Дарья Асламова: О недобитой сволочи и сожжении Европы — «Мы орда, и в этом сила!»

Специальный корреспондент Дарья Асламова побывала в Луганской области. Отчёт о ее новой командировке в зону СВО публикует Pravda.Ru.

Ненавижу поезд Москва — Ростов-на-Дону. Поезд этот — вроде пирога с начинкой. В этом поезде на юг едут две страны: одна — воюющая, решительная, хорошо знакомая со смертью и упорно бьющаяся за жизнь, верующая в Бога (а куда ж без него на фронте?). Эта Россия чаще едет в плацкарте. Другая — праздная, разжиревшая, буржуазная, мелкотравчатая, обсуждающая курорты, рестораны и удовольствия.

Я всегда краснею за ничтожество купейных разговоров. Когда попутчики спрашивают меня, куда я еду, а я отвечаю: в Донецк или в Луганск, в купе повисает неловкое молчание. Говорить о фронте НЕПРИЛИЧНО. Это нарушает душевное равновесие и комфорт. Я помню одну даму зрелых лет, которая свысока спросила меня: «А что, ТАМ еще бомбят?» — и мне мучительно захотелось влепить ей пощечину, чтобы след всей пятерни остался на её пухлой белой щеке. Ах, ты дрянь! Сытая, гладкая сучка, рассуждающая о сортах вин и не желающая знать о бомбах и кассетных снарядах, убивающих детей и взрослых Донбасса уже десятый год подряд. И сколько такой недобитой сволочи в России!

«Они ведь на зимние курорты рвутся, понимаешь? Им картинки надо в инстаграме* выставить, что жизнь удалась! — рвал и метал один мой знакомый луганский командир. — Поэтому они берут дорогие лыжи напрокат, покупают за бешеные цены билеты, а у нас каждый дрон на счету. Помнишь, раньше население на сбор картошки посылали? Вот давайте их всех сюда, хотя бы на недельку раз в год окопы рыть, и у них быстро мозги на место встанут».

Поезд качает меня в ночи, словно люлька, а уже в пять утра нас будят проводницы. Я торопливо обжигаюсь чаем и шагаю из тёплого вагона в мрак и холод. И беру такси — на войну.

Дороги Луганщины

Луганская зима — штука невесёлая. Выходишь из гостиницы и сразу падаешь в грязь и дождь. Распутица, чёрт бы её подрал! Да такая, что танки вязнут. На фронте, как известно, дорог нет, есть лишь направления. Каждый день я трясусь в «буханке» по несколько часов в день мимо угрюмых, разбитых ещё с 2014 года безлюдных посёлков. Один раз «буханка» завалилась, и на меня посыпалось сразу всё: бронежилеты, автоматы, боекомплекты. Прыгаешь из «буханки» — и в ледяную жижу по колено. И я с ужасом думаю, как спят люди в окопах.

«Как-как! По-разному, — рассказывал мне один военнослужащий. — В пластиковый мешок кладёшь спальный, надеваешь две пары носков, термобельё, может, пару часов и соснёшь».

После мрака и мокрого холода дорог — тепло командных пунктов и блиндажей, где тебе сразу предложат «горячего чайку». И даже с пряниками! И сунут в сумку мандаринов. Новогодние праздники добрались и до фронта вместе с ёлочками и детскими рисунками со всей страны.

Вечером в гостинице я замачиваю в раковине сапоги с налипшей пудовой грязью, ем в местном кафе надоевшие пельмени, пью поддельный дешёвый коньяк, чтобы быстро согреться, и слушаю чужие разговоры. Луганск — город военных и командировочных. «Слыхал, Витьке руку оторвало? Ему хороший протез поставили, освоился, хочет вернуться». «Молоток-парень! А я в отпуск по ранению еду. Жену повидаю. Внучка без меня родилась. Представляешь?!» Неспешные разговоры истосковавшихся по дому немолодых мужчин.

Я всё время слышу о протезах, ранениях, об операциях. Фронт — территория боли. Если болит, значит, живой. Я видела даже молоденьких женщин, воюющих с протезами, которые и замуж успели выскочить. Свадьбы здесь играют быстро и весело. Фронт — это ведь не только близость к смерти. Это жизнь и любовь, стремительная и яркая, как трассирующая пуля, и страстное желание жить здесь и сейчас. А где ещё найти хорошего мужика, как не в зоне боевых действий? Вот и рвутся отчаянные девчонки с пистолетами Макарова в кобуре и пухлыми ротиками, откуда легко вылетает трёхэтажный мат, — рвутся туда, где страшно и трудно, но интересно. Именно тут настоящие мужики. Лучшие, храбрые, гордые, сильные, ядрёные и… красивые. Ах, какие красивые! Особенно те, к которым я приехала в гости. К добровольцам и казакам.

«Европу надо сжечь и засеять хлебом»

В кухне роты «Вольный Терек», где шумно и дымно, казаки с холода жадно едят… пиццу. На полках полно аппетитных домашних заготовок, а на стене висит знамя «За веру и святую Русь». Командир роты с позывным Озеро хриплым сорванным голосом командует: «Всем встать! Сегодня уезжает на лечение наш брат, достойный пулемётчик. Он начинал с нами и прошёл весь путь с нами. Нигде не подвёл ни одного нашего брата. И со мной последний с позиций уходил, даже меня не бросил, и получил за это ранение. За что ему трёхразовое!» «Любо! Любо! Любо!» — кричат казаки. Осетин Эрик с позывным Тофа, застенчиво улыбаясь, обнимается со всеми и говорит: «Спасибо, браты! Я вернусь обязательно. Вот только подлечусь».

Народ тут колоритный, в кубанках и папахах, с живописными, по-разбойничьи лихими физиономиями. «Ну, прямо картина ХIХ века «Привал контрабандистов», — смеюсь я, по-женски ими любуясь. Люди разные: русские, осетины, грузины, молдаванин, армянин из Нагорного Карабаха. Есть даже иностранцы: сирийцы и египтянин.

— У нас и негр есть из Нигерии, позывной Ванька, — рассказывают ребята. — Только приболел сейчас, в больнице.

— То есть чёрный казак? — с удивлением спрашиваю я.

— А что тебе не нравится? Казак и чёрным может быть. Главное, чтобы человек был хороший и парень боевой. Мы нашего Ваньку очень любим.

Сириец из города Хомса по имени Юсеф, застенчивый высокий парень с добрыми глазами, учился на инженера в Тамбове. По-русски почти не говорит. Только повторяет, что любит Россию и хочет здесь жить. «Как же вы, ребята, с ним на позициях общаетесь?» — с изумлением спрашиваю я.

— Жестами. Да он всё главное понимает.

Египтянин из Александрии по имени Дус тоже был студентом в Воронеже. Сейчас уже выучил главные слова: «Ложись!», «За мной!», «В укрытие!» У Дуса тоже главная мечта — стать гражданином России и остаться здесь жить. Вот такие мигранты нам нужны! Те, кто с оружием в руках на поле боя готов отстаивать своё право на гражданство.

— Мы хороших людей берём в роту, а национальность нам без разницы. Я вот вообще хохол, — улыбается ротный Озеро.

— Живой хохол? — удивляюсь я. — И против хохлов воюете?

— Я не против хохлов, а против нацистов воюю. Я родом из самой срединной Украины, из Винницкой области. Я и мову размовляю. И слово «паляница» правильно говорю.

— Но ведь с той стороны фронта ваша родная кровь, — замечаю я.

— Не родные они мне больше. И они первые начали стрелять, разве не так? Я хочу до своих мест с нашей армией дойти, чтобы повоспитывать. Жёстко, на лавке с нагайкой, так, чтоб с первого удара кожа лопнула.

— А вас когда-нибудь нагайкой били?

— Было дело. За одного казака заступился, взял его на поруки, а он обманул, подвёл. Вот за это я и получил справедливое наказание.

— А что вы думаете про украинцев? Что им головы задурили? — спрашиваю я.

— Нет, они сознательно воюют. Они стали верить в сатану. Они люди без Бога.

— Но не может целая нация заболеть сатанизмом!

— Ещё как может! Как можно было церкви разграбить и пожечь, отцов повыгонять, всё состояние Украины вытащить и продать?! Страшно не здесь, на фронте. Страшно то, что сейчас на Украине творится. Деды наши сложили головы в Великую Отечественную, погибали в каждом посёлке и в каждом городе на Украине, в России и в Белоруссии. Сколько их полегло! Им поставили памятники на братских могилах, им подносили цветы и выказывали уважение. В чём виноват воин, который лежит там? А украинцы им все памятники посносили. И в моей Виннице все снесли. Кто ж они, по-вашему?

— Дикари, — отвечаю я.

— Верно. Мы идём этих зверей трошки приструнить. Против меня два моих сына воюют в ВСУ, Денис и Юра. Они знают, что против отца воюют. Мне часто задают вопрос: «А если ты с ними встретишься в бою, что сделаешь?» Отвечаю: «Если поднимут автоматы, застрелю. И палец у меня не дрогнет, и глаз не моргнёт. Если опустят оружие, тогда посмотрим».

Я молчу и вздыхаю. Тяжело.

— Вы ж всё-таки отец, — тихо говорю я. — Но прямо какой-то Тарас Бульба. Я тебя породил, я тебя и убью. Вы же их маленькими на руках держали.

— Держал, и учил, и воспитывал, и дал высшее образование, и всё хозяйство оставил. Но говорить с ними бесполезно. Даже моя родная сестра заявила мне: «Мы зайдём в Крым, и всех вас вырежем». Как я должен на это смотреть? Нет, я резать не буду. Я, когда до Винницы дойду, нацистов вешать буду, на площади, чтоб каждый шёл и видел. Для воспитания. Вот тогда будет дисциплина и порядок, как у Сталина. Он, единственный, правильно воевал. И у Тараса Бульбы были победы, потому что жёстко людей воспитывал. Почему у меня в роте порядок? Есть правила, дисциплина и вера в Бога.

— Вы верите в победу? — спрашиваю я.

— Я не просто верю. Я знаю. Я планирую до Европы дойти, но только до Берлина — это мелко. До Берлина деды наши дошли. Сильно распаскудились мы с европами этими. У них был выбор: усадить украинцев за стол переговоров и направить их к миру. А что европейцы сделали? Напичкали Украину дронами и снарядами, устроили мясорубку, а за это придётся держать ответ. Европу надо наказать. Сжечь и забыть, засеять поля и на золе выращивать хорошую пшеницу. Мы тогда всю Африку хлебом накормим.

— А с людьми что?

— А люди будут пахать на полях, выращивать хлеб. Они нам и в шахтах нужны, здесь, в Донбассе. Словом, будут работать. Вот скажите: где прошла Америка — там цветы цветут или руины остались? Спросите Сирию, Ирак или Афганистан. Вот русские воевали в Афганистане и оставили после себя школы, дороги, больницы. А что Америка оставила, кроме баз и развалин? Ничего. А Европу мы наставим на путь истинный и вернём к вере.

— А не поздно ли?

— Не поздно. Народ — это стадо. Куда повернёшь, туда и пойдёт.

— А почему у вас одна серьга в ухе?

— Потому что я последний в казачьем роду, крайний, — вздыхает ротный Озеро. — Сыновья не пошли по моим стопам.

— Да что ты, атаман, — зашумели казаки. — Ты, батя, нам как отец, а мы твои дети. Ты всегда впереди, не просиживаешь штаны в штабах. И не допустим мы твоей гибели.

Ротный Озеро от души смеётся:

— Ну, значит, не крайний я в роду. Вон сколько у меня детей. Целая рота!

— Мы — орда, и в этом наша сила.

Времена нынче буйные и стремительные настолько, что не успеваешь осмыслить, что же на белом свете делается. События сейчас обгоняют идеи, но страна остро нуждается как раз в свежих объединяющих идеях, в создании новой идеологии и философии. Общество нужно поднимать от обывательского сознания до сознания общенационального.

А как это сделать? У атамана Севастополя полковника Андрея Полуханова с позывным Кречет, основателя батальона «Скиф», такая идея есть. Этот массивный, как дуб, человек, прошедший не одну войну, страстно увлечён единой культурой скифского мира.

— Скифский мир является золотыми скрепами для всего евразийского народа, — доказывает атаман. — Это грандиозная и большая общность, оставшаяся в преданиях. Более ста курганов отрыты от Балтики до Дальнего Востока, и все азиатские и кавказские культуры имеют общие генетические маркеры и осколки культуры скифов. Наукой доказано. Мы — единый народ. Мы — евразийцы.

— Но это значит, Андрей, что мы возвращаемся к Орде?

— Конечно! К Орде и СССР, который мы сейчас расшифровываем как Святой Союз Скифской Руси.

— Так именно поэтому нами брезгуют украинцы! Вы, мол, не белая кость, не славяне. Вы — Орда.

— Этим стоит гордиться. Мы — великая Орда, а вовсе не Европа. На территории Донбасса сплошные курганы. Это скифский мир. И потому мы обращаемся к украинцам: вы — наши братья, на которых надели шири манкуртов. (Шири — кусок шкуры верблюда, который надевали на раба. — Д. А.) Идите к нам, украинцы, с оружием в руках, как свободные люди, и поворачивайте это оружие против общего врага — коллективного Запада. Россия — собирательница скифских территорий, и коды этой древней культуры есть и в Осетии, в Якутии и Хакасии, в Казахстане и Киргизии.

— Значит, возвращаемся к Блоку: «Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы, с раскосыми и жадными очами!»

— А мы переделали так: «Да, скифы мы! Да, евразийцы — мы, с открытыми и ясными очами!» — смеется полковник. — И мы в своём батальоне «Скиф» собрали людей разных национальностей. К нам охотно идут другие народы, потому что знают, что отношения у нас здесь человеческие, братские.

И действительно, в батальоне «Скиф» уважают любую форму обрядов, с помощью которых человеческие существа считают нужным поклониться своему Создателю. Да здравствуют великодушие и терпимость ко всем вероисповеданиям! Когда я слушаю рассказы полковника о скифах, я всей кожей ощущаю те бесконечные ночи, где мерцали костры кочевников, я вижу дороги купцов и завоевателей и холмы, где лежат черепки исчезнувших царств.

— Наш день начинается с молитвы, — рассказывает полковник Полуханов. — Мы, казаки, читаем боевые молитвы, 90-й псалом. Мусульмане совершают утренний намаз. А якуты исповедуют тенгрианство. Там Культ Неба и правила природосообразности. Мы уважаем Ясы Чингисхана и всем разрешаем молиться так, как их учили родители и как верили их предки. Мы никому не лезем в душу. Мы многородны, и в этом наши сила и мощь. У нас на базе подскока мусульмане знают, где могут коврик постелить, там же собраны православные иконы со всего Соледара и есть даже чуры, изображения языческих сил, для родноверов. К нам приходят разные люди, которые хотят себя проявить. Мы и женщин берём. Есть и замужние, и с детьми. Медики и снайперы. Сейчас формируется подразделение Амазонок.

А я тут же вспомнила слова ротного с позывным Озеро: «Женщины — лучшие снайперы. А знаешь, почему? Они безжалостнее».

— А как же вы при такой веротерпимости остаётесь православными казаками? — спрашиваю я.

— Да без проблем! Ты заметила, какая у нас в батальоне «Скиф» атмосфера?

— Заметила. Атмосфера вольницы и свободы, но в рамках военной дисциплины. На обычную армию не похоже.

— Мы называем друг друга позывными или братами, а командира — батькой-атаманом. Казаки никогда не были господами, а только братьями. Здесь все равны. Даже атаману могут указать на ошибки. Всегда можно подойти к батьке по-простому, по-человечески и решить вопрос. И телесные наказания, если провинился, полагаются всем — от рядового до командующего. Это казачья справедливость и один из методов воспитания.

Есть знаменитые слова Льва Толстого: «Какой русский не мечтает быть казаком?» Если человек выражает желание стать казаком и проявил себя как доблестный воин, мы проводим обряд верстания — посвящения в казаки. Но мы никому свой казачий уклад в батальоне не навязываем. У нас есть люди сугубо гражданских профессий: бывший диджей, к примеру (у него даже позывной Диджей), и есть учитель, которому дети в школе сказали: «Вот вы нам о патриотизме рассказываете, а почему вы сами не на войне?» И он решил пригодиться Родине как мужчина и пошёл воевать. Когда он вернётся в школу, ему будет, что сказать детям. А вот мой любимый нож мне подарили наши якуты. Этот нож всегда крови просит. Я его даже подержать не даю — все обрезаются. Да пойдём — я тебя с ними познакомлю.

В солдатской столовой так холодно, что пар идёт изо рта. На столах сало, соленья и вечные макароны по-флотски. Какая армия без макарон?

Архан Давид, замполит якутской роты «Тыгын Дархан», — человек в тёплом полушубке, явно к холоду привыкший.

— Тыгын Дархан — национальный герой Якутии, полководец, объединивший всех якутов в XVII веке, — объясняет он. — Я сам из улуса в Западной Якутии, из тайги. Якутскую роту мы только формируем. Нас пока только 20 человек, но скоро приедет пополнение.

— А что ж вас, якутов, в Донбасс потянуло? — спрашиваю я.

— Мы все россияне и все любим свою Родину. Долг каждого мужчины — защищать свою Родину. Я вообще по первому образованию — дошкольный педагог и психолог. Воспитатель детсада. Я своих солдат как детей воспитываю.

— А чем отличается воспитание ребенка от воспитания солдата?

— Да практически ничем. Кого-то наказать, кого-то похвалить. Но у якутов есть свои особенности. Мы сызмальства приучены к охоте. Каждый якут с первого класса имеет ружьё и навык стрелять с детства. Нам на фронте легче, да и холод нам нипочём. В основном, наши парни — снайперы. Как в Великую Отечественную войну, когда на всю страну прославились якутские снайперы, которые смогли уничтожить до тысячи фрицев. Я сам в детстве охотился, но, в основном, на уток и зайцев.

— Но почему вы, якут, оказались в казачьем батальоне «Скиф»?!

— Мы самый северный тюркский народ Саха, и нашими предками тоже являются скифы. На территории нашей республики часто находят вещи скифов, даже в моём улусе, такие как древний знаменитый топор — пожиратель душ. Мы уже договорились с музейщиками республики, чтобы его на фронт привезти для настоящего шаманского обряда — на поднятие боевого духа солдат. Это и есть суть скифского мира. Мы все — россияне, и все едины. Я по крови являюсь скифом и патриотом России.

«Мы воюем за свои земли»

На войне устроиться с комфортом — дело трудное, но возможное. Всё зависит от хозяйственности командира. На базе у знаменитого Амиго, командира батальона «Енисей», царит особая опрятность, свидетельствующая о твёрдой руке и организаторском таланте хозяина здешних мест.

— У меня тепло, можно в любое время принять горячий душ, и есть настоящие унитазы. Представляешь? — хвастается Амиго. — И в бою мы себя не посрамили. Именно мои ребята перерезали дорогу на Часов Яр.

Его ребята только что вышли с позиций. Они идут зимним лесом, запорошенным свежим снегом, поскрипывающим под ногами. Настоящая зимняя сказка. Если б не блиндажи, казалось бы, что и вовсе нет никакой войны. Идут мужчины в самом соку, нравственно здоровые люди, получившие неоднократное крещение огнём. На них приятно посмотреть. Кот, Чака, Русский-2, Узбек, Викинг.

— Ребята, как вы спите на позициях? — спрашиваю я.

— Сидя в сырости, на корточках. Облокотился спиной, прикрылся чем-нибудь и спишь. Нам не до жиру. Если два часа поспал, уже хорошо. Есть сухие пайки и спиртовки. Они бездымные, но для надёжности мы их спальником накрываем.

— Сколько человек может выжить в таких условиях?

Ребята хохочут:

— Пока не умрёт героической смертью и не покроет себя немеркнущей славой. А если серьёзно, наш начмед батальона с позывным Доктор Ватсон под Кременной провёл несколько месяцев.

Я с изумлением смотрю на Доктора Ватсона, которому, на минуточку, 69 лет, и он награждён Орденом Мужества!

— Господи, что вы тут делаете?! Вам к внукам домой пора!

— А моей внучке уже 18 лет, и она гордится дедом. Приходит тот возрастной рубеж, когда хочется оставить после себя память потомкам. Я солдат и здесь даже помолодел.

Я вспоминаю песню Цоя: «Война — дело молодых»… Но вот тут Цой ошибся. Всё чаще я встречаю на фронте мужиков от 60 до 70 лет, которые всё ещё хорохорятся и сражаются не хуже парней, которые им во внуки годятся. Да и самому Амиго уже 60 лет.

— Вот что тебя, успешного бизнесмена из Смоленска, понесло на фронт?! — спрашиваю я Амиго.

— Адреналина не хватало. Я только начинаю жить. А если серьёзно, когда взрослеешь, начинаешь понимать, что итог жизни важен уже не только для тебя. Он важен для Создателя. Каким ты перед ним предстанешь?

— То есть ты сейчас работаешь на будущую жизнь?

— Конечно. Я командую одним из лучших батальонов, который Господь Бог носит на руках. Все здесь взрослые, и они сами себе могут выбирать командира. Могут принять тебя, а могут отвергнуть. Если у меня не будет пороха, они меня просто замечать не будут. А силы только у немощных уходят. Крепкое от крепкого лишь сильнее становится.

А я вдруг вспоминаю красивую, но страшную старинную казачью песню: «В доме умирать, лучше не родиться».

— Война — это труд, грязный, чёрный, неблагодарный труд, — объясняет Амиго. — Ты столько натрудишься, гребя по болоту, копая мёрзлую землю, таща на себе боекомплект, что всё проклянёшь. А как вытаскивать раненого? Плеваться от грязи, блевать от тяжести, потому что он весит сто килограммов, у него ноги разъезжаются, а ты должен тащить его десять километров по грязи и снегу. Хорошо, если есть квадроцикл, но по нему дрон может жахнуть. Можно вытаскивать только по темноте. Мы одного своего товарища с перебитыми ногами шесть суток вытаскивали под миномётным огнём. Вот он в прямой видимости, а подползти не можешь.

— А всё-таки это патриотизм и своеобразная романтика, — замечают молодые воины. — У нас почти у всех дети, и эти дети нами гордятся. У их знакомых отцы под кроватью прячутся, а мы тут. Потом приезжаешь к жене под бок, там тепло, хорошо, но вдруг просыпаешься ночью от тишины, которая давит на уши, и думаешь: «А как же там пацаны без меня?» Мы уже ведь как семья. Война со всех срывает маски. Вот встают в строй сто человек, а на позициях остаются двадцать. Наш Узбек, к примеру, — настоящий русский мужик, хоть и, действительно, узбек. Но у нас тут нет национальностей. Два раза его ранили, а он всё равно на передовую вернулся. У нас тут братство, понимаете?

— Ещё как понимаю! А куда вы дойти хотите?

— Да хотя бы до Варшавы! Нам Шенген категорически не нравится. Отменять его надо.

Все хохочут.

— А я, когда до Одессы дойду, успокоюсь, — говорит Амиго. — Её матушка Екатерина II строила, а украинцы снесли ей памятник, чем нарушили само понимание истории. Когда кусаешь руку, которая тебя кормит, тебя рано или поздно наказывают. Эта война — правильная, потому что у неё есть идеология. Она не связана с завоеванием территорий. У нас больше мотивация, потому что мы возвращаем свои земли и возвращаем свой народ к истокам.

Амиго топает по мёрзлой земле ногой и говорит:

— Вот тут, если копнуть, русские косточки появятся. Цель нашей битвы — возвращение исконных земель, потерянных в результате предательства, совершённого Ельциным и Горбачёвым. Они отдали то, что им никогда не принадлежало. Собралась группа предателей в Беловежской пуще и переписала судьбы народов и государства, которые изначально должны были жить вместе. И сделано это было по указке ряда крупных государств, таких как США и Великобритания. Мы сейчас просто возвращаем своё.

— А почему так долго, друзья мои?

— Потому что людей бережём. Я, как командир батальона, могу сказать, что на том участке, где полегли мои люди, нациков полегло в десять раз больше. Не хохлов, а нациков. Их здоровый генофонд уничтожен. А мы жили, живём и будем жить. Но мы находимся в ситуации, которая в чём-то сложнее, чем Великая Отечественная война. Тогда все, кто сейчас с нами воюет, были нашими союзниками и шла большая помощь. У нас сейчас врагов больше, чем в Великую Отечественную. Весь промышленный потенциал коллективного Запада работает против нас. И союзников у нас нет. И война другая — дроновая.

Все бурно обсуждают, что вот ещё летом было проще, а сейчас на позиции только ночью можно заехать. Что пора разворачивать окопное производство дронов из комплектующих по принципу «я его слепила из того, что было», и казаки планируют открыть такое производство на базе батальона «Енисей». Что FPV-дроны-камикадзе с украинской стороны теперь идут роем. Что появилась «Баба Яга», сельскохозяйственный дрон, который раньше возил баки для орошения полей, а теперь используется для переноски и сброса боеприпасов. У «Бабы Яги» хорошая грузоподъёмность, она летает на бензиновом двигателе и может надолго зависать в воздухе.

— Но держимся мы хорошо, — говорит Амиго. — Люди просто плохо умеют считать. Вот здесь нас на фронте максимум 300 тысяч человек, из которых в боях принимают участие, дай Бог, если сто тысяч человек. Все остальные — это обслуживание и снабжение. Вы себе представили? Сто тысяч человек держат линию обороны в тысячу километров и сумели отжать у целой воющей страны свои законные четыре области. И не просто отжали, но ещё и потихоньку давят. То есть эти сто тысяч воюют против всей Европы и против целого государства в людском ресурсе, которое ещё кормит Америка. Каков масштаб, а?

Мы ещё долго говорим и спорим с ребятами, что должно быть сделано для победы, сколько нужно людей и как двигаться дальше. А я вспоминаю очень хорошего человека, командира артиллерийской казачьей бригады «Волга» Евгения Жмурова с позывным Бизон. Спокойного, сильного мужчину, из тех донбасских строителей и шахтёров, которые нанесли поражение украинской армии в 2014—2015 годах. Он рассказывал мне, что к нему часто идут в артиллеристы люди сугубо гражданских профессий, которые внезапно поняли, что война в Донбассе — это проблема всей России и решать её надо всем миром.

— Когда закончится война? Я отвечу вам не как полковник Жмуров, а как человек невоенный. Чем быстрее каждый житель нашей большой России поймёт, что эта война не чужая и что она его касается напрямую, тем быстрее мы победим. Большая часть людей пока воспринимают нашу битву как чужую беду. Каждый лишний дрон, каждый блок радиоэлектронной борьбы, каждый датчик — это спасённые жизни. А теперь посчитайте, сколько в праздничные недели граждане потратили денег на стоимость туристических путёвок за границу! А что важнее — отдых в Таиланде или победа над фашизмом? Я боюсь, что пока люди будут отдыхать в Таиланде, они могут остаться без своего дома. Для победы мы все должны вернуться ДОМОЙ, в Россию.

*Экстремистская организация, запрещена на территории РФ