«Народ безмолвствовал»: очерк Деникина об Украине под оккупацией немцев

Ровно 100 лет назад летом 1918 года в условиях немецкой оккупации началась эскалация гражданской войны на Украине. Из-за актуальности событий вековой давности мы публикуем главу пятую из третьего тома воспоминаний «Очерки русской Смуты» бывшего командующего белой Добровольческой армии и главнокомандующего Вооруженными силами Юга России — генерал-лейтенанта Антона Ивановича Деникина (1872−1947). Означенный исторический очерк Деникина охватывает события на Украине в период с Брестского мира (март 1918) до германской революции и капитуляции Германии (ноябрь 1918 год).

***

Украина была порабощена немцами.

Генерал Гофман, начальник штаба Восточного фронта и участник мирной конференции, впоследствии, в 19-м году говорил: «в действительности Украина — это дело моих рук, а вовсе не плод сознательной воли русского народа. Я создал Украину для того, чтобы иметь возможность заключить мир хотя бы с частью России»…

Эта самоуверенность немецкого генерала, не углублявшегося в сложную сущность украинской проблемы, находилась, однако, внешне в полном соответствии с военно-политическим положением. Германское правительство поспешно признало самостоятельность Украины и полномочность Рады, правительства Голубовича и посольства на конференции никому неведомых господ Севрюка, Любинского и Левицкого, имевших по существу такой же легальный титул, как Совет комиссаров и его делегаты господа Иоффе, Бронштейн и Бриллиант.

Вспомним, что и правительства союзников до «Брест-Литовска» готовы были признать фактически советскую власть, и Нуланс от имени союзников предлагал Троцкому материальную помощь… для борьбы против немцев. По тем же соображениям признали «украинскую республику» Франция 5 декабря 17-го года, и Англия в начале 18-го года «Представитель Великобритании на Украине» Пиктон Багге заявил, что его правительство «будет поддерживать всеми силами Украинское правительство в стремлениях к творческой работе, к поддержанию порядка и войне с центральными державами — врагами демократии и человечества»…

Правительства центральных держав подписали мирный договор с Украиной 26 января — в то время, когда почти вся Украина и стольный город Киев были во власти большевиков. По просьбе бежавшего в Житомир правительства Голубовича немцы двинули корпуса ген. Эйхгорна на Украину и почти без всякого сопротивления (дрались только чехословаки), совместно с австрийскими войсками генерала Бельца в течение двух месяцев заняли весь наш Юго-Запад и Новороссию.(1) «Надо было подавить большевизм на Украине, — пишет Людендорф, — проникнуть глубоко в страну и создать там положение, которое доставляло бы нам военные преимущества и позволило бы черпать оттуда хлеб и сырье».

Границы новообразования были определены в договоре лишь на западе — линией Белгорай—Красностав—Межиречье—Сарнаки. Но бурный протест поляков и давление австрийцев заставили мирную конференцию «разъяснить» и этот пункт, предоставив разграничительной комиссии право «провести границу, принимая во внимание этнографические отношения и пожелания населения… на восток от этой линии». На востоке границы устанавливались впоследствии теоретически бесконечными, подчас весьма курьезными переговорами Шелухина с Раковским и соглашением гетмана с донским атаманом. «Тактически — линией расположения германских аванпостов, не считавшейся ни с этнографическими, ни с историческими признаками, а захватывавшей важнейшие железнодорожные узлы. Эта линии проходила через Клинцы—Стародуб- Рыльск—Белгород—Валуйки—Миллерово.

Мирный договор и дополнительные соглашения накладывали тяжкое экономическое бремя на Украину. До 31 июня Рада обязалась доставить австро-германцам огромные количества хлеба и других продовольственных припасов, сырья, леса и прочего.(2) Взамен за эти предметы вывоза, оцениваемые по низким ставкам и низкому валютному курсу, германцы обязались доставить на Украину «предположительно», «по мере возможности» по очень высоким тарифам фабрикаты своей промышленности. В основу всей своей экономической политики Германия поставила: для настоящего — извлечение из Украины возможно большого количества сырья, для чего был затруднен или вовсе запрещен товарообмен ее с соседями, даже с оккупированной немцами Белоруссией; для будущего — захват украинского рынка и торговли, овладение или подрыв украинской промышленности и искусственное создание сильной задолженности Украины.

Осуществление этих целей требовало установления хотя бы элементарного порядка в крае и законопослушности населения. Между тем, Рада и правительство Голубовича с этой задачей справиться не могли.

Непопулярность и неподготовленность украинского правительства, его полная зависимость от немцев, дикие и обидные формы украинизации, отталкивавшие одних и не удовлетворявшие других, — восстанавливали против власти большевистское и противобольшевистское население городов, настроение которых сдерживалось присутствием австро-германских гарнизонов. Полубольшевистские лозунги универсалов и провозглашение социализации земли подняли анархию в деревне, до тех пор сравнительно спокойной. Требование разоружения и приемы, употреблявшиеся для выкачивания хлеба из деревни, усиливали волнения. Вмешательство фельдмаршала Эйхгорна, объявившего в приказе, что урожай принадлежит тому — помещику или крестьянину — кто засеет поля, вызвало только озлобление и в Раде, и в крестьянстве. Все это грозило прервать сообщения в крае и возможность его эксплуатации немцами.

И потому немецкая власть решила устранить Раду.

*

5 апреля был заключен договор между фельдмаршалом Эйхгорном и бароном Муммом, с одной стороны, и генералом Скоропадским, с другой — о направлении будущей украинской политики.

10 апреля австро-германцы спешно закончили и подписали «хозяйственное соглашение с Украинской народной республикой», чтобы одиум его лег на Раду, не на гетмана. 13-го фельдмаршал Эйхгорн ввел военное положение, с применением германской полевой юстиции, а 16-го при обстановке почти анекдотической немцы разогнали Раду и поставили гетманом всея Украины генерала Скоропадского. «Народ безмолвствовал».

Осведомленная в киевских делах организация Шульгина(3) сообщала нам на Юг текст телеграммы императора Вильгельма от 13 апреля к фельдмаршалу Эйхгорну: «Передайте генералу Скоропадскому, что я согласен на избрание гетмана, если гетман даст обязательство неуклонно исполнять наши советы».

Знакомые мотивы. В 1708 году один из предшественников гетмана Иван Мазепа писал Стародубскому полковнику Скоропадскому: «с согласия всей старшины мы решили отдаться в протекцию шведского короля в надежде, что он оборонит нас от московского тиранского ига и не только возвратит нам права нашей вольности, но еще умножит и расширит; в этом его величество уверил нас своим неотменным словом и данной на письме ассекурацией». Полковник Скоропадский не послушался тогда «прелестных увещаний» Мазепы, поехал в стан московского боярина Долгорукова и сам получил гетманскую булаву.

Положение изменилось лишь внешне: водворился известный порядок, по крайней мере в городах, безопасность передвижения и даже видимый экономический подъем, в сущности лишь прикрывший спекулятивную горячку. Впрочем, ненадолго — основа этого благополучия имела нездоровые предпосылки.

Зависимость Украины и полная подчиненность ее германской общей и экономической политике при гетмане не только не ослабли, но даже возросли. Национальный шовинизм и украинизация легли в основу программы и гетманского правительства. Сам гетман в официальных выступлениях торжественно провозглашал самостийность Украины на вечные времена и поносил Россию, «под игом которой Украина стонала в течение двух веков»… Кадетское министерство не отставало в шовинистических заявлениях и в прямых действиях: министр внутренних дел Кистяковский вводил закон об украинском подданстве и присяге; министр народного просвещения Василенко приступил к массовому закрытию и насильственной украинизации учебных заведений; министр исповеданий Зеньковский готовил автокефалию украинской церкви… Все вместе в формах нелепых и оскорбительных рвали связь с русской культурой и государственностью.

Только социальные мероприятия гетмана резко разошлись с политикой Рады: руль ее круто повернули вправо. Вскоре вышел гетманский указ о возвращении земли помещикам и о вознаграждении их за все понесенные в процессе революции убытки. Практика реквизиций (для экспорта), кровавых усмирений и взыскания убытков при участии австро-германских отрядов была жестока и безжалостна. Она вызвала по всей Украине и Новороссии стихийные восстания, подчас многотысячными отрядами. Повстанцы истребляли мелкие части австрийцев, немцев, убивали помещиков, чинов державной варты, поветовых старост и других агентов гетманской власти. В повстанческой психологии не было и тени украинского сепаратизма: они видели своих врагов не в «русских», а в помещике и в немце. Вмешательство пришельцев вносило в общую сумму социальных и экономических причин возбуждения крестьянских масс еще и элемент ярко национальный — не украинский, быть может, и не российский, но во всяком случае в негативном его отражении противонемецкий; им увлекалась и часть офицерства, поступавшего в отряды повстанцев и вносившего в них некоторую организованность.

«Жовто-блакитный прапор», покрывавший собою политическое и социальное движение, служил национальным символом разве только в глазах украинской, преимущественно социалистической интеллигенции, но отнюдь не народной массы.

Гетманская власть покоилась только на германских штыках, а германские войска, занимавшие города и железнодорожные станции взбаламученного края, рыли окопы, оплетались колючей проволокой, чувствуя себя там, как в осажденной крепости.

*

Отношение к гетманскому режиму, хотя и по разным побуждениям, почти у всей русской и украинской общественности было отрицательным.

«Украинский национальный союз», объединивший в июле все украинские партии, поддерживал близкие отношения с вершителем судеб Украины генералом Гренером,(4) с его политическим противником — австрийским представителем графом Форгачем и одновременно находил поддержку в левых парламентских кругах Германии. Союз вел конспиративную работу, стараясь направить волну народных восстаний демагогическими посулами в русло самостийной и социалистической политики прежней Рады.

Видные русские социалисты, примыкавшие к Союзу Возрождения России, составляли заговоры против «реакционной и ненациональной» власти и пытались организовать террористические акты, которые, однако, не приводились и исполнение, ввиду глубоко мирного направления руководителей союза.

Национальный Центр писал 2 июля В. Шульгину: «мы с негодованием следим за развитием физического (?) процесса у вас в Киеве и считаем, что это бред, одержимый всякого рода манией».

Конференция кадетской партии 13—15 мая приняла, как бесспорные начала — «воссоединение России, областную автономию и национальное равноправие» и воспретила членам партии «участие в правительстве, образованном при германской коалиции». От прямого осуждения своих киевских членов конференция, однако, отказалась: «Исполнительный Комитет, не высказывая в настоящее время своего окончательного суждения», поручал одному из членов своих выяснить… создавшееся положение и меры «для согласования положения членов на Украине с директивами ЦК». Только 27-го июня центральный комитет партии выразил им неодобрение «за принятие участия в организации власти, опирающейся на немецкую поддержку». В частной переписке отношение московских кадет к киевским высказывалось гораздо резче и лапидарнее. Так В. Степанов писал: «здесь нет никого, кто бы не считал (как) их поведения, так и не исключившего их из партии (Обл. ком.) возмутительным и марающим партию. Меня ободряет, что гонение на партию в Москве отчасти смывает ту грязь, которою облили нас киевляне, бросившись головой вниз в помойную яму германофильства»…

Киевские националисты, группировавшиеся вокруг В. Шульгина, сурово осуждали гетманскую власть по мотивам национальным и политическим.

На стороне ее оставались, притом лишь до падения Германии, только Союз хлеборобов-собственников в лице крупных землевладельцев, возглавлявших эту бутафорскую организацию, весь сектор крайних правых и «Протофис».(5) Словом — земельная и финансовая знать — максималисты в области классовых целей и интернационалисты в способах их достижения.

Я приведу характеристику этой среды, исходящую из источника, который нельзя заподозрить в некомпетентности и в предвзятости. Князь Гр. Трубецкой писал: «аристократический квартал Липки был… жутким привидением минувшего. Там собрались Петербург и Москва; почти все друг друга знали. На каждом шагу встречались знакомые типичные лица бюрократов, банкиров, помещиков с их семьями. Чувствовалось, в буквальном смысле слова, что на их улице праздник. Отсюда доносились рассказы о какой-то вакханалии в области спекуляции и наживы. Все, кто имел вход в правительственные учреждения, промышляли всевозможными разрешениями на вывоз, на продажу и на перепродажу всякого рода товаров. Помещики торопились возместить себя за то, что претерпели, и взыскивали, когда могли, с крестьян втрое за награбленное. Правые и аристократы заискивали перед немцами. Находились и такие, которые открыто ругали немцев и в то же время забегали к ним с заднего крыльца, чтобы выхлопотать себе то или другое. Все эти русские круги, должен сказать, были гораздо противнее, чем немцы, которые, против ожидания, держали себя отнюдь не вызывающим образом».

Наконец, на стороне гетманской власти стояли еще довольно широкие бездейственные обывательские слои, не углублявшие смысла происходящих событий и жаждавшие покоя, безопасности и примитивного порядка — какой угодно ценой.

Извне гетманскую власть поддерживал московский «Правый Центр» и примкнувший к нему персонально Милюков. Последний своим влиянием на кадет — членов правительства старался, сколько мог, умерить буйный характер их самостийной практики, но в самом факте украинского и донского переворотов видел «явление одного порядка и явление положительное… начало возрождения российской государственности»… «Государственная самостоятельность областей, освободившихся от большевиков раньше Москвы, — писал он — является неизбежной переходной стадией и неизбежным последствием бессилия Москвы освободиться… собственными силами… Участие в перевороте германцев является печальною неизбежностью, но все же второстепенною чертой»…

В. Шульгин, отражая взгляды националистов, писал на Юг: «я не смог произвести над собою ломки, т. е. работать над восстановлением России с немцами… Вопреки мнению Милюкова утверждаю, что киевские кадеты всенародно продали единство России, что было совершенно непростительным шагом».

Эти два вопроса (единая государственность и «ориентация») поглощали всецело внимание русских политических кругов и вызвали среди них ожесточенную полемику. Все другие стороны жизни Украины в их глазах отходили на задний план. В частности, весьма характерно, что в том огромном калейдоскопе личных, письменных и печатных ориентировок, которые сосредоточивались в руках командования Добровольческой армии, они отражения почти не находили.

*

Как смотрел гетман на свои взаимоотношения с Германией?!

За несколько дней до захвата власти он приехал к одному из известных киевских генералов и предложил ему принять участие в образовании нового правительства, «которое должно заменить Центральную раду и явиться посредником между германским командованием и украинским народом». Упомянул, что в этом деле заинтересованы немцы… Когда собеседник его ответил отказом, мотивируя «неприемлемостью для него работы с немцами и на них», Скоропадский возразил, что «немцы здесь не при чем, что он будет вести вполне самостоятельную политику, и закончил даже наивным заявлением, что надеется обойти немцев и заставить их работать на пользу Украины».

«Обойти» оказалось невозможным.

В среде оккупантов шли серьезные внутренние трения: германское парламентское большинство и правительство, австрийское посольство в лице графа Форгача — требовали самостоятельности Украины; немецкая военная партия, исходя из практических расчетов — обеспеченности снабжения и ликвидации нарождавшегося Восточного фронта — временно склонялась к единству России. В зависимости от того, какая педаль нажимала сильнее на Эйхгорна и Мумма, определялся и политический курс гетманской политики.

28 мая генерал Гренер говорил делегации от свергнутой Рады: «Германия искренно желает самостоятельности Украины и будьте уверены, что она — единственный могущественный защитник этой самостоятельности в Европе. Мы хотели вас поддержать. Но анархию и социалистические беспорядки по соседству с нашей империей терпеть не хотим, не можем и не будем»… И гетман клал руль вправо и насильственно украинизировал страну руками кадет и «умеренных» украинских националистов…

К этому времени относится разговор гетмана с одним видным русским генералом, которого прочили на должность военного министра. На вопрос его, правда ли, что гетман принял свой пост исключительно с целью воссоединения Малороссии с Россией, —генерал Скоропадский ответил отрицательно: «может быть, в отдаленном будущем это и случится; но сейчас я буду стоять на почве самостийности Украины». Чрезмерно ревнивое отношение гетмана в то время к «русским влияниям» приводило иногда к курьезам. Так, когда архиепископ Антоний(6) был назначен киевским митрополитом, Скоропадский, предполагая встретить в нем врага гетманской власти и немцефильской политики, отказался вначале признать патриаршее назначение и убедительно просил Эйхгорна воспрепятствовать торжественной встрече архипастыря православными киевлянами. Гетман уверял, что митрополит Антоний — большой «реакционер»!!, что «из встречи его хотят сделать большую москвофильскую демонстрацию».

В октябре генерал Гренер заявил: «положение момента выдвигает сейчас перед Украиной задачи укрепления здоровых национальных устоев и привлечения народных кругов к участию в строительстве страны, как и в ее управлении. И здесь, как и в Германии, в состав правительства будут привлечены представители левых и демократических течений»… Практиковавшаяся немцами ранее скрытая поддержка этих кругов теперь становится явной. И гетман привлекает в состав правительства украинских социалистов и нажимает еще сильнее пресс украинизации. «Новый состав совета министров, — говорит премьер Лизогуб представителям печати 17 октября, — в области внешней и внутренней политики будет стремиться к более резкому выявлению национального лица украинской державы, отстаивая всеми силами самостоятельность и суверенность Украины».

А в то же время (9 октября) представителю Добровольческой армии, полковнику Неймирку, при «случайной встрече», устроенной самим гетманом в квартире его адъютанта графа Олсуфьева, он говорил: «я русский человек и русский офицер; и мне очень неприятно, что, несмотря на ряд попыток с моей стороны завязать какие-либо отношения с генералом Алексеевым…(7) кроме ничего не значащих писем… я ничего не получаю… Силою обстановки мне приходится говорить и делать совершенно не то, что чувствую и хочу — это надо понимать. Даю вам слово, что до сего времени я буквально ничем не связан, никаким договором с Берлином(8) и твердо отгородился от Австрии… Я определенно смотрел и смотрю — и это знают мои близкие, настоящие русские люди — что будущее Украины в России. Но Украина должна войти как равная с равной на условиях федерации. Прошло время командования из Петербурга — это мое глубокое убеждение. Самостийность была необходима, как единственная оппозиция большевизму: надо было поднять национальное чувство. И переворот, который был сделан пришедшими немцами, я ранее еще предлагал союзникам, лично говорил об этом с генералом Табуи»…

В ноябре генерал Гренер, сменив Людендорфа, сдавал уже германские армии на волю победителей… В Киеве говорил авторитетно только… немецкий совет солдатских депутатов. И гетман распускал правительство, приглашал на пост премьера «царского» министра Гербеля и издавал грамоту о Всероссийской федерации со включением в нее Украины. Одновременно генерал Скоропадский не прекращал весьма оживленных тайных переговоров с Украинским национальным комитетом, а на Юг сообщал, что «украинские силы… возглавляемые гетманом… в согласии с Доном и параллельно с Добровольческой армией направляются на борьбу с большевиками и на восстановление единства России».

Такой же двойственностью отличалась политика украинского правительства. Наиболее влиятельная кадетская часть его, в замкнутом кругу киевского главного комитета, под сильным давлением Милюкова, стремившегося обуздать размах украинизации, выносила постановления следовать «по линии превращения местного национального движения в общегосударственное путем объединения всего Юга России». А вне стен комитета «согласованные действия» киевлян проявлялись проповедью на тему: «единая Россия — это нелепость… Насильственное соединение в одном государстве столь больших и столь разнородных частей недопустимо»… Вдохновитель и правая рука гетмана, Игорь Кистяковский, в конце 1917 года был приверженцем Корнилова и Добровольческой армии, весною 18 года — самостийником и германофилом, в октябре, когда немцы потребовали его удаления с поста, — федералистом и германофобом; а в ноябре… централистом и антантофилом…

В свою очередь — само двуличное — германское правительство находило также некоторые странности в украинской политике… Украинский посол в Берлине барон Штейнгель 7-го июля доносил министру иностранных дел: «Императорское правительство находит, что наше правительство недостаточно твердо в своей политике, почему в Киеве происходит двойная политическая игра, вредящая упрочению дружбы между Германией и Украиной. Императорское правительство желает, чтобы политика Украинского правительства соответствовала во всех отношениях условию, заключенному 18 апреля (нов. стиля) 1918 года между генерал-фельдмаршалом Эйхгорном и бароном Муммом с одной стороны и Украинским правительством гетмана, в то время находившимся в процессе формирования, с другой стороны… В виду этого Императорское правительство желает расширить границы своих прав в целях организации порядка и правосудия»…

Впрочем, к концу сентября, после поездки гетмана в Берлин, взгляд германского правительства изменился, и министр фон Гинце в рейхстаге заявил, что на Украине «продолжается в утешительном направлении процесс консолидации. Гетман с министрами вошел в Берлине в соприкосновение с нашим правительством. Констатируем, что намерения гетмана лояльны, планы его нам откровенно ясны».

*

Внешние сношения Украины также всецело зависели от немцев. Все спорные территориальные вопросы о западной границе, о подчинении Украине Крыма, о Ростовском, Таганрогском округах и части Бессарабии, на которые претендовала Украина, разрешались односторонней волей немцев и притом не в ее пользу.

Наиболее характерной была длившаяся бесконечно долго украино-большевистская конференция, заседавшая в Киеве, с Шелухиным и Раковским во главе. Поскольку вопросы, касавшиеся интересов Германии, как например, передача оккупированной Украине в большом числе подвижного железнодорожного состава и урегулирование железнодорожного сообщения, проходили быстро, постольку все остальные, в особенности вопросы о границах, затягивались неимоверно. Участники конференции играли положительно непристойную роль, будучи пешками в руках закулисного дирижера. Приводимый документ характеризует в достаточной мере эти взаимоотношения:

«Секретно.

Г. Председателю мирной делегации Украины С. Шелухину.

В виду того, что в частном разговоре с министром иностранных дел председатель мирной делегации Раковский выразил желание разрешить возможно скорее вопросы, относящиеся к соглашению между Российской республикой и Украинским государством, считаем необходимым поставить вас в известность, что ускорение украино-русских отношений возможно лишь после того, как по этому вопросу выскажется германское правительство…".

Но если дела конференции не подвигались вперед, то многочисленная советская делегация с большим успехом вела пропаганду и организацию тайных большевистских очагов.

В октябре министерство внутренних дел обнаружило две большевистских крупных организации в Киеве и Одессе, находившихся в деятельных сношениях с делегацией Раковского. После произведенных арестов и выемок, как в организациях, так и у самих делегатов, обнаружилось, что работа большевиков велась совместно с Украинским национальным комитетом, и что посредниками между ними были представители немецкой власти…

Результаты этого скандального разоблачения были совершению неожиданные: удаление по требованию немцев с поста министра внутренних дел Кистяковского и освобождение арестованных большевиков.

Нужно было обладать поистине огромным самопожертвованием, неограниченным честолюбием или полной беспринципностью, чтобы при таких условиях стремиться к власти на Украине.

*

Ведение самостоятельной «нежной» политики было тем более невозможно для Украины, что, невзирая на наличность огромных военных запасов и людского материала, она не имела вовсе армии.

Вооруженные силы гетмана состояли: 1) из дивизии генерала Натиева, сформированной из добровольцев, стоявшей в Харькове, находившейся в подчинении у немецкого командования, совершенно разложившейся и впоследствии разоруженной немцами; 2) Сердюцкой дивизии (гвардейской), составленной по набору исключительно из сыновей средних и крупных крестьян-собственников и вскоре разбежавшейся; 3) из охранных и пограничных сотен, несших службу первые — полицейскую в уездах, вторые —пограничную на западе; 4) наконец, в августе, из Владимир-Волынского прибыла сформированная там австрийцами из военнопленных украинцев «1-я Украинская пехотная дивизия», которая вслед за тем, ввиду непригодности была расформирована.

Немцы всемерно противились организации украинской армии, считая ее опасной для себя, и допускали только существование ее кадров.

Подготовка этих кадров — штабов без войск — шла планомерно и основательно. Предположено было создать 8 корпусов двух дивизионного состава и 4 конных дивизии. С условного согласия немцев готовился к обнародованию указ о мобилизации, и набор предположен был на 15 ноября. Точно также готовились кадры «украинского флота», в состав которого должны были войти впоследствии разоруженные и охраняемые немцами русские суда Черного моря. Как известно, к этому времени наступили события, потрясшие Германию и поставившие Украину безоружной перед лицом большевистского нашествия. Поэтому вопрос об украинской армии интересен лишь с бытовой стороны.

Офицерский состав ее был почти исключительно русский. Генералитет и офицерство шли в армию тысячами, невзирая на официальное поношение Россия, на необходимость ломать русский язык на галицийскую мову(9), наконец, на психологическую трудность присяги в «верности гетману и Украинской державе».

Побудительными причинами поступления на гетманскую службу были: беспринципность одних — «все равно кому служить, лишь бы содержание платили», — и идейность других, считавших, что украинская армия станет готовым кадром армии русской.

Так как истинные мотивы тех и других не поддавались определению, то в добровольчестве создалось резко отрицательное отношение ко всем офицерам, состоявшим на украинской службе.

Каковы же были истинные стремления гетмана и его правительства в центральном вопросе — об отношении к России? Было ли официальное исповедание разрыва с русской культурой и государственностью только личиной или искренним их убеждением?

Прежде всего, в состав украинского правительства входили люди различных толков. Для одних самостоятельность Украины была целью, для других — средством. Где — в средствах и целях — проходила грань побуждений личных, классовых, партийных, может быть своеобразно понимаемых национально-государственных, для нас было и осталось неясным. Но вся совокупность фактов украинской действительности приводила нас к неизменному убеждению в беспринципности украинской политики.

Сохранение русской государственности являлось символом веры генерала Алексеева, моим и всей Добровольческой армии. Символом ортодоксальным, не допускавшим ни сомнений, ни колебаний, ни компромиссов. Идея невозможности связать свою судьбу с насадителями большевизма и творцами Брест-Литовского мира была бесспорна в наших глазах не только по моральным побуждениям, но и по мотивам государственной целесообразности. Идея эта не находила, однако, такого безусловного признания в глазах всей армии, как первая.

Эти положения легли в основу наших отношений к гетману. Ни генерал Алексеев, ни я не вступали с ним в сношения. Был только один случай, совершенно частный, когда я обратился к гетману, как к русскому генералу, с протестом против заключения немцами в киевскую тюрьму офицера штаба армии, подполковника Ряснянского. Ответа не последовало. Только с осени 18 года, когда обнаружилась близость катастрофы, висевшей над центральными державами и, следовательно, над Украиной, гетман делал попытки через третьих лиц вступить в сношение с командованием Добровольческой армии…

Но вместе с тем командование не прибегало ни к каким конкретным мерам, враждебным гетманскому правительству. Наше участие в украинских делах ограничилось гласным осуждением гетманской политики, извлечением из Украины русских офицеров, попытками приобрести там оружие и патроны, разведкой австро-германских сил и расположения и подготовкой мер для противодействия предполагавшемуся германскому наступлению против Восточного фронта и Добровольческой армии. Такими мерами признавались, в случае возникновения надобности, партизанская война в тылу немцев, разрушение мостов и железнодорожные забастовки. Киевский железнодорожный комитет и ряд видных путейских инженеров обещали нам содействие в этом отношении. Много видных гетманских сановников и представителей генералитета присылали «с оказией» в Добровольческую армию уверения в своей верности русской идее. А более экспансивные, не раз, быть может, авантюристы, неоднократно «испрашивали разрешение» устроить в Киеве «дворцовый переворот». Приезжал в штаб армии делегат даже от гетманского конвоя… Всем им генерал Романовский категорически запрещал какие-либо выступления против гетманской власти.

Штаб Добровольческой армии не умел и не хотел вести политической интриги. Да и самый факт гетманства не казался угрожающим для национальной русской идеи. В годы, когда рушились вековые троны и сходили со сцены исторические династии, основание новых — представлялось весьма проблематичным… В этом убеждении укрепляли нас и исторические прецеденты. «Малорусский народ — говорит историк — решительно не пристал к замыслу гетмана и нимало не сочувствовал ему. За Мазепою перешли к неприятелям только старшины, но и из них многие бежали от него, лишь узнали, что надежда на шведского короля плоха, и что Карл, если бы даже и хотел, не мог доставить Малороссии независимости».

Для многих политических деятелей теперь, как и двести лет тому назад, — хотя обстановка стала неизмеримо сложнее, — решение украинской проблемы сводилось только к предвидению:

— Кто победит?

Карл—или Петр. Гинденбург—или Фош.

Примечания

Текст к публикации подготовлен по изданию: Деникин А. И. Очерки русской Смуты. Т. 3. Берлин, 1924. С. 31−39.

• Прим. Деникина: Киев занят немцами 16 февраля, Харьков — 23 марта, Ростов — 25 апреля, Одесса занята австрийцами 27 февраля.
• Прим. Деникина: 60 млн пудов хлеба, 2% млн пудов живого веса скота, 3713 млн пудов железной руды, 400 млн яиц и т. д.
• Василий Витальевич Шульгин (1878−1976), русский политический и общественный деятель, публицист. Русский националист и монархист. Депутат Второй, Третьей и Четвертой Государственных дум. Один из организаторов и идеологов Белого движения.
• Карл Эдуард Вильгельм Гренер (1867—1939), германский военный и государственный деятель. Генерал-лейтенант. В 1918 году начальник штаба фельдмаршала Эйхгорна. С октября 1918 года сменил Эриха Людендорфа на посту первого генерал-квартирмейстера. В 1928—1932 годах министр рейхсвера Веймарской республики.
• Союз промышленности, торговли и финансов — русская политическая организация на Украине. Основана в Киеве на съезде 15−18 мая 1918 года с участием около 1000 делегатов.
• Антоний (в миру Алексей Павлович Храповицкий, 1863−1936), с 30 мая 1918 года митрополит Киевский и Галицкий. Первый по времени председатель Архиерейского синода Русской православной церкви за рубежом. Богослов и философ, в начале XX века активный поборник восстановления патриаршества. Набрал наибольшее число голосов как кандидат на патриарший престол на Всероссийском соборе в октябре 1917 года.
• Михаил Васильевич Алексеев (1857−1918), русский военачальник, генерал от инфантерии, с августа 1915 года начальник штаба Верховного главнокомандующего — Николая II. Организатор Белого движения на Юге России, один из создателей и Верховный руководитель Добровольческой армии.
• Прим. Деникина: А как же договор от 5 апреля 1918 года?
• Прим. Деникина: Один из офицеров украинской службы рассказывал о порядке делопроизводства: начальник пишет бумаги на русском языке и дает ее переводить писарю. Последний берет словарь Толпыго, подыскивает украинские слова и, не зная оборотов речи, склоняет и спрягает их по-русски. Интересно, что сношения с немцами приказано было вести только на русском или немецком языках.