012-м дефицит «сжался» до $ 75,3 млрд, инвестиции до $ 13 млрд — т. е., по сути, ситуация изменилась мало… за тем примечательным исключением, что темпы роста ВВП сократились с 8,8% до 2,1%.

В 2013-м дефицит торгового баланса вернулся к уровню 2011-го ($ 89,8 млрд), инвестиции составили $ 12 млрд, рост ВВП, как было сказано выше — 4,1%. Девальвация лиры превратилась в обыденность: в 2013-м курс национальной валюты упал на 23,65%. Отток капитала вырос на 61%, составив $ 5 млрд.

Ответом турецкого ЦБ был подъём учётной ставки с 4,5 до 10%. Это позволило относительно стабилизировать курс, однако привело к долговому кризису длинный ряд заёмщиков и заморозило инвестиции. Рост ВВП в 2014-м составил 3%. При этом девальвация лиры не привела к значимому расширению экспорта из-за комбинации политической нестабильности и неблагоприятной внешней конъюнктуры (напомню, почти параллельно прошла девальвация евро, а глобальные прямые инвестиции снизились на 16%). Как следствие, дефицит торгового баланса остался более чем значительным — $ 63,8 млрд.

В итоге рупором недовольных стал ни кто иной, как президент Реджеп Эрдоган, настаивавший на смягчении денежной политики. По сути, Турция попала в классическую «украинскую» ловушку. Дефицит торгового и платёжного баланса оказывает давление на курс лиры, причём его падение затрудняет обслуживание государственного и негосударственного долга — порядка 60% обязательств номинированы в «твёрдой валюте». Закрывать дефицит платёжного баланса за счёт ЗВР — значит их необратимо тратить. В то же время повышение ставки ЦБ тормозит экономический рост и затрудняет рефинансирование задолженности.

При этом в украинскую ловушку турецкую экономику отправил, по сути, греческий сценарий: кредитная экспансия плюс дефицит торгового баланса; разница (и существенная) состоит в том, что для Турции возможен девальвационный вариант.

Иными словами, в 2015 год экономика Турции вступила в весьма неоднозначном состоянии. Так или иначе, под давлением президента денежные власти страны приступили к последовательному снижению ставки рефинансирования, доведя её до 7,5%. Это произошло на фоне гигантского сокращения притока иностранных инвестиций на развивающиеся рынки, сжавшегося почти вдвое по сравнению с предыдущим годом. По итогам 2015-го прогнозируется чистый отток капитала — впервые за 27 лет (с 1988-го года).

Как итог, турецкая лира уже к августу потеряла 16% к доллару (максимальное падение с 2001-го). В сентябре курс преодолел психологический барьер в 3 лиры за доллар, а всего по отношению к сентябрю 2014-го турецкая валюта подешевела на 45%. Это, в свою очередь, спровоцировало «бегство денег» — как из лиры, так и из Турции. Доля валютных вкладов достигла 43% (максимум за последние десять лет), инвесторы начали избавляться от турецких активов, прежде всего гособлигаций (минус $ 6,8 млрд); доходность двухлетних турецких облигаций достигла 11,3%. Параллельно золотовалютные резервы упали до минимума с 2012-го года — до $ 99,6 млрд.

При этом девальвация не смогла переломить проявившуюся тенденцию к снижению экспорта. Так, в сентябре он сократился на 19,8% по сравнению с аналогичным месяцем предыдущего года, переломив тенденцию к стабилизации (апрель — минус 21%, июль — 16,2%); выправить платёжный баланс Турции не помогают даже снизившиеся цены на углеводороды. Ожидаемо наблюдается и сжатие прямых иностранных инвестиций.

Настроения турецкого бизнеса на этом фоне близки к депрессивным: так, 72% опрошенных предпринимателей заявили, что экономика страны имеет тенденцию к ухудшению. Годом ранее такого мнения придерживались 31%. Безработица к концу года составит 10,5%.

Иными словами, экономическая модель, обеспечивавшая быстрый рост турецкой экономики и непоколебимые электоральные позиции «Партии справедливости и развития» (ПСР), выдохлась, при этом наиболее острая фаза кризиса, по-видимому, ещё впереди.

Это само по себе способно генерировать политическую нестабильность — однако в случае с Турцией специфическая экономика «накладывается» на более чем знакомую по «арабской весне» демографию. За десять лет (2004−2014) население Турции выросло на 12,7 млн — с 68,9 до 81,6 млн. человек. Средний возраст при этом составляет 30 лет, что примерно соответствует параметрам Туниса перед кризисом, давшим старт «арабской весне». Иными словами, в случае с Турцией мы видим классический «молодёжный бугор» — при рождаемости, снизившейся до уровня простого воспроизводства, в населении очень велика доля молодёжи, появившейся на свет в период демографического бума. Рост безработицы — как всегда в подобных случаях, преимущественно молодёжной, усиливает «тунисские» аллюзии.

При этом дополнительная проблема состоит в том, что огромную часть демографического роста «нулевых» — первой половины «десятых» обеспечили отнюдь не этнические турки. В плане воспроизводства населения страна вполне чётко делится на три зоны. Вестернизированный и урбанизированный запад давно демонстрирует рождаемость, недостаточную даже для простого воспроизводства. Центр — в значительной степени ещё аграрный — находится на уровне простого воспроизводства. Наконец, высокий коэффициент рождаемости характерен для юго-востока, причём зона активного демографического роста буквально дублирует зону компактного проживания курдов. Иными словами, мы видим весьма стандартную ситуацию, когда неравноправное меньшинство демонстрирует более высокую рождаемость, чем «полноценное» титульное население.

В итоге, хотя турецкая статистика и исследователи видят лишь примерно 10% долю курдов в населении, фактически это ситуация четвертьвековой давности: опережающий рост курдского населения довёл его долю до 18%.

При этом, начиная всё с тех же 90-х отмечается массовая миграция курдов за пределы традиционной территории. Так, по данным турецкого управления статистики, по состоянию на 2008-й численность курдов в Стамбуле составляла 3,358 млн, при общем населении 12,57 млн. Столь же успешна курдская демографическая экспансия в присредиземноморских провинциях за пределами исторического Курдистана — Мерсине, Адане, Анталье.

Иными словами, Турция имеет в «активе» огромное и быстро наращивающее свою долю в населении национальное меньшинство, вдобавок, составляющее значительную часть населения ключевых экономических центров. Оно же в очень значительной мере формирует пресловутый «молодёжный бугор», который неизбежно сыграет свою роль в ходе экономического кризиса.

При этом никуда не делись и просто прозападно и кемалистски настроенные слои населения. Турецкий средний класс в наиболее развитых регионах страны был готов терпеть умеренных исламистов до тех пор, пока они обеспечивали экономический рост. Проблема в том, что это получается у них всё хуже и хуже.

Таковы внутренние предпосылки для политической нестабильности в Турции. Однако, существуют ещё и внешние — «экспорт революции» в Сирию начинает постепенно трансформироваться в её импорт.

Малоприятный для «неоосмана» Эрдогана факт состоит в том, что его политику в соседней стране поддерживает лишь 14% избирателей, (что неудивительно — кроме всего прочего, поток беженцев уже обошёлся турецкому бюджету в $ 3,5 млрд. При этом последствия сирийских авантюр приобретают неприятный трансграничный характер уже в силу состава населения.

Наиболее очевидное — это более чем закономерная реакция огромного курдского меньшинства на более чем деструктивную политику Анкары в отношении сирийских курдов. Однако курды отнюдь не являются единственным трансграничным меньшинством.

Так, количество алавитов в Турции, вероятно, даже значительно больше, чем в Сирии. При этом, как и в Сирии, они традиционно выступают за максимальную секуляризацию общества и более чем скептически смотрят даже на умеренных исламистов — последние погромы со стороны суннитов в их отношении датируются 1978-м годом. Алавитом, например, является один из основных соперников Эрдогана — Кемаль Кылычдароглу, лидер кемалистской Республиканской народной партии. Между тем, напряжённость между алавитской общиной и нынешним режимом нарастает даже вне сирийского контекста — так, ползучая исламизация суннитского толка сама по себе вызывает неприятие у изрядно христианизированных «еретиков», а рост сознательности суннитских масс зачастую выливается в весьма мрачные акции: так, в 2012-м были отмечены случаи, когда дома алавитов в Измире метили красной краской, так же, как во время погромов. Позиция самого Эрдогана в отношении алавитского меньшинства достаточно хорошо известна — в том числе самим алавитам; одним из его первых распоряжений на посту мэра Стамбула был снос их молитвенного дома.

Кирилл Вертяев, эксперт-тюрколог Института востоковедения РАН: «Среди турецких алавитов значительная часть поддерживает режим Асада в Сирии… Большинство алавитов сегодня не поддерживают правящую Партию справедливости и развития».

Вполне естественным образом, политика Эрдогана отталкивает и другие маргинальные по отношению к ортодоксальному суннизму группы — даже вне непосредственного сирийского контекста. Так, среди протестующих 2013-го года значительную часть составляли представители крупнейшего религиозного меньшинства в Турции, алевиты (не имеют никакого отношения к алавитам, кроме общешиитских черт) — весьма многочисленная и традиционно преследуемая суннитскими ортодоксами община; последние погромы отмечены в 90-х. При этом «благосклонность» властей по отношению к алевитам столь же традиционно усиливалась из-за «социалистического» характера учения.

Райнер Херманн, «Frankfurter Allgemeine Zeitung». «Их (алевитов) дискриминация в республике уже никогда не прекращалась. Поскольку кроме религии поводом для подозрений служит и политическая поляризация: в то время как сунниты, по большей части, традиционно придерживаются консервативно националистических взглядов, алевиты, столь же традиционно, относятся к турецким левым, и кроме того, составляют костяк левоэкстремистских групп».

Иными словами, политика Эрдогана, как внутренняя, так и внешняя, активизирует и традиционные этнорелигиозные трения. Президент Института Ближнего Востока Евгений Сатановский: «Конфессиональные и национальные меньшинства Турции не приветствуются Эрдоганом. Хуже всех, конечно, приходится курдам. Армян уже вырезали, греков — выселили. Еще со времен младотурецкой революции турецкие власти считают, что религиозные и национальные меньшинства разрушают страну. Все жители Турции должны быть только турками, шаг влево или вправо, мягко говоря, не приветствуется. Сейчас в Турции проходит быстрыми темпами исламизация. Сразу вспоминаются события времен „Серых волков“ и других радикальных исламистов. Реджеп Тайип Эрдоган — ставленник турецких исламистов. Идея нынешней Турции — Османская империя. В роли султана — президент. Разумеется, у меньшинств возникают справедливые опасения».

Таким образом, современная Турция — это труднопреодолимые диспропорции в экономике, неприязнь вестернизированной части населения, «революционная» демография, недовольные национальные и религиозные меньшинства и крайне непопулярная внешняя политика. Если страна пройдёт этот период без радикальных потрясений — это будет весьма неожиданный результат.

Аналитическая редакция EADaily