Боливия: горы и штампы

За украинской тематикой из медийного пространства почти исчез еще недавно активно обсуждаемый переворот в Боливии. Между тем, его последствия быстро и радикально разошлись с отечественными прогнозами. Обстановка в стране стабилизировалась, Эво Моралес — в эмиграции и под судебным преследованием, однако «его» «Движение к социализму» (МАС) не запрещено и активно готовится к выборам. Обещанная гражданская война не состоялась — по крайней мере, пока.

Апокалиптические прогнозы, в свою очередь, исходили из весьма странных представлений о Боливии вообще и о МАС в частности. Стандартное описание правления Моралеса, часто идущее в комплекте с обвинениями Москвы в очередной сдаче союзника, по сути представляет собой классическую агитку в исполнении отечественных левых. Итак, согласно распространенному штампу, Моралес — законно избранный «почти коммунист», представитель индейского подавляющего большинства Боливии, до него веками возглавляемой горстью колонизаторов-креолов, добившийся выдающихся экономических успехов и свергнутый праволиберальными нацистами-креолами в результате образцового «майдана».

Моралес, в меру своих скромных (в основном — «риторических») возможностей, был добрым союзником Москвы в противостоянии Вашингтону и это заслуживает всяческого уважения. Однако идеализация Моралеса и МАС, построенная едва ли не на безусловных рефлексах, явно мешает адекватному восприятию ситуации.

Начнем с этнического состава населения Боливии. Распространенное «5% креолов, 25% метисов,70% индейцев» восходит к советской литературе 1970-х, в лучшем случае апеллировавшей к традиционной системе латиноамериканских каст. Согласно ей, а — квартероны-кастисо не считались белыми, б — к метисам относились только классические «половинные» метисы, но не чоло с четвертью «колонизаторской» крови (вопреки распространенному убеждению, чоло — это не местное боливийское название метисов, а именно определенная «пропорция»). К Боливии эта система, давно ставшая анахронизмом во всей Латинской Америке, имела весьма перпендикулярное отношение, по крайней мере, с середины прошлого века.

На практике общепринятая оценка описывает состав местного населения как 15% белых, 30% метисов и 55% индейцев; вполне возможно, это соотношение несколько смещено в сторону индейцев, но не радикально. Иными словами, индейцы — действительно большинство, но отнюдь не подавляющее. При этом этнические группы разделены географически — белые и метисы сосредоточены в крупных городах и на равнинном востоке страны, генерирующем основную часть ВВП, индейцы — в сельской местности на гористом западе. Метисы Боливии ближе к белым, чем к индейцам не только на карте — это испаноязычное христианизированное население, в отличие от формально окрещенной индейской «глубинки».

Таким образом, «5% колонизаторов, противостоящие всем остальным» вполне апокрифичны. На практике речь о разделенной более или менее поровну стране.

Равным образом, рассказы о вездесущем белом расизме и кастовости, свирепствовавших до Моралеса, на практике буквально копируют «толерантную» риторику на Западе — при этом с той же степенью достоверности.

Перейдем от демографии к предыстории. Согласно еще одному штампу, Моралес был первым, кто выступил против существовавшего от начала времен дикого боливийского капитализма. В реальности у Боливии едва ли не самый обширный «красный» бэкграунд в Южной Америке.

Первая ограниченная национализация иностранной собственности произошла в 1937-м, после переворота социалистически настроенных военных — в комплекте с установлением максимума цен, приказами расстреливать спекулянтов с мгновенно возникшего черного рынка и т. д. В 1939−1943 уже правили умеренные, однако после очередного переворота к власти вновь пришел странный микс из правых социалистов, изначально подражавших Муссолини и Ко, специфических левых социалистов немарксисистого толка и ортодоксальных левых при доминировании первых. При этом на заднем плане присутствовали настоящие национал-социалисты — «Боливийская социалистическая фаланга». Идеология местных истинных арийцев была построена на антикоммунизме и в значительной мере не общеболивийском, а… индейском национализме. Забегая вперед, отметим, что с 1947-го их влияние на местную политику становится активным и явным.

Плюрализм закономерно закончился свержением президента… коммунистами, фашистами и новым правым переворотом.

В 1950-х левые в лице Националистического революционного движения (НРД) в главе с Анхелем Пас Эстенсорро окончательно пришли к власти. Согласно официальной советской версии, в 1952-м в Боливии произошла «буржуазно-демократическая революция», однако «в дальнейшем… правительство НРД встало на путь реформизма… Это при­вело к резкому замедлению революционных преобразо­ваний и контрнаступлению реакционных сил, завершив­шемуся в 1964 году новым переворотом. Власть захватила военная хунта, усилившая репрессии против трудящихся… В октябре 1970 году к власти пришли прогрессивно на­строенные военные, однако в августе 1971 года произошел новый военный переворот».

В реальности «буржуазно-демократическая революция» выразилась в широкомасштабной национализации, разделе помещичьих земель и превращении вполне левых профсоюзов в органическую часть власти — с введением представителей в правительство, практически полным рабочим контролем на предприятиях и правом вето на решения традиционных госструктур. Поскольку результатом стал образцово-показательный трэш, признать в СССР все это социалистической революцией было практически невозможно, однако «буржуазность» в тогдашней Боливии наблюдалась весьма плохо.

«Реакция» 1964-го исходила изнутри НРД и опиралась на крестьянство. При этом уже в 1969-м было провозглашено возвращение к идеалам 1952-го, а в 1970-м к власти пришли еще более радикально настроенные военные. Против них вполне солидарно выступили НРД и «Фаланга». В результате к власти пришел глубоко безыдейный военный режим во главе с генералом Уго Бансером, запретивший деятельность всех партий и выславший руководство НРД и «Фаланги» из страны.

В 1977-м под давлением администрации Джимми Картера в Боливии были все же проведены выборы. Демократизация по-картеровски оказалась столь же успешна, как и «фирменное» освобождение заложников в тегеранском посольстве — к власти пришла «Фаланга», при этом ультраправые традиционно оказались хуже ультралевых. Например, они очень трепетно относились к местной наркомафии.

Фашисты продержались у власти до ноября 1981-го, после чего она вновь перешла к социалистам — до 1997-го и, после перерыва на правление демократически избранного бывшего диктатора Бансера, с 2002-го года. Последним президентом перед избранием Моралеса стал вице-президент в предыдущем правительстве НРД Карлос Меса.

При этом в 1985−1989 годах, после отставки предыдущего президента с фразой «Боливия умирает» инфляция составляла скромные 25 000% в год — в 10 раз больше, чем в России 1992-го, а у власти находился ни кто иной, как Пас Эстенссоро. Именно при нем в Боливии начались… неолиберальные реформы в варианте шоковой терапии — по рецептам МВФ. Практически наследие революции 1952-го похоронил ее непосредственный автор — парадокс в том, что в роли местного «Ельцина» выступил местный «Ленин».

Иными словами, эпоха социалистических экспериментов в Боливии началась всего на 20 лет позже, чем в России и закончилась тогда же и тем же. В итоге, например, сырьевой сектор находился под контролем государства более тридцати лет задолго до ренационализации Моралеса.

Обратимся к более актуальным штампам и рассмотрим экономические успехи Боливии. Действительно, например, с 2007-го по 2016 год ВВП страны по паритету покупательной способности (ППС) вырос почти на 80%. Это много. Однако восторженные оценки старательно игнорируют страновую специфику, региональный контекст и динамику роста.

Во-первых, подушевые успехи Боливии серьезно размываются высоким демографическим приростом — 10% в тех же 2008−2016 годах. В начале правления Моралеса (избран в 2006-м) ежегодные темпы прироста населения составляли 1,7%, по состоянию на 2015-й — 1,53%.

Во-вторых, на стороне быстрого роста изначально был эффект низкой базы. Боливия — была и остается самой бедной страной Южной Америки и одной из самых бедных — в Латинской Америке в целом (беднее в регионе только Никарагуа и Гаити). Подушевой ВВП по ППС в стране составляет лишь $ 7842−$ 8317 на человека — примерно уровень Индии, Молдавии и Узбекистана. В Южной Америке ближайшим, хотя и несколько более богатым аналогом Боливии является Гайана, долго строившая «кооперативный социализм», в Центральной то же положение занимают Гватемала, Сальвадор и Белиз.

Все непосредственные соседи Боливии весьма радикально богаче ее, при этом речь идет не только об изначально достаточно развитых Чили и Аргентине. Так, подушевой ВВП в Перу составляет $ 14 242−$ 14 393, в исторически более бедном Парагвае $ 13 400−$ 13 571. В Бразилии подушевой ВВП по ППС составляет $ 16 068−$ 16 146.

При этом в 1,7−2 раза более богатые соседи показали или лишь чуть меньшие (Перу, 66,6%, Бразилия почти 70%), либо почти в полтора раза большие темпы роста ВВП (Парагвай, 117%). Чилийский рост за 2008−2016 составил практически боливийские 78,36% при более чем тройном разрыве в подушевом ВВП ($ 25 223−$ 25 700). Даже хронически проблемная Аргентина показала 53,6%. На стороне потребления большинства соседей оказался гораздо более низкий демографический прирост

Иными словами, успехи Моралеса, взятые не в вакууме, а в региональном контексте, производят весьма среднестатистическое впечатление даже без учета эффекта низкой базы и более чем серьезного газового «допинга».

Между тем, Боливия вполне закономерно является традиционным поставщиком «заробитчан» в регионе и шансы победить холодильник с помощью телевизора в случае Моралеса стремились к нулю. В случае с Чили и в меньшей степени с Парагваем ситуация осложнялась историческим соперничеством — Парагвай, разгромивший боливийцев в Чакской войне, исторически считался эталоном бедной и отсталой латиноамериканской страны; в отношении Чили уже почти полтора столетия существуют территориальные претензии и «крымско-украинский» эффект — захваченная чилийцами в 1884-м Атакама до сих пор остается болевой точкой и фактором внутриполитической борьбы в Боливии. Так, Моралес фактически пришел к власти на волне протестов против поставок газа в Чили.

Теперь обратимся к динамике. Весьма нетрудно установить, что повышение темпов роста боливийской экономики началось до Моралеса — они росли почти каждый год с 2001-го. Так, в 2005-м рост составил 4,42%. Секрет прост — в Боливии быстро росла газодобыча, а в мире — цены на газ. За 14 лет правления Моралеса темпы роста боливийской экономики лишь трижды превысили предшествовавший уровень на процент и более — вполне ожидаемо на пиках сырьевых цен, в 2008-м, 2013-м и 2014 годах (здесь надо учитывать, что динамика газовых цен, заложенных в долгосрочных контрактах, следует за нефтяной с запозданием).

Если же рассматривать боливийскую экономику на более длительном промежутке, то можно обнаружить, что в отличие от России, в Андах не было эпического провала девяностых — темпы роста в течение крайне проблемного для РФ и всех производителей сырья десятилетия были лишь чуть ниже, чем в «десятых"-"нулевых». Но достижения Моралеса так и не смогли повторить эффект от предыдущего сырьевого пика — в семидесятых выше были как средние темпы роста, так и рекордные показатели.

Иными словами, то, что отечественными левыми подается как выдающееся достижение, в самой Боливии может выглядеть как полтора десятилетия упущенных возможностей.

Впрочем, экономический рост — это далеко не все. Хотя ситуации, когда «богатые богатеют, бедные беднеют» на его фоне являются в подавляющем большинстве случаев пропагандистским фантомом, причудливое распределение его результатов довольно распространено. Успехи в снижении бедности являются еще одним элементом картины «боливийского экономического чуда» — и они действительно есть. Нюанс в том, что они скромно преувеличены втрое.

Согласно МВФ, доля населения Боливии, проживающего в нищете, в 2004—2014 годах сократилась с 77% до 17%. Это активно пропагандируется в духе «Моралес вырвал население Боливии из вечной нищеты» — однако на практике речь идет о довольно примитивном фейке. Проблема в том, что колоссальное количество «нищих» в Боливии не было долгосрочной нормой — это следствие финансового кризиса 1998−2002-го и обвальной девальвации местной валюты.

Между тем, закончился он отнюдь не при Моралесе — с вполне прозрачными результатами. В итоге доля населения, живущего на доллар в день и менее, составляла в 2005-м 38%. Только за счет собственных ресурсов администрация Моралеса смогла снизить число крайне бедных до 24% (на 2011-й). С октября 2012-го Боливия перестала ограничиваться кредитами Андской корпорации развития (фактически венесуэльскими) и вышла на международный рынок долговых облигаций. Как следствие, со следующего года госдолг начал расти — на фоне высоких нефтегазовых цен.

Низкий госдолг Боливии, между тем, является еще одним тщательно рекламируемым достижением Моралеса. Например, ИА"Регнум», 2016-й год: «Отметим, что при администрации президента Эво Моралеса страна добилась одного из самых низких уровней государственного долга в мире (17%)»…

Нюанс, как всегда, в том, что а — это данные 2011-го, причем фактически на тот момент было 17,7%. Б — это, по неясным причинам, не самый низкий показатель. В — это не госдолг. Это так называемый чистый госдолг, показывающий превышение пассивов над активами (золотовалютные резервы, собственные кредиты и т. д.). Как нетрудно догадаться, существует внушительный набор стран с отрицательным чистым госдолгом (в одной из таких мы живем). Более того, ряд таких стран (видимо, для наглядности) находился прямо по соседству с Боливией: отрицательный госдолг в 2011-м был у Чили, Перу и Парагвая. Так, у последнего чистый госдолг составлял на 2018-й 18,4%, однако в 2011-м он был отрицательным — минус 22,26%. Отрицательный госдолг Перу составлял 40,79% ВВП. Иными словами, экономическая политика Моралеса, взятая не в вакууме, а в региональном контексте, и здесь не привела к адекватным результатам.

На практике минимальные значения собственно госдолга (валового) Боливии были достигнуты в 2012-м — 34%, ровно вдвое больше пресловутых 17%. Как было показано выше, с 2013-го госдолг страны начал расти, при этом рост резко ускорился после падения цен на углеводороды.

Рассмотрим последний этап правления Моралеса более подробно. Итак, темпы роста вполне ожидаемо падали с 2013-го года, достигнув к 2016-му 3,7%. В 2018 году ВВП Боливии вырос на 4,5%. Согласно прогнозу МВФ, по итогам 2019 года ВВП Боливии вырастет на 4,2%.

Что хуже, в целом неплохой для сырьевой страны второй половины «нулевых» рост обеспечивался ударным расширением госдолга при параллельном сокращении ЗВР. Уже к 2016 году он вырос в полтора раза, до 47%. На 2018-й он составил 53,9%. На фоне роста госдолга золотовалютные резервы сократились с $ 14,429 млрд до $ 8,930 млрд, только за прошлый год — на 12,85%. В итоге чистый госдолг увеличился по сравнению с 2013-м почти вчетверо.

Между тем, кредитный рейтинг Боливии — «рискованный с чертами спекулятивного». Как следствие, при формально небольшом удельном весе госдолга по отношению к ВВП займы стоят боливийской экономике дорого.

Теперь, с учетом этой справки, рассмотрим политическую деятельность Моралеса.

Сразу заметим, что риторика по поводу законно избранного президента, свергнутого «майданом», в случае с ним имеет довольно специфический контекст. Путь МАС и Моралеса к власти насчитывает два локальных и один общестрановой, мягко говоря, «майданы» с участием парамилитарных формирований и иной раз «сирийского» типа насилием по отношению к официальным силовикам, блокированием дорог и т. д.

Равным образом, «довольно специфический момент» в рассуждениях о «военно-фашистском» перевороте против «почти коммуниста» состоит в том, что в действительности это был переворот наследников НРД, направленный против партии, изначально называвшейся «Движением социалистов-унсагистов». Оскар Унсага-де ла Вега — ни кто иной, как основатель боливийской «Фаланги».

Продвигаемые Моралесом после прихода к власти реформы были выдержаны вполне в духе идей индейского национализма, озвученных еще Унсагой. Индейцы-крестьяне официально объявлялись предметом особой заботы государства уже во второй статье проекта новой конституции. Во исполнение этого положения национальные общины получали автономию… при одновременном урезании полномочий неиндейских регионов; этнические индейцы получали гигантские квоты в парламенте и при приеме на госслужбу. Кроме того, восточным «колонизаторам» предстояло расстаться в пользу индейцев с огромной частью земли — при том, что традиционное помещичье землевладение в Боливии было давно ликвидировано.

Индейцы практически не принимали участия в освоении равнин в 1970-х. По «официальной» версии — потому, что в отличие от идеально приспособленных к условиям сельвы немцев, старообрядцев и чоло, индейцы не способны были жить нигде, кроме высокогорья. Однако как только на востоке появилось развитое сельское хозяйство, приспособленность кечуа и особенно аймара (родной народ Моралеса) к местным условиям внезапно и резко возросла.

В итоге установление социальной справедливости началось уже через полгода после прихода Моралеса к власти. При этом пакет законов, регулировавших изъятие земли, был принят еще почти через полгода — в ноябре 2006 года. Официально изымались неиспользуемые, неправильно используемые и незаконно приобретенные земли, однако на практике… все выглядело иначе. С недовольными «кулаками» и местными властями разбирались отряды «активистов"-аймара — вплоть до поджогов контрреволюционных префектур. В то же время, например, более позднее покушение на Моралеса, приписанное «контрреволюционерам», на практике оказалось делом рук… левых радикалов.

Как результат, на востоке начались массовые забастовки и вполне симметричное блокирование инфраструктуры. Четыре восточных департамента анонсировали проведение референдума об автономии; весной-осенью 2007-го они были с понятным результатом (Санта-Крус — 85,6% при явке 64,3%) проведены… в пяти. Сопротивление на востоке, хотя и подавленное, заставило МАС несколько сократить амбиции, однако основная часть индейских пожеланий была вполне воплощена в жизнь. Так, более половины индейцев в госструктурах — предмет особой гордости боливийского экс-правительства. При этом как выглядит массированное насаждение нацкадров с развитой родовой/общинной солидарностью в действительности, хорошо известно всему бывшему СССР.

Иными словами, сусальное описание боливийских реалий сильно не соответствует изрядно этнократической действительности. При этом изумляет всеядность наших российских левых, активно поддерживавших тягнибокообразное творчество «народного лидера».

Тем временем, экономические успехи Моралеса от среднерегиональных откровенно мутировали в просто сомнительные — параллельно с попытками самоуковечивания,.

В 2016 году прошел референдум, на котором населению было предложено отменить ограничение числа президентских сроков — 63% избирателей высказались против. Однако контролируемый МАС Верховный суд разрешил Моралесу переизбираться в третий раз, решив не засчитывать его первый срок, который начался до конституционной реформы. Нетрудно заметить, что именно политическая подготовка к референдуму стоила Боливии резкого роста госдолга и сокращения ЗВР, активно тратившихся ради создания благоприятного имиджа президента.

На выборах 20 октября 2019 года Моралес получил, по официальным данным, более 48% голосов — при том, что 63% тремя годами ранее проголосовали против того, чтобы он вообще переизбирался. Результатам референдума куда лучше соответствовала цифра, подсчитанная до странного отключения энергии в избиркоме — по версии апологетов МАС, организованного врагами Моралеса.

Результат был предсказуем. Активность оппонентов весьма явно стимулировала перспектива получить в наследство от правления МАС отсутствующие резервы и кратно выросший госдолг — с дальнейшей перспективой сыграть роль злобного антинародного режима на фоне временно удалившихся от власти борцов за народное счастье.

Безусловно, свержение Моралеса принесло немало приятных опций Вашингтону, а мы потеряли союзника в Латинской Америке. К несчастью, это был действительно хороший повод промолчать — любая другая позиция была чревата не только финансовыми, но и имиджевыми потерями. Моралес не слишком соответствовал своему каноническому образу и тривиально «зарвался».

Евгений Пожидаев