Европейское древо и российская ветвь: комментарий к статье Сергея Лаврова

6 марта 2016 года на информационном ресурсе специального проекта журнала «Россия в глобальной политике» была опубликована статья министра иностранных дел РФ Сергея Лаврова под названием «Историческая перспектива внешней политики России». Обращение главы российского МИДа к жанру исторической публицистики сразу же после заключения соглашения с США по перемирию в Сирии интересно само по себе, но вдвойне интересно после случившегося спустя неделю объявления о выводе российских войск. Разумеется, историческая публицистика от российского министра иностранных дел имеет конкретный политический подтекст и конкретных адресатов, как внутри РФ, так и за ее пределами.

Лавров слышит «отголоски извечных для России споров между «западниками и сторонниками собственного, уникального пути». Он пытается в них лично участвовать. Хозяин Смоленской площади пишет о «непрерывности» российской истории и вполне резонно в связи с этим отмечает, что продуманная внешняя политика «не может существовать в отрыве от исторической перспективы». Понятно, что перспектива эта может трактоваться по-разному, либо с принципиальных позиций упомянутых Лавровым «западников», либо — «традиционалистов». Министр в соответствии с духом эпохи безвременья пытается нащупать золотую середину. Поэтому содержательно статья Лаврова идет в русле двухвековых размышлений вечного российского интеллигента на тему «Россия и Европа».

В понимании Лаврова, «Россия по своей глубинной сути является одной из ветвей европейской цивилизации». Образное сравнение Европы с деревом, в кроне которого растет ветвь «Россия», закономерно ставит вопрос о том, являются ли Германия, Англия или Франция также подобными ветвями, или же они — «фрукты» с другого дерева. А если размышлять и дальше, то резонно поставить и такой вопрос автору: какое место на европейском древе занимают США со всякого рода Канадами, Австралиями, Новыми Зеландиями, а также странами Латинской Америки? Впрочем, по тексту Лавров для обозначения всей совокупности противостоящей современной России силы использует обычное и широко распространенное понятие — «Запад», под которым, помимо Европы, подразумеваются и ее бывшие североамериканские колонии.

Итак, Россия, по Лаврову, это «часть европейской цивилизации», но одновременно она — не Запад. Запад же цивилизационно идентичен Европе. Далее Лавров делает важное замечание: «Но при этом русский народ, имея собственную культурную матрицу, свою духовность, никогда не сливался с Западом». Итак, «культурные матрицы» у России и Запада разные. В другом месте статьи Лавров для подчеркивания «особности» России прибегает к явно неудачной метафоре, когда политику отстаивания русскими своей культурной идентичности связывает с их генами и генетической памятью. Подмена культуры вульгарной генетикой, заметим, обратной стороной имеет в современности широко распространенную русофобию и расизм российской интеллигенции по отношению к ее собственному народу.

Россия, по Лаврову, принадлежа к Европе, имеет собственную культуру или «культурную матрицу», как он выражается. Другой спецификой России, по мнению Лаврова, является сохранение традиционного общественного уклада и одновременно стремление к модернизации с использованием наиболее передового опыта. В этом, по его мнению, нет противоречия. «Мы знаем множество примеров модернизации восточных обществ, которые не сопровождались радикальным сломом традиций», — вполне справедливо утверждает Лавров. Модернизация, в его трактовке, в случае с Россией «не означает обязательного отказа от своего «культурного кода». Однако, заметим мы, сохранение традиционного общества где-либо противоречит главной культурной парадигме Европы, в которой в череде «революций» — религиозных, общественно-политических, мировоззренческих, научных — традиционное общество разрушено до основания, да так, что сейчас даже идет разрушение не просто традиционной, а обычной общечеловеческой морали. Здесь мы отметим очевидное противоречие у Лаврова: сохранение в России традиционного общества и является ключевым доказательством того, что Россия — не Европа, и к европейской цивилизации — Западу отношения не имеет, хотя для простого выживания и вынуждена периодически прибегать к модернизации. Более того, для нужд модернизации она создала целый социальный слой. Специфические функции интеллигенции отразились на квазицивилизационной и культурной идентичности России. В итоге отметим, что министр Лавров, признав культурную специфику России в своей статье, так и не осмелился преодолеть парадигму российских западников и назвать Россию самостоятельной цивилизацией. Однако здесь очевидные противоречия по его тексту заметны. Так, в финале своей статьи Лавров видит надежное решение проблем современного мира в сотрудничестве ведущих государств и их объединений при учете «культурно-цивилизационного многообразия» мира. «Долгосрочный успех может быть достигнут только на основе продвижения к партнерству цивилизаций, опирающемуся на уважительное взаимодействие различных культур и религий», — пишет Лавров. Очевидно, что Лавров высказывает пожелание его западным партнерам учитывать именно цивилизационное своеобразие России. Отмеченные нами параграфы по смыслу и графически очевидно противоречат утверждению Лаврова, что Россия является «частью европейской цивилизации». В противном случае в связке отношений Россия-Европа речь следует вести о внутрицивилизационном конфликте, с точки зрения которого «европеизация» России посредством корректировки ее культурного кода в рамках дальнейшей «европеизации» как раз и выглядит вполне уместной. В конкретном виде с подобного рода проектом европеизации мы и столкнулись в ходе украинской «революции» 2014 года. Почему тогда мы должны противостоять ей, а не принять, как благо коррекции специфического «культурного кода»?

Россия, по утверждению Лаврова, «не всегда находилась на европейских задворках и была аутсайдером европейской политики». Здесь мы отметим красноречивое выражение: «не всегда», поскольку очевидно, что оно подразумевает, что все-таки были и такие исторические периоды, когда Россия была вне «европейской политики». А подобное состояние, заметим мы, уже более двух столетий трактуется значительным сегментом общественной мысли Европы как идеальное для нее с геополитической точки зрения.

Лавров оговаривает, что Россия имела «особую роль в европейской и мировой истории». Так, например, принятие Русью христианства по православному обряду, утверждает Лавров, сделало из нее «полноправного члена тогдашнего европейского сообщества». Во-первых, применение современного понятия «европейского сообщества» вряд ли применимо к тогдашней Европе, состоявшей из ядра — территорий бывшей Римской империи и Империи Карла Великого, областей, где без перерывов функционировало римское право, тесно связанное с церковью, и варварской периферии, только начавшей одновременно с Русью свое приобщение к христианской культуре. Во-вторых, применительно к тому образованию эпохи князя Владимира, которое в современной историографии именуют «Киевской Русью», уместней было в социокультурном плане использовать понятие «Скандо-Византия». С точки зрения Второго Рима — Константинополя, относительно Восточной Римской империи Русь была далекой варварской северной периферией, всего лишь одной подчиненной императору и патриарху митрополией из шестидесяти имеющихся. Принятие христианства Русью из Константинополя имело очевидную подкладку — оно прямо исходило из интересов политики безопасности Империи. Иначе говоря, геополитика в то время имела иное географическое измерение, весьма отличающееся от современного. На примере сочинения императора Константина Багрянородного очевидно, что «европейского сообщества» в то время просто не существовало.

Однако главный тезис статьи Лаврова в ином: «На протяжении по крайней мере двух с лишним столетий любые попытки объединить Европу без России и против нее неизменно оканчивались трагедиями, преодолевать последствия которых удавалось лишь при решающем участии нашей страны». Логика подобного утверждения должна подразумевать, что объединение Европы должно обязательно осуществляться с объединением Европы и России. Иначе, если «без» и «против», то тогда «неизменно», которые обязательно преодолевались при «решающем участии». Но тут логика европейцев предполагает иное видение, нежели у Лаврова: инокультурная и цивилизационно чуждая Европе Россия своим постоянным внешнеполитическим вмешательством и даже просто присутствием мешала и мешает «объединению» Европы, в том числе ее экспансии на восток вглубь Евразии для создания дающей ресурсы периферии. Так, например, в 1812 году вторгшийся в Россию Наполеон пытался, на самом деле, поразить Англию в своей борьбе не только за европейскую, но и мировую гегемонию Франции. Аналогичным образом в борьбе за мировое господство с Англией и стоящими за нею США выбранная Гитлером стратегия блицкрига не оставила для нее к лету 1941 года никакого другого направления наступления, кроме как на СССР-Россию. Очередная фаза блицкрига, по мысли фюрера, должна была дать ресурсы для следующей более крупной. Одновременно война против объединившей Европу Германии была коалиционной с помножением ресурсов союзниками по антигитлеровской коалиции, в которой Советскому Союзу была отведена роль держать фронт в своем секторе сдавливающего и удушающего Германию (Европу) кольца.

Но вот как пишет о политической русофобии европейцев, как о некой форме заблуждения, Лавров: «Быстро развивающееся Московское государство естественным образом все более весомо проявляло себя в европейских делах, с другой — европейские страны испытывали опасения в отношении нарождавшегося гиганта на востоке и предпринимали шаги для того, чтобы по возможности изолировать его, не допустить до участия в наиболее важных делах континента». В другом параграфе он продолжает: «С тех пор [Петровских времен] с Россией уже не могут не считаться, ни один серьезный европейский вопрос невозможно решить без учета российского мнения. Нельзя сказать, что такое положение дел всех устраивало. На протяжении последующих столетий вновь и вновь повторялись попытки вернуть нашу страну на допетровские рубежи. Но этим расчетам не суждено было сбыться». И вот как раз здесь-то по последнему пункту Лавров допускает ляп и противоречит очевидному, тому, что мы все вместе с ним наблюдаем за окном. Ведь в 1991 году Россия как раз и была отброшена в своей европейской географической части за малым исключением как раз к допетровским рубежам. В случае с Украиной — даже к рубежам на начало царствования отца Петра Великого — царя Алексея Михайловича. Странно, что российский министр иностранных дел не хочет видеть очевидного, которое как раз и объясняет логику текущей внешней политики Европы по отношению к России, — если выдавливание России «из Европы» и ее отбрасывание в «Азию» удалось в 1991 году, то почему бы его не продолжить и не завершить? В своей статье Лавров пишет: «Укоренившийся на Западе в связи с распадом Советского Союза миф о победе в холодной войне оснований под собой не имеет. Это была воля народа нашей страны к переменам, помноженная на неблагоприятное стечение обстоятельств». Оказывается, по Лаврову, Советский Союз разрушили не конкретные политические действия «элит», пошедших наперекор как раз «воле народа», а некое «неблагоприятное стечение обстоятельств», под которым при желании можно усмотреть все, что угодно, вплоть до природных, активность на Солнце, или техногенных, Чернобыльская катастрофа, причин. Однако реальность все-таки заставляет, попутно вспомнив и известное высказывание о «геополитической катастрофе», смотреть на случившееся как на поражение в «холодной войне». Дипломатия, как бы это ни было больно, должна основываться на реальной политике, а не попытках спрятаться от действительности. Альтернатива в настоящее время такая: либо вступать в жесткое противостояние, либо отступать дальше. В последнем случае вопрос США и их союзниками поставлен конкретно: Россия должна в одностороннем порядке выполнить Минские договоренности. Лавров в своей статье, в свою очередь, исходит из того, что российское руководство для преодоления препятствий на пути отношений с Западом готово на урегулирование украинского кризиса на основе Минских договоренностей. Россия готова признать статус-кво беловежской системы и допетровские границы. Слово «Крым» ни разу не встречается в статье Лаврова, за исключением двухкратного упоминания Крымской войны ХIХ века.

Перед лицом открытого вызова и на фоне агрессивного вторжения Европы на историческое культурное и цивилизационное пространство России Лавров вновь пускает в ход концепцию «Большой Европы» — схемы интеграции России в Западную цивилизацию. Министр пишет: «Россия открыта для самого широкого взаимодействия с западными партнерами. По-прежнему считаем, что наилучшим способом обеспечения интересов народов, проживающих на европейском континенте, было бы формирование общего экономического и гуманитарного пространства, простирающегося от Атлантики до Тихого океана». Не случайно не названа политическая сфера. По химерической концепции «Большой Европы», расширение Европы возможно, но почему-то без расширения ее геополитического пространства. Возможно ли такое при том условии, что политика идет рука об руку с экономикой? Лавров открещивается от обвинений России в «ревизионизме», т. е. имперской реставрации, но и националистическую повестку дня не предлагает. Тем не менее схема реальной, а не мифической «больше-европейской» интеграции предполагает по правилам Европы единый рынок, единый таможенный союз и единую валюту. Все, что вне и граничит, — то периферия Европы, официальным языком Брюсселя именуемое «соседством». И далее, как должно соотнестись «общее гуманитарное пространство» со специфическим российским «культурным кодом», с которым современные европейцы категорически не согласны, ссылаясь на ценностные основания своего отношения к России.

В целом статья Лаврова содержательно примирительна по отношению к противникам России. В политическом плане она отражает стремление российских элит вернуться к докризисному статус-кво с признанием нерушимости Беловежской системы при условии учета ее внутренней самостоятельности и внешних несодержательных гарантий безопасности. В идеологическом плане она является типичным примером современного кризиса цивилизационной идентичности, идущего на фоне процесса дальнейшей периферизации России.

Дмитрий Семушин, редактор Европейской редакции EADaily