Нашумевшая «лингвистическая дискуссия» о принципах преподавания национального языка в Татарстане закономерно продолжилась на Северном Кавказе — территории самой плотной концентрации языков в России. Как и следовало ожидать, на Кавказе эта тема незамедлительно продемонстрировала высокий потенциал политического активизма, хотя такой путь едва ли приведет к заявляемой цели — сохранению национальных языков. Скорее — и не только на Кавказе — в рамках «лингвистической дискуссии» сегодня требуется ответ на вопросы о месте национальных языков в современном российском обществе, об их адаптации к современным реалиям и не в последнюю очередь — о качестве преподавания языков.
Сигналы с «языковой горы»
События в Татарстане, безусловно, не могли остаться без внимания на Северном Кавказе — и не только потому, что в этом регионе проживают носители нескольких десятков языков (еще в средние века арабские источники называли Кавказ «языковой горой»). Для властей и значительной части общественности северокавказских республик Татарстан давно стал неким ориентиром, «образцовым» национальным регионом России, способным открыто и в значительной степени безнаказанно спорить с федеральным центром по ряду принципиальных вопросов. В этом нет ничего удивительного: по уровню экономического развития Татарстан находится далеко впереди глубоко дотационных республик СКФО, а отдельные руководители не скрывают, что видят в татарстанском президенте Рустаме Минниханове старшего брата и наставника.
Еще в конце прошлого года Ассоциация преподавателей и исследователей осетинского языка и литературы начала сбор подписей под обращением к президенту России с просьбой ввести в школах Северной Осетии обязательное изучение второго государственного языка (осетинского). Авторы этого документа отметили, что преподавание в средних школах осетинского языка, имеющего в республике государственный статус, предусмотрено региональным законом об образовании, но федеральные образовательные стандарты не содержат такой дисциплины, как «Государственный язык республики», поэтому регионы не могут самостоятельно включать изучение местных языков в учебный процесс.
Само обращение появилось вскоре после того, как прокуратура Иристонского района города Владикавказа установила, что в большинстве школ осетинский язык изучается недобровольно. «Преподавание родных языков, в том числе осетинского языка, вопреки согласию родителей или законных представителей учащихся, не допускается», — напомнило надзорное ведомство.
На днях, выдержав значительную паузу, ситуацию официально прокомментировала министр образования и науки Северной Осетии Ирина Азимова, сообщив об идущем во всех школах республики мониторинге с целью «без надрыва, спокойно, с разъяснением родителям» выяснить, насколько добровольно школьники хотят изучать осетинский язык. По Владикавказу, отметила Азимова, результатов еще нет, но в районных школах за изучение осетинского языка высказались большинство учащихся, в том числе и не осетинской национальности. Осетинский язык как школьный предмет не будет факультативным, но обязательного экзамена по осетинскому в 11 классе нет, добавила министр. Учащиеся могут выбирать экзамен по осетинскому языку в 9 классе, но в 2017 году таких желающих не оказалось. «Как государственный язык осетинский мы будем изучать в вариативной части, которая формируется участниками образовательных отношений», — резюмировала Азимова, добавив, что сохранить осетинский язык обращениями невозможно — должны быть привлекательными методики преподавания.
В соседней Кабардино-Балкарии в середине января на сайте местного регионального правозащитного центра было опубликовано обращение научной и педагогической общественности к главе республики Юрию Кокову «в связи с начавшимися процессами перевода обучения в школах кабардинскому и балкарскому языкам на добровольной основе» (так в оригинале).
В этом документе утверждается, что в конце прошлого года представители администрации одной из школ Нальчика предложили учащимся 10−11 классов подписать заявления о «добровольном отказе от родных языков и литератур»: «Внизу каждой анкеты стояла фамилия ученика и родителей. Учеников принудили расписаться за себя и родителей. Учащимся не предложили выбора, тотчас же собрали анкеты, заставив обманным способом отказаться от изучения родных языков и литератур. Высвобожденные часы, по словам представителей администрации, должны быть заменены элективными часами по преподаванию русского языка. Администраторы оправдывали замену, аргументируя тем, что русский язык входит в ЕГЭ, тогда как родные языки не входят».
Отдельно представители общественности КБР отметили, что эти «образовательные деструктивные инициативы» происходят на фоне снижения тиража ежедневных национальных газет на кабардинском и балкарском языках, которые теперь будут выходить три раза в неделю. Руководитель Кабардино-балкарского правозащитного центра Валерий Хатажуков уже заявил, что это является «ударом по национальным культурам».
Официальный комментарий практически сразу последовал от прокуратуры Кабардино-Балкарии, напомнившей, что изучение родных языков при получении среднего общего образования (10−11 классы) возможно в рамках регионального компонента и компонента образовательной организации с согласия родителей с учётом мнения учащихся. Региональным базисным учебным планом для общеобразовательных организаций КБР, утверждённым приказом Министерства образования, науки и по делам молодёжи республики, предусмотрен национально-региональный компонент, представленный в 10−11 классах учебным предметом «Культура народов КБР», «Родной язык», «Родная литература». «Неисполнение образовательными организациями приведённых норм действующего законодательства в части добровольного выбора и изучения родных языков может свидетельствовать о грубом нарушении конституционных прав несовершеннолетних», — заявила прокуратура, напомнив гражданам, что они могут обращаться за защитой своих прав в надзорные органы.
Иной отклик начатая в Татарстане дискуссия получила в Дагестане — самом многонациональном регионе России. В начале декабря Институт этнополитологии Дагестанского научного центра РАН представил доклад по результатам мониторинга ситуации в сфере межэтнических отношений. В нем отмечалось, что количество респондентов, оценивающих условия преподавания родных языков в республике как удовлетворительные, постоянно растет — с 74% в 2015 году до 80% в 2017 году, и лишь 6−9% опрошенных негативно оценивают уровень существующих условий для изучения национального (родного) языка.
В то же время эксперты ДНЦ РАН отметили, что удовлетворенность респондентов не является неким абсолютным показателем. «Значительный процент опрошенных, полагающих, что в республиканской системе образования созданы необходимые условия для изучения национальных языков, может быть связан не столько с высокой оценкой самой системы преподавания родных языков в дагестанских учебных заведениях, сколько с наличием очень невысоких требований к этому сегменту образования», — полагают авторы доклада.
Поправки к Гумбольдту
Обеспокоенность северокавказской общественности ситуацией вокруг преподавания национальных языков не требует особых пояснений. Давно вошедшая в канон многих гуманитарных дисциплин формулировка основателя современной лингвистики, немецкого философа Вильгельма фон Гумбольдта: «Язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык, и трудно представить себе что-либо тождественное» — дает, на первый взгляд, непререкаемые основания для того, чтобы видеть в любом реальном или потенциальном риске для языка непосредственную угрозу национальной идентичности.
Однако за два столетия с тех пор, как Гумбольдт сформулировал свою, по сути, романтическую теорию, знания и о языке, и об обществе, зеркалом которого и является язык, развивались по хорошо знакомой из тех же канонических учебников схеме — от романтизма к реализму. Реальной практикой при этом обогащалась и языковая политика — от конструирования отдельных языков (Кавказ и близкие по ландшафту Балканы здесь дают особенно показательные примеры) до «пристегивания» получившейся конструкции к такой же сконструированной национальной идентичности. Эти механизмы подробно описаны в знаменитой книге Бенедикта Андерсона «Воображаемые сообщества», которая в конце прошлого столетия, безусловно, стала качественно новым шагом в понимании того, что такое нация.
Поэтому в дискуссии о судьбе национальных языков изначально следует вычленять сугубо лингвистическую (точнее, социолингвистическую) и политическую составляющие. Это прежде всего задаст дискуссии некий новый вектор, поставив вопросы, которые сейчас уходят на второй план, если вообще поднимаются.
«Я бы разделял общественные кампании по сохранению родных языков и общественные кампании по обвинению федеральных властей в политике ассимиляции: второе я вижу в изобилии — первое почти не вижу, — комментирует старший научный сотрудник Центра проблем Кавказа и региональной безопасности МГИМО Николай Силаев. — Большинство активистов этнических движений уверены, что государство в лице федеральных и региональных властей должно нести ответственность за сохранение и расширение сферы использования родных языков. Поэтому они обращают свои озабоченности по этому поводу именно государству, делая их поводом для политических обвинений. Обсуждение строится вокруг вопроса „кто виноват“, а не вокруг вопроса „что делать“. Активисты не предлагают решений, которые не основывались бы на административных предписаниях или репрессиях: „Как это вы живете в Эндурии, не понимая эндурского языка?“».
«Школа, — продолжает Силаев, — несет ответственность за сохранение родного языка. Но есть одна проблема: этот язык не может сохраниться только благодаря тому, что он изучается в школе. Нужно, чтобы он еще использовался за пределами школы, иначе это то же самое, что учить в школе латынь и древнегреческий: полезно для общего развития, но пригодится в лучшем случае одному ученику из тысячи. Зато родной язык в школе, да еще в качестве обязательного для всех, это важный политический символ, поэтому в идущей сейчас кампании слишком много борьбы за политические символы и мало борьбы собственно за языки. Вообще, чем больше политизируется этническое разнообразие страны, тем меньше остается пространства для содержательных и солидарных усилий по сохранению языков, которым грозит исчезновение. Между тем сложившаяся в последние четверть века в России практика защиты культуры этнических меньшинств, предполагает одну единственную стратегию: предельно политизировать вопрос об этом меньшинстве, чтобы отторговать у властей некие уступки активистам».
В дискуссии о судьбе родных языков на Кавказе слишком много политических и эмоциональных оценок, подчеркивает Силаев: «Нет готовности отличать ассимиляцию как целенаправленную политику — такой политики в России нет, — от ассимиляции как стихийного процесса, включающего, в том числе, свободный выбор человека в пользу той или иной культуры, того или иного языка. Например, урбанизация меняет и характер использования родных языков в республиках Северного Кавказа, но это не рефлексируется и не обсуждается — гораздо проще ругать федеральные власти, которые отменили обязательное изучение татарского для всех школьников в Татарстане».
Здесь можно вспомнить одно интервью, которое автор этой статьи не так давно записал с заведующей кафедрой русского языка и общего языкознания Калмыцкого госуниверситета, профессором Тамарой Есеновой, которая подчеркнула именно социальные факторы, влияющие на языковую ситуацию в ее регионе: «Калмыкия — многонациональная республика, здесь нет, например, коллективов, где бы могли бы говорить только на калмыцком языке. В магазине, в транспорте, на улице все говорят на русском, и дома многим уже проще не переходить на калмыцкий. При этом русский язык преобладает в публицистической, деловой, научной сферах, поскольку терминология многих наук на национальном языке не разработана». Но при этом профессор Есенова отметила, что даже те писатели, которые пишут на русском языке, остаются национальными авторами — русский язык для них является инструментом выражения национального содержания: «Калмык, который говорит на русском языке, продолжает оставаться глубоко национальной личностью до тех пор, пока он имеет национальный характер и национальное поведение».
Конечно же, все это не означает, что национальным языкам в России ничего не грозит и ситуацию нужно пустить на самотек. Но вместе с признанием рисков следует признать и тот факт, что сегодня многие «национальные» авторы успешно выражают свое национальное содержание на русском языке. В качестве характерных, хотя и не бесспорных образцов можно привести роман Германа Садулаева «Я — чеченец» и книги дагестанки Алисы Ганиевой, которая, как утверждают, и пишет, и говорит только по-русски. Еще один пример: переизданные недавно работы рано умершего чеченского поэта и прозаика Хусейна Исаева: его ключевое произведение, повесть «Седина» о депортации чеченцев в 1944 году, написано на прекрасном русском языке.
Разумеется, это не уникальная ситуация: как известно, самый знаменитый ирландский роман — «Улисс» Джеймса Джойса — написан на английском языке, Владимир Набоков в своих англоязычных произведениях не перестает быть великим русским писателем и т. д. Другое дело, что в сравнении с советским периодом, когда издание книг и периодики на национальных языках было поставлено на поток, сегодня это направление явно недофинансировано. В связи с этим возникает закономерный вопрос: новые величины литератур на национальных языках уровня Расула Гамзатова не появляются потому, что эти литературы не получают адекватной поддержки государства, — или все же потому, что национальное содержание проще доносить на русском языке?
К этому стоит добавить и фактор снятия цензурных ограничений и отсутствие идеологического заказа — достаточно вспомнить, насколько негативные отзывы творчество того же Садулаева получило из уст главы Чечни Рамзана Кадырова. «Мой Дагестан» Гамзатова, написанный на аварском языке, — это произведение на века, безусловная классика не только дагестанской или аварской, но и российской литературы, но сколько изданных в советские годы конъюнктурных поделок на национальных языках сейчас просто никто не вспомнит?
«Ряд национальных языков утратил литературные функции, — констатирует Николай Силаев. — Но сама попытка придать им литературные функции была, скажем так, утопичной: слишком узок круг их носителей — это как в каждой деревне строить оперный театр. Проблема в том, что большое число этих языков советская власть не только пыталась сделать литературными, снабдить полной линейкой культурных институтов национализма, но и наделила элементами суверенитета. В этом качестве их и унаследовала Российская Федерация. На практике у нас в стране язык мировой культуры только один, а подразумевается, что вровень ему должны стоять еще десятки языков. Вровень не получается, потому что нет сопоставимого объема и качества текстов, сопоставимого числа носителей языка и его литературной традиции. Но открыто это признать тоже нельзя — такое признание расценивается как пренебрежение меньшинствами, добавляется в список обид, который ведут этнические активисты».
Педагогический тупик
Наконец, дискуссия о состоянии национальных языков неотъемлема от вопроса о качестве преподавания в школах национальных регионов русского языка, поскольку здесь ситуация тоже отнюдь не блестящая.
На Кавказе республикой, которая в наименьшей степени замалчивает этот вопрос, является Чечня, где, согласно данным последней федеральной переписи населения 2010 года, русских осталось всего 1,9% населения. Еще в 2014 году Рамзан Кадыров обратился к российским педагогам с предложением приехать в республику — на этот призыв откликнулось всего 70 человек.
Спустя три года принципиального изменения ситуации не произошло: по имеющимся данным, на середину прошлого года в общеобразовательных организациях Чечни было открыто 24 вакансии учителей русского языка и литературы (для сравнения, по чеченскому языку — всего три вакансии). Также присутствовала значительная потребность в учителях английского языка (75 вакансий) и математики (35 вакансий). Несколько отличается статистика по Дагестану: на начало октября прошлого года в школах этой республики было открыто 53 вакансии учителей русского языка и 50 вакансий учителей родных языков. Но в Дагестане дефицит учителей родных языков присутствует прежде всего в северных районах республики (прежде — с преимущественно русским населением), а основная нехватка учителей русского языка (49 вакансий) — в сельских районах.
В прошлом году власти Чечни вновь поставили вопрос о нехватке учителей русского языка, теперь уже перед федеральным руководством. В результате в конце октября прошлого года вице-премьер правительства РФ Ольга Голодец поручила Минобразования проработать вопрос о направлении учителей русского языка в регионы Северного Кавказа.
Такая постановка вопроса более чем актуальна. «Работа над повышением качества преподавания русского языка в республиках Северного Кавказа явно ведется — в конечном итоге, ЕГЭ по русскому языку является обязательным для всех, — описывает текущую ситуацию Игорь Ратке, заведующий кафедрой филологии и искусства Ростовского областного института повышения квалификации и переподготовки работников образования, региональный координатор федеральной целевой программы „Русский язык“ на 2016 — 2020 годы. — Репетиторство в классическом виде на Кавказе развито гораздо меньше, чем в других регионах, поэтому в школах стараются учить, педагоги хотят делиться опытом. Но подавляющее большинство учителей-словесников получали педагогическое образование на местах. Людей, которые получали профессиональное образование за пределами республик, очень мало, процентов десять от силы, и в основном это люди не первой молодости. Поэтому педагоги варятся в собственном соку, система замкнута сама на себе».
По словам Игоря Ратке, на уровне регионального руководства есть понимание того, что необходима обратная интеграция в образовательное пространство страны. Учителя же понимают, что им нужно расширять кругозор, поэтому федеральная программа повышения квалификации имеет хорошие отзывы, она дает педагогам редкую возможность выйти за пределы своего круга, а заодно и собраться вместе внутри региона, что на Кавказе зачастую сложно. В большинстве горных селений интернета просто нет, так что такие встречи — это единственный канал общения с коллегами.
«Но, — добавляет Ратке, — у меня сложилось совершенно отчётливое впечатление, что в тех же Чечне и Дагестане всё держится преимущественно на учителях-энтузиастах. Язык для галочки там изучают в тех же объёмах, что и во всей стране, но то, что называется языковой средой школы, тает на глазах. Наши курсистки между собой по-русски разговаривали только на занятиях, а в коридоре русский язык почти не был слышен. Дагестан держится за русский язык по необходимости: никакого иного лингва франка там сегодня нет. С другой стороны, в Чечне состояние русского языка гораздо лучше — многие говорят на чистом русском языке. Разница с Дагестаном заметна даже по тому, как говорят на русском руководители образовательных учреждений. Но стоит выйти за пределы аудитории, как становится ясно, что в Чечне все говорят только на чеченском».
При этом очевидно, что проблема шире, чем просто нехватка учителей русского языка или вообще педагогов из других регионов. Вопрос о качестве преподавания русского языка актуален для России в целом, а это, в свою очередь, упирается в необходимость повышения престижа профессии педагога как таковой при одновременном снижении бюрократической нагрузки на учителей. В национальных регионах весь этот комплекс проблем просто более заметен.
Николай Проценко