У Сухума есть шанс: «все, что сейчас не работает, должно работать»

27 сентября городу Сухум исполнилось 25 лет. Официально праздник называется «День освобождения Сухума» — в Грузии отмечают, соответственно, «День падения Сухуми». Но на самом деле именно в этот день появился город, который называется Сухум. И он не очень похож на своего предшественника Сухуми.

Кто-то копнул основательно глубоко, и нашел, что этому маленькому городу две с половиной тысячи лет. Но тот Сухум, которому отмечают тысячелетия, в действительности нажил пока лишь один процент от срока того, мифического города, которого, возможно, никогда и не было.

Он возник именно в этот день, в 1993 году. Выглядел он в первые дни своего существования плохо. Вдоль дорог висели провода, валялись пальмы, ветер разносил обрывки бумаги, пакетов, иногда цементную крошку осыпавшихся руин.

Так закончил свою историю город Сухуми. Несомненно колоритный, типично колониальный, интернациональный город на теплом морском берегу огромной империи. Это был город белых теплоходов и больших финиковых пальм. Он был городом разгильдяев, бездельников и воров. И вместе с тем городом трудяг, исключительно справедливых, говоривших иногда на нескольких языках людей.

У Сухуми было при том второе, гнилое довольно таки, лицо. За белым теплоходом и финиковой пальмой можно было обнаружить грязную гульбу, культ понта, кошмарное воровство и умопомрачительную коррупцию. Главными людьми города были не художники и музыканты, и даже не партийные боссы, а мясник Мучо Цулая. Потому что только у него в городе было мясо, и очень много денег. Если к нему вдруг случайно наведывался торговый инспектор, который не принимал несколько 25-рублевых купюр за то, чтобы немедленно уйти, Мучо обещал размешать его в свежем фарше.

Сейчас тот город еще пока многие хорошо помнят, но детали стираются. Поэтому взращены мифы. Один из них о том, что это был город, почти столь же белоснежный как белый теплоход на его пристани. Но это неправда. Что есть общего у Сухуми и Сухума — они оба плохо выглядят. Тогда тоже была набережная, красиво было на фуникулере, то есть на горе над городом, где так и не построили фуникулер. В целости и сохранности стояли старые греческие особнячки. Но почему-то люди забыли, что почти все эти особнячки были коммуналками, на исторические стены которых навесили деревянные пристройки, из них воняло мочой и помоями. А не так все это страшно выглядело только потому, что эти гнилые пристройки были обтянуты виноградом, за которым проглядывали испитые лица. Кстати, пока шла война, пристройки сгорели, чаще, конечно, вместе с домами, но даже руины выглядели эстетичнее, чем те довоенные муравейники. Кстати, особняки те в основном восстановили, и они весьма прилично выглядят сегодня.

Не лучше Сухуми выглядел и за пределами исторического центра. Однообразные бельэтажные и двухэтажные сараи и страшные от рождения девятиэтажки — тогдашняя новая застройка представляла из себя почти сплошь аварийные дома.

И тем не менее, в том, советском Сухуми пахло Средиземноморьем — это был город языкового разноголосия и дружеской попойки. И однозначно: тот город не был ни абхазским, ни грузинским, ни русским, ни чьим-либо еще. Он стоял как остров, но остров богатый и значимый посреди океана этнических анклавов больших деревень.

Есть подозрение, что в год грузинской оккупации возникал новый, грузинский Сухуми. Не все, разумеется, имели возможность почувствовать ту атмосферу. Но бывалые и знающие рассказывают о том, что город за две недели превратился в абсолютно грузинский, могло показаться, что здесь и вовсе никого никогда больше не было. В общественном транспорте мегрело-грузинское двуязычие, из окон квартир в те нечастые вечера, когда был свет, голоса грузинских дикторов. «Я не знал, что они все знают грузинский», — вспоминал о тех днях один старый коренной сухумчанин, который, кстати, тоже знал грузинский, но он ему ни разу не понадобился в советском Сухуми.

Прошло всего несколько месяцев, и осенью 1993 года грузинский Сухуми просто исчез за считанные дни, как-будто неведомая сила унесла с собой мегрело-грузинское многоголосие. Но не хотелось бы иронизировать, многим по пути из этого города пришлось пережить много страшного.

Однако жизнь повторилась. В первые годы после своего рождения новый Сухум был абсолютно пустым. Вон там, через квартал идет старушка с бидоном, за гуманитарным супом. А вон тетка вся в черном тянет коляску. А вот разбитые «Жигули» без номеров и бамперов и, видимо, без бензина и со сдохшим аккумулятором ждут «подкуриться».

Но в один день случилось так, что все городе стали абхазами. «Я не знал, что нас столько», — мой старый знакомый, коренной сухумчанин, вновь был обескуражен. А еще подозрительно, продолжал он, как много, оказывается, тех, в ком мы прежде никогда бы не заподозрили абхазов.

Молодой Сухум стал городом, в котором прибывшее в него село настойчиво подавляло тогда еще живые гены советского Сухуми. Это был многогранный конфликт. Довоенная Абхазия, неважно какая — абхазская, грузинская или любая другая, не любила Сухуми — город непонятной культурной принадлежности, но при этом вынуждена была уважать «место силы», сам факт жизни в котором был маркером социальной успешности. Сухуми тоже не любил Абхазию. Заметим, что чаще всего выходцы из города советских времен никогда не говорили, что «мы из Абхазии». Но всегда только: «мы из Сухуми».

Но тут перед селом, истерзанным и разрушенным войной, открылись оставшиеся без хозяев блага, нажитые не всегда непосильным трудом. И все-таки победила дружба. Несмотря на то, что столкнулись очень разные стихии. Город-гуляка и абхазская традиционная деревня, тогда еще живая, с ее умеренностью и упорядоченностью бытия. Но город перемолол деревню, ведь и так бывало, что люди селили скот на последних этажах девятиэтажек. И деревня перемолола город, в нем возникла не курортная суета, а ритм жизни людей, которым приходиться что-то делать для того, чтобы выжить. На этой базе и возник абхазский город Сухум. Не имперский город южного солнца, а город, который однозначно получил этническое лицо. Почему бы и нет, вопрошали мы, те, кому были интересны эти трансформации. Конечно, ему не хватало разных языков, не хватало и сейчас не хватает и белого теплохода — естественной для приморской столицы открытости всем ветрам. Но пусть будет хотя бы один в мире полноценный абхазский город. Правда, абхазский Сухум так и не заговорил на абхазском языке в массе своей, это всегда было здесь сложной проблемой. Ну что ж, пусть будет абхазский город, говорящий на смеси абхазского и русского языков.

Но в последние годы что-то пошло не так. Или точнее, в какую-то другую сторону. У города появляется новый хозяин — ему от 19 до 27 лет, он родился и вырос в самое тяжелое время. Ему не хватило родительской ласки, заботы в школе, каждый день он никогда не знает, на какие деньги он будет жить в дне следующем. Но у него уже есть семья и дети, часто семья не первая и ребенок не один, и даже не два. Он работает, но потом ворует. Или просто ворует, но не работает. Или работает и не ворует, но как ни меняй исходные позиции, все равно у него критические материальные проблемы. Нет жилья, нет понятной профессии, которая поможет заработать на хлеб. Его связи с любой родовой, фамильной средой почти обнулены, люди друг друга не знают. Культурные и этнические идентичности тоже обнулены. Эти люди в каком-то смысле не часть общества. Оно их то ли выкинуло за борт, то ли просто не заметило, но весь этот молодой городской низ никак контрактом с этим обществом не связан. Они мотаются на машинах и убиваются, порой забирая за собой безвинных людей. Они должны друг другу деньги, которых никогда вживую не видели в своих руках. В их жизни нет никакой стабильности и вообще понятности, каждый день как последний.

Маленький Сухум непостижимым образом повторяет судьбу мегаполисов начала прошлого столетия. Когда массы новых людей без ничего и никого, оставшись одни в этом мире, размножались и гибли, но стали субстратом для современных городских обществ. Но пока происходит невообразимое — включился обратный исторический ход. Это когда родители образованнее и в целом развитее своих детей. Они больше люди нашего времени, чем те, кому принадлежит теперь этот город. Можно, конечно, подождать полвека, когда их дети, внуки встанут на ноги, но есть одна проблема. Сухум — не мегаполис. В 80-тысячном городе нет никакой работы. Даже в любом полумиллионнике полно низкооплачиваемой работы, но которая позволяет как-то заработать на хлеб. В маленьком городе нет социальных лифтов, больших производств. Рынок настолько узок, что даже один молзавод здесь сколько раз открылся, столько же и закрылся.

Новое лицо абхазской столицы, оно, уже сейчас, несомненно, отражает эту новую реальность. Социальное расслоение — город огораживается заборами. Благополучная публика из авторитетных семей недоумевает, откуда взялись те люди, которые не боятся залезть к ним в машину. Почтенная интеллигенция все еще возрождает язык, не замечая, что мимо по улицам ездят, они никогда не ходят, только ездят, молодые люди, не способные ни на каком вообще языке выразить глубокую мысль.

Сухум вновь здорово меняется. Но эти изменения, несколько, так сказать, напрягают. И не с позиции охранителя, борющегося за чистоту первозданных культурных состояний. Столица Абхазии рискует в ближайшие десятилетия стать городом серьезных социальных конфликтов. И есть только один способ в них не увязнуть. Это динамичное, опережающее развитие, которое втянет в себя преобладающую массу городских низов. Создаст смыслы, мотивации и движение. Все, что сейчас не работает, должно работать — порты, энергетика, сельское хозяйство, паром в Турцию и трасса на Северный Кавказ, дороги в Грузию и Армению, и перевалы должны быть открыты для туристов. Тогда у Сухума есть шанс. Ибо трудно быть столицей, но городом районного масштаба.

Антон Кривенюк, специально для EADaily