Энергетический переход — глобальный вызов для российского госкапитализма

Последние тенденции на мировом рынке энергоносителей оставляют для России все меньше пространства для маневров в привычной парадигме великой энергетической державы. Над экспортом (причем не только нефтегазовым) в Европу занесен дамоклов меч «углеродного налога», который в Евросоюзе планируют ввести в ближайшие несколько лет с возможными последствиями для российской экономики, измеряемыми в миллиардах долларов, а второй важнейший партнер по торговле углеводородами, Китай, ведет собственную игру на рынке нефти и газа, преследующую единственную цель — снижение цен. Задачи диверсификации и нового цикла модернизации российской экономики в этих условиях становятся без преувеличения экзистенциальными. Однако, для того чтобы наконец перейти от слов к делу, требуется как минимум признание того, что предыдущая попытка осуществить это в рамках государственного капитализма оказался бесплодной, а в новых реалиях ставка на государство как драйвер модернизации экономики и вовсе лишается перспектив. Без активизации частных инвестиций новый вызов для российской экономики останется без адекватного ответа, но обеспечить условия для их привлечения сейчас как никогда сложно.

Война за рынки на два фронта

«Финансовые потери отечественных экспортеров будут составлять миллиарды евро. Эту цифру пока невозможно в полном объеме, конечно, посчитать, но речь идет об очень значительных выпадающих доходах. Таким образом, этот углеродный налог может резко увеличить конкурентоспособность товаров из европейских стран по отношению к другим государствам, включая и нашу страну. По сути, это такой скрытый протекционизм, правда под очень благовидным предлогом, который будет мешать доступу наших товаров на рынок Европейского союза», — прокомментировал несколько дней назад заместитель главы Совета безопасности РФ Дмитрий Медведев планы ЕС установить дополнительные сборы на импортируемые товары с высоким «углеродным следом».

Прозвучавшая в выступлении Медведева оценка будущих потерь базировалась на информации Российской академии наук, которая в целом совпадает с западными исследованиями. Согласно прогнозу международной аудиторской группы KPMG, в базовом сценарии, предполагающем введение углеродного налога в 2025 году, в последующие пять лет российские экспортеры получат дополнительное обременение в объеме 33,3 млрд евро, а в негативном сценарии — налог вводится уже в 2022 году — цена вопроса может превысить 50 млрд евро. Можно, конечно, рассчитывать на относительно благоприятный сценарий — новый европейский налог вводится с 2028 года, что обойдется для российской экономики в 6 млрд евро до 2030 года, — но это не отменяет базовый факт: решение Евросоюза, скорее всего, необратимо. Иными словами, речь уже не идет о том, реально ли глобальное потепление, или же это миф, вокруг которого выстраивается соответствующая экономическая политика, а инициативы, которые недавно воспринимались главным образом в гипотетическом ключе, на глазах обретают реальность.

Окончательное понимание этого сложилось благодаря пандемии коронавируса, которая лишь укрепила планы Евросоюза ускорить декарбонизацию своей экономики. Еще в конце прошлого года были согласованы основные цели «Европейского зеленого курса» — структурной перестройки экономики, предполагающей двукратное снижение выбросов углекислого газа к 2030 году и полную декарбонизацию к 2050 году. Объем инвестиций в соответствующие мероприятия нового десятилетия был определен в 260 млрд евро. Декарбонизация стала и одним из ключевых пунктов в повестке бюджетного плана по поддержке восстановления европейской экономики от последствий пандемии, обсуждавшегося в июле на саммите Евросоюза, — общий бюджет соглашения составляет порядка 1,1 млрд евро. Одновременно значительно активизировали собственные планы декарбонизации ведущие нефтегазовые компании Европы — норвежская Equinor, итальянская Eni, французская Total.

«Само по себе введение углеродного сбора свидетельствует о постепенном утверждении в Европе идеологии перехода к более чистым и безопасным для окружающей среды источникам энергии. Сейчас энергетическая революция в Европе отвечает не только экологическим интересам и политическим амбициям левых либералов, но и стремлению существенно снизить влияние России как экспортера нефти и газа. Впрочем, если в Евросоюзе, в ключевых странах вроде Франции и Германии, придут к власти иные политические силы, в том числе евроскептики и правые консерваторы, то политика энергетического перехода может быть несколько скорректирована», — комментирует эксперт финансового рынка, управляющий партнёр компании Lavnik Investments Григорий Вершинин.

По его мнению, приведенным выше оценкам стоит доверять, тем более что огромная часть российских компаний не соответствует тем зеленым критериям, которые предъявляет Евросоюз.

На противоположном — азиатском — конце российской экспортной «трубы» сейчас также разворачиваются тревожные для будущего события. На днях стало известно, что на сентябрь Китай зафрахтовал 19 танкеров общей вместимостью 37 млн баррелей нефти для импорта из США. Эта в перспективе рекордная закупка американской нефти будет выполнена в рамках первого этапа нормализации китайско-американских торговых отношений, который был утвержден еще в январе и предполагал импорт товаров из США в объеме $ 200 млрд, включая энергоносители на $ 52 млрд в течение двух лет. По итогам первого полугодия Китай фактически сорвал свои обязательства, закупив в США минимальные объемы сырья, что позволило российской нефти удержать первое место в объемах китайского импорта, но теперь китайцы явно собираются наверстать упущенное.

Стратегия КНР понятна: максимально диверсифицировать поставки, чтобы иметь возможность успешно торговаться по цене с нефтедобывающими странами. Аналогичным образом Китай ведет себя на газовом рынке: в первом полугодии он закупил 1,27 млрд кубометров российского газа, что составляет лишь четверть от контрактных объемов на текущий год (5 млрд кубометров), а основной объем китайского газового импорта пришелся на СПГ, главным образом из Австралии. В целом снижение физических объемов экспорта российского газа в первом полугодии составило почти 16%, а экспортные доходы «Газпрома» снизились в два раза год к году — до $ 11,3 млрд. Во втором квартале, согласно недавнему сообщению компании, средняя экспортная цена газа упала в 1,9 раза к тому же периоду прошлого года — до $ 110 за тысячу кубометров.

Для российской нефти существенной линией поддержки оказался экспорт в США. Согласно свежей статистике, в июне Россия направила американцам 2,254 млн баррелей нефти, выйдя на седьмое место в рейтинге поставщиков, а в совокупности с нефтепродуктами (16,54 млн баррелей) заняла четвертое место. По итогам первого полугодия физические объемы экспорта нефти остались почти неизменными, на уровне 125 млн тонн, однако доходы от него снизились в полтора раза — до примерно $ 39 млрд. Но уже в августе натуральный экспорт нефти сильно просел: по предварительным данным, по системе «Транснефти» было отправлено 16,2 млн тонн — на 23% меньше, чем в августе прошлого года, а план на сентябрь предусматривает снижение экспорта до 15,7 млн тонн. В частности, поставки нефти в Китай могут сократиться с 3,5 млн до 3,2 млн тонн.

По-старому не получится — по-новому неспособны

Окончательное превращение нефти и газа из рынков продавцов в рынки покупателей ставит перед российской экономикой в ее нынешнем состоянии практически неразрешимые задачи. В отличие от 2015−2016 годов, возможностей эффективно сыграть на повышение цен уже, похоже, не представится: даже если цены на энергоносители в среднесрочной перспективе будут восстанавливаться до прошлогоднего уровня, новая волатильность на этом рынке представляется практически неизбежной, а борьба за рынки будет только усиливаться. Соответственно, никаких иных выходов у российской экономики, кроме диверсификации и ухода от сырьевого профиля, попросту нет.

При этом задача диверсификации все больше осложняется зеленой переменной, которую в России чаще всего воспринимают как некий очередной протекционистский барьер, хотя в той же степени ее можно рассматривать и как новый драйвер модернизации капиталистической экономики в начале ее нового цикла. В качестве относительно недавней аналогии можно привести революцию в информационных технологиях в 1970-х годах, которую «благополучно» проспал СССР, а примером из более отдаленного прошлого может служить технологическая модернизация металлургии, с которой Российская империя опоздала на несколько десятилетий. Когда Англия становилась «мастерской мира», развивая свою металлургию на базе каменного угля, российские мануфактуры по-прежнему работали на угле древесном, резко уступавшем каменному по эффективности. В целом давно известно, что в каждый новый цикл мировая капиталистическая система въезжает на новом технологическом драйвере, и нынешняя европейская доктрина «энергетического перехода» и является попыткой этот драйвер не только создать, но и обеспечить его мощным финансированием.

Между тем, указывает Григорий Вершинин, в России по-прежнему относятся к политике «энергетического перехода» с недоверием:

«Во-первых, очевидно, что ее реализация чревата для нашей страны серьезным финансовым убытком: сократятся прибыли российских компаний, они будут платить более внушительные налоги, в перспективе некоторым компаниям могут и вообще закрыть доступ на европейский рынок. Во-вторых, энергетический переход сам по себе подразумевает снижение энергетической зависимости Европы от России, а значит, и политическое влияние нашей страны на континенте будет уменьшаться».

По мнению эксперта, адекватным ответом на это может быть комплексное сочетание политических и экономических мер: от поддержки определенных политических сил в европейских странах до определенного снижения цен на энергоносители с целью повышения их конкурентных преимуществ. Однако в перспективе проблемы могут возникнуть и на китайском, а точнее, в целом на азиатском направлении. В КНР, а также в странах Юго-Восточной Азии проявляют немалый интерес к альтернативным источникам энергии, напоминает Вершинин:

«Для Китая они интересны, во-первых, из соображений экономии средств, во-вторых, в качестве диверсификации своего портфеля поставщиков энергоносителей, а в-третьих, для того же снижения зависимости от России. Не исключено, что в обозримом будущем Китай продолжит политику в духе европейских стран и будет одновременно как диверсифицировать поставки энергоносителей, так и развивать новые и альтернативные способы и технологии получения энергии».

Учитывая эти перспективы, логично задаться вопросами о том, есть ли сегодня у России собственный технологический драйвер для вхождения в новый экономический цикл, или же в каком качестве и на каких условиях она может присоединиться к западному проекту? Однако эти альтернативы выглядят менее значимыми в сравнении с другим вопросом: способна ли Россия адекватно справиться с новыми вызовами глобального развития при тех правилах игры, которые складывались в ее экономике на протяжении последнего десятилетия? Речь о постоянном наращивании в экономике роли государственного сектора, который еще несколько лет назад рассматривался как вполне реалистичная база для быстрого и при этом высокотехнологичного роста.

Ответ на этот вопрос проистекает из двух текущих обстоятельств.

Во-первых, это состояние российского бюджета, который стремительно теряет нефтегазовые доходы, которые невозможно компенсировать поступлениями от несырьевого сектора. В первом полугодии, по данным Счетной палаты, их доля в федеральном бюджете сократилась почти на 14%, до 29,3%, причем это только непосредственные доходы от добычи нефти и газа плюс экспортные пошлины на энергоносители. В целом понятно, что бюджеты предстоящих лет не будут бюджетами развития, в которых можно предусмотреть серьезные расходы на модернизацию экономики, а рассчитывать на то, что на эти цели будут направлены растущие вопреки кризису российские резервы, не приходится — накопление резервов давно превратилось в самоцель российской финансовой политики. Не говоря уже о том, что изъять еще больше средств из населения и бизнеса под предлогом необходимости очередного «прорыва» точно не получится, — доходы граждан и компаний возобновили резкое падение и каждая попытка заставить ими снова поделиться будет вызывать резкое сопротивление.

Второй и, вероятно, главный момент — это реальные результаты постоянного огосударствления экономики. Приравнивание экономики к бюджету, незаметно случившееся в последние годы, привело не только к падению частных инвестиций, но и к размножению неэффективных госпроектов, на которые регулярно выделялись гигантские средства. Последний пример из этой серии — чудовищный объем долгов, накопленных Объединенной авиастроительной корпорацией (ОАК): как сообщил в свежем интервью РБК индустриальный директор авиакластера госкорпорации «Ростех», бывший министр обороны РФ Анатолий Сердюков, объем ее долгов перед банками достиг 530 млрд рублей. Эта сумма, констатировал Сердюков, возникла в результате того, что ОАК приходилось брать кредиты на невыгодных условиях на выполнение государственных задач.

Как можно легко догадаться, подобных примеров можно привести десятки, и проблема, разумеется, не решается путем добровольно-принудительных обязательств для госбанков «кредитовать реальный сектор экономики» — российские банки давно живут в гораздо более сложном мире, чем представления о нем адептов штурмовщины и мобилизации в духе сталинских пятилеток. Тем более что результат этой штурмовщины отнюдь не гарантирован — здесь как раз и можно вернуться к вопросу о наличии собственных технологических драйверов, конкурентных на глобальном уровне. А к этому еще и добавляется все более явная проблема удручающе низких российских зарплат: в отличие от модернизационных циклов прошлого, когда роста экономики удавалось добиться за счет экономии на труде, сегодня с легкостью можно получить результаты прямо противоположные. Что мы, собственно, и наблюдали в течение последних пяти лет: увеличение национального ВВП в пределах статпогрешности при сохранении непозволительно низких в сравнении с развитыми экономиками доходов основной массы жителей страны.

В свое время сторонники экономического дирижизма настаивали на том, что символом веры экономической политики должен стать лозунг «Больше государства!». Как ни странно, он и сегодня более чем актуален, несмотря на очевидные провалы государства в попытках диверсифицировать и модернизировать российскую экономику. Однако понимать эту установку следует не в том смысле, что государство должно раздавать больше денег направо и налево под как бы собственные проекты без гарантий результата, а в совершенно ином ключе: государство должно обеспечивать условия для привлечения и сохранности частных инвестиций, без которых никакого экономического роста попросту не состоится. Эти условия хорошо известны: по-настоящему независимый суд, гарантии прав собственности, прекращение силового давления на бизнес, борьба с коррупцией на системном уровне вместо превращения ее в инструмент межклановых войн, необременительные налоговые режимы, повышение качества образования и т. д. Эти банальные, в общем-то, вещи приходится повторять вновь и вновь, если власть действительно озабочена реальным решением задачи преодоления отставания России от ведущих мировых экономик.