Фискальный популизм стал главным политическим вектором Америки — эксперт

Безудержный рост американского долга можно рассматривать как некий новый способ регулирования глобальной финансовой системы в условиях нового кризиса, считает известный историк мировой экономики профессор Колумбийского университета Адам Туз. По его мнению, неолиберальный Вашингтонский консенсус, основанный на принципе минимального вмешательства правительств в регулирование экономики и финансов, исчерпан, но, поскольку ядром мировой финансовой системы по-прежнему остается американский доллар, власти США все еще способны определять основные тенденции ее развития. На выходе из кризиса 2008 года политика количественного смягчения — наращивания денежной массы путем масштабного выкупа ценных бумаг — была вслед за американской ФРС взята на вооружение рядом других центробанков развитых стран, а во время нового кризиса она вступила в США в союз с запросом на популизм. Поэтому смена руководства в Белом доме, как следует из рассуждений Адама Туза, не привела к принципиальной смене курса, поскольку и Дональд Трамп, и Джо Байден выглядят приверженцами одной и той же популистской установки — влить побольше денег в экономику сейчас, а с долгами расплатиться потом.

— Будущие историки, вероятно, будут описывать конец XX — начало XXI века как постоянно нарастающий каскад кризисов: распад Советского Союза с его альтернативным проектом мироустройства, события 11 сентября 2001 года, глобальный финансовый кризис 2008 года, затем пандемия коронавируса — список явно открытый. Более того, уже не только среди макроисториков и макросоциологов становится весьма популярным сравнивать текущие события с периодом накануне Первой мировой войны и межвоенным периодом. Достаточно вспомнить, что в своем недавнем онлайн-выступлении на Давосском форуме президент России отметил, что текущая международная ситуация напоминает ему 1930-е годы. Почему эта историческая аналогия набирает популярность? Это влияние теории «гегемонистской стабильности», наличие достаточно надежной статистики столетней давности для сравнения с современными реалиями — или алармизм и страхи, которые подпитываются ожиданиями радикальных трансформаций мира наподобие тех, что происходили в первой трети XX века?

— Еще совсем недавно происходящее в США вызывало широкие исторические аналогии с фашизмом, приходом к власти Гитлера в 1933 году, поджогом Рейхстага, а сегодня финансовые рынки ожидают повторения «ревущих двадцатых». Эти исторические аналогии весьма красноречиво демонстрируют общественные настроения — их переменчивость говорит сама за себя. Но я не склонен полагать, что они способны хоть как-то помочь с пониманием нашей нынешней ситуации в 2021 году. Я предпочитаю использовать историю не как набор данных, из которых можно вывести подходящие для нас аналогии, а как изучение непрерывного, динамично развивающегося процесса неравномерного и комбинированного развития, как однажды определил его один выдающийся русский макроисторик. Конечно, история крайне важна для понимания текущей ситуации — из недавних событий назову шок на американском рынке репо в сентябре 2019 года, финансовый кризис в Китае 2015 года, события 2008 года на Уолл-стрит и в Грузии. Важны неустанные предупреждения вирусологов о новых эпидемиях начиная еще с 1980-х годов. Важен и распад системы золотого стандарта с наступлением режима фиатных денег в начале 1970-х годов.

— В своей книге «Крах», посвященной кризису 2008 года и его последствиям, вы сами обращаетесь к исторической аналогии, отмечая, что стратегия США накануне кризиса в условиях неизбежного роста экономического могущества Китая имела нечто общее со стратегией Веймарской республики в рамках плана Дауэса, которую вы описывали в книгах «Потоп» и «Цена разрушения». И в том, и в другом случае речь шла о том, чтобы занять как можно больше денег и тем самым сделать банкротство или дефолт невозможными в силу масштабности и значимости страны для мировой экономики (тот самый принцип too big to fail). К несчастью для Веймарской республики и к счастью для США, обе страны занимали в долларах, в результате первая потерпела крах и расчистила путь нацистской Германии, а США удалось справиться с кризисом, вынудить Китай ревальвировать юань против доллара, а также видоизменить его стратегию экспортно ориентированного догоняющего развития. Теперь, похоже, основной вопрос заключается в том, как администрация Байдена будет защищать экономическую гегемонию США от притязаний Китая. Продолжит ли Байден торговую войну, начатую Трампом, или будет восстанавливать Транстихоокеанское партнерство Обамы, исключающее Китай?

— Позиция Соединенных Штатов и позиция Веймарской республики — это все-таки разные сюжеты, поскольку США занимают в собственной валюте. Страхи китайско-американского кризиса в 2008 году не оправдались, но фактически это было принятие желаемого, вернее пугающего, за действительное со стороны экспертов Демократической партии. Последние были убеждены, что внешние долговые ограничения — это следствие целенаправленных и ошибочных действий республиканской администрации и Конгресса. В 2008 году рухнули балансы частного финансового сектора, которые, как предполагалось, стабилизировали сами себя — на самом же деле они оказались опасно неустойчивыми. Это оказалось верным и для Китая, где долги частного сектора также сильно разрослись, причем, как показал кризис 2015 года, большая их часть оказалась именно в долларах! Теперь и США, и Китай заняты жонглированием со своим большим долговым бременем, но я не вижу тяги к конфронтации по линии финансов ни у одной из двух сторон. Этот момент разительно отличается, к примеру, от линии технологической конкуренции между ними.

— Популярный в последнее десятилетие механизм количественного смягчения возник в период прошлого кризиса в качестве программы спасения американских и европейских банков, однако затем он наделил США, а точнее, ФРС, непомерной привилегией неограниченной эмиссии доллара. При этом количественное смягчение ослабляет финансовый суверенитет других центральных банков, способствует обесцениванию доллара и снижает процентные выплаты по американскому долгу. В итоге многие экономисты стали всерьез принимать так называемую современную денежную теорию (MMT), как будто вполне соответствующая ей стратегия ФРС и ее европейских и японских клиентов была универсальной и доступной для всех без исключения ЦБ. Можно ли ожидать, что США все-таки примут на себя глобальную ответственность и будут действовать в общих, а не только в собственных интересах в экономике?

— Американский доллар, несомненно, представляет собой сердце глобальной финансовой системы, и это наделяет США как привилегиями, так и ответственностью в моменты кризисов. Но эту ответственность не следует представлять прежде всего в политическом или моральном смысле: учитывая интегрированность остальной мировой экономики в долларовую систему, глобальные шоки просто отзываются на финансовых рынках США. Мы видели это в 2008 году и вновь столкнулись с этим в марте прошлого года, когда рынок американских государственных облигаций сотрясали их распродажи по всему миру. Стимулирующая монетарная политика США накачивает мировую систему ликвидностью. Другим центробанкам трудно этому противостоять, но в принципе это возможно — и опытные ЦБ по всему миру уже разработали целый набор инструментов для этого. Более того, щедрая монетарная политика США не препятствует этому, а делает возможным их использование. Куда более разрушительным для финансового суверенитета по всему миру была бы жесткая финансовая политика: одной из причин, почему мы не столкнулись с новыми долговыми кризисами в 2020 году, была именно погоня за доходностью со стороны инвесторов, движимая низкими процентными ставками в США.

— Насколько отличаются объемы и модели антикризисных государственных расходов в 2008—2009 годах и далее с аналогичными расходами во время пандемии? Могут ли различные реакции правительств на этот каскад кризисов в дальнейшем привести к серьезному расхождению путей национального развития? Скажем, российское правительство во время кризиса 2008−2009 годов явно потратило больше, чем во время пандемии, но модели выделения государственной помощи не изменились — в обоих случаях она была адресована в основном крупным корпорациям, наиболее тесно связанным с режимом. При этом если в 2008 году российские антикризисные меры были одними из самых широких в мире относительно размера экономики, то в 2020 году — одними из самых узких. Может быть, все дело в сравнительно небольшом уроне, который нынешний кризис нанес российской государственно-корпоративистской экономике?

— Для ситуации 2020−21 годов характерна прежде всего гигантская фискальная реакция, состоявшаяся в США. И в 2008 году антикризисные меры США были самыми масштабными в мире, а на сей раз они оказались еще шире. Китайская реакция на последствия кризиса 2008 года тоже была весьма ощутимой, чего нельзя сказать теперь. Европейский фискальный ответ на кризис 2020 года, где тон задавала Германия, в несколько раз превосходил меры 2008 года. Некоторые из менее развитых стран, например Бразилия и ЮАР, также отреагировали на кризис 2020 года гораздо решительнее, чем в 2008 году. Сама природа нынешнего кризиса требовала более решительных действий. На этот раз бенефициары государственной помощи были очень сильно рассредоточены: например, в случае США много денег было направлено людям с низкими доходами, и это особенно характерно для стимулирующих мер Байдена, принятых уже в этом году, — Американского плана спасения (ARP). В то же время внушительное стимулирование финансовых рынков центробанками пошло на пользу держателям крупных инвестиционных портфелей. Я бы назвал это своего рода кейнсианством посреди руин неолиберализма.

— А что вы думаете о популизме, низовой политике и «истории снизу»? Обсуждать популизм безоценочно очень сложно, поскольку обвинения в популизме сами по себе стали идеологическим оружием в руках сторонников мер строгой экономии. Полвека назад администрация Рейгана пошла на сокращение налогов и наращивание бюджетного дефицита, чтобы заставить демократов сократить социальные расходы, которые рассматривались как популистские. Сейчас обе партии в Конгрессе поддерживают программу гарантированной занятости с дефицитным финансированием. Неужели обе партии стали популистскими на свой лад? Имеют ли смысл обвинения в популизме, когда идет отказ от мер жесткой экономии?

— Я соглашусь с тем, что вы говорите об обвинениях в популизме. «Популизм» стал ярлыком для того, чтобы поносить оппонентов. В марте прошлого года действительно был момент, когда обе партии в США поддерживали стимулирующие меры, — полагаю, из-за некоторой паники плюс Трамп собирался баллотироваться в президенты. Но затем вернулись привычные правила политической игры. Республиканская партия налагала вето на любые дополнительные меры стимулирования вплоть до декабря, когда американская система социального обеспечения оказалась на грани краха. Кроме того, у республиканцев появилось новое правопопулистское крыло во главе с сенаторами Тедом Крузом и Джошем Хоули, хотя они непостоянны в предложениях по вопросам, актуальным для американских трудящихся. Зато большой бизнес в США поддерживал стимулирующие меры на протяжении всего кризиса, а пакет Байдена получил широкую поддержку в этом году. Единственной уступкой, на которую пришлось пойти работодателям в обмен на поддержку, был пункт о минимальной заработной плате. Но вы правы: центральный вектор американской политики решительно повернулся по направлению к своего рода фискальному популизму — государственная помощь сейчас, о долгах позаботимся позже. И это к лучшему!

— Однако к политической мобилизации на низовом уровне привело именно растущее неравенство как результат щедрости для Уолл-стрит и жесткой экономии для всех остальных. Кто все-таки лучше в борьбе между политиками-популистами и карманными политиками банкиров? Есть ли тут вообще «хорошие парни»? Или и те, и другие могут скатиться к новому фашизму?

— Хороший вопрос, на который нет простого ответа. Особенно в ситуации, когда, как в США и Великобритании, популистская мобилизация вокруг социально-экономического недовольства пересекается с расизмом и ксенофобией. Антиевропейские и антииммигрантские настроения стали ключом к голосованию по Брекситу, и точно так же в США политика Трампа берет свое начало из негативной реакции на движение за гражданские права, которое зародилось в 1960-х годах.

— В начале этого года, выступая на Гайдаровском форуме, вы сказали, что Вашингтонский консенсус закончился. Можем ли мы ожидать достижения нового консенсуса, или в нашем сильно фрагментированном мире нечто подобное уже невозможно? Стоит ли нам по-прежнему ждать упадка гегемонии США, конца долларовой эры и подъема новых радикальных проектов в глобальном масштабе? Или без больших тотальных войн с массовой мобилизацией это стало невозможным?

— Для преодоления стрессов глобальной финансово-экономической деятельности уже появился новый инструментарий. Он не связан с более широкой повесткой перераспределения доходов, но обеспечивает определенную степень защиты от капризов глобальных рынков капитала, что, в свою очередь, поощряет глобальных инвесторов и усиливает финансовую интеграцию. Оказалось, что для обеспечения прогресса экономической глобализации мы фактически должны преодолеть ограничения Вашингтонского консенсуса. Этот консенсус был слишком направлен против вмешательства правительств в финансовую систему, что не могло принести пользу. Ключевые элементы новой системы — большие валютные резервы, макропруденциальное регулирование банков, готовность при необходимости использовать средства контроля над капиталом. В мире, где страны с развитой экономикой проводят массовое количественное смягчение, старые правила неприменимы.

Николай Проценко, Дмитрий Карасев