Евгений Крутиков: Переосмысления европейской политики не произойдет

Было бы несколько наивно жестко привязывать террористический акт в Париже с каким-либо «ответом» или «местью» джихадистов на что-то конкретное. Франция не принимала активного участия в антитеррористической операции в Ираке и Сирии. Ее участие ограничилось посылкой буквально нескольких стареньких самолетов, которые сделали пару вылетов, особого резонанса не имевших. Это, мягко говоря, не главный противник. Другое дело, что Франция в силу исторических факторов — самая легкая мишень во всей Европе. А ИГИЛ* (запрещенная в России организация «Исламское государство»*) и «Аль-Каида»* действительно сейчас переживают на фронте тяжелые времена, им был необходим «асимметричный ответ», перенос военных действий на чужую территорию, отвлечение сил противника и, в конце концов, создание обстановки страха и паники. Последнее, кстати, в отдельно взятом Париже удалось. А времени и потенциала на организацию чего-то более технологичного и разрушительного у джихадистов, очевидно, уже нет. В их арсенале остался массовый террор как практическое средство войны.

Террор как ежедневная практика — не месть в прямом смысле этого слова. Это просто метод ведения войны, который осуждается всем цивилизованным человечеством. Еще каких-то 120−130 лет назад существовали неписанные и негласные «законные методы ведения войны», рухнувшие в Южной Африке после англо-бурского конфликта 1899−1902 года. Вполне себе цивилизованные англичане изобрели понятие «концентрационных лагерей», куда отправляли, как правило, исключительно женщин и детей (в них погибло до 20 000 человек, а фотография умершей от голода девочки-подростка Лизи ван Зил обошла все мировые газеты — чистый Бухенвальд). Англичане массово сжигали фермы, убивали лошадей и расстреливали тех, кто протестовал. При этом этически находившиеся в другой эпохе буры, которых британская пропаганда представляла средневековыми дикарями, даже на последних этапах войны, когда в Трансваале начался тотальный голод, упорно придерживались уже мифических «правил и обычаев войны». Например, только когда англичане стали разрезать на мелкие кусочки выделанные шкуры и сжигать полотна ткани, чтобы бурам не во что было одеться зимой, генералы Девет и Деларей, скрипя своими кальвинистскими сердцами, разрешили раздевать британских пленных, чтобы одеться самим.

В разные времена и эпохи практика террора всегда стремилась найти себе оправдание. В Литве, например, до сих пор издаются научные работы, в которых «резистенция» — вооруженное сопротивление Советской власти после 1944 года, более известное как «Лесные братья» — не была террористической системой. И это при прямой практике убийств мирного населения, порой массовых, за сотрудничество с советской государственной системой. Точно так же марксистские и маоистские группировки в Латинской Америке считали себя вправе терроризировать мирное население, если оно с первого раза не воспринимало идею «борьбы за светлое будущее».

Так и террористические акции ИГИЛ* и «Аль-Каиды» (в данном случае неважен конкретный исполнитель) — это привычный и доступный им метод ведения войны, согласующийся с их идеологией и образом жизни в повседневном режиме. А в состоянии войны со всем миром они находятся по определению перманентно, поскольку халифат нельзя построить «в отдельно взятой стране». Халифат может быть только всемирным, и потому «революция не имеет начала и конца». В этой войне нет никаких мирных жителей, и нет никаких сдерживающих рамок. Если в данном случае оказалось практически проще и удобней в организационном плане устроить бойню в Париже, а не в каком-либо другом городе мира, значит, такому и быть. Практически ничего личного. Военная целесообразность. Проследить дальше ход мыслей организаторов теракта в Париже уже не представляется возможным, поскольку мы живем с ними на разных планетах с другими базовыми категориями жизни и смерти. А, следовательно, и допустимости и того, и другого.

Такой прямолинейный и бесхитростный террористический акт, как парижский не требует никакой специальной и дорогостоящей подготовки. На него, что было особенно важно, не нужно тратить месяцы или даже годы, как на организацию воздушной атаки на Нью-Йорк. Была возможность нанести максимальный урон в кратчайшее время — ей воспользовались, не задумываясь об этической или культурологической стороне вопроса. Они и слов-то таких не знают.

Европа обладает удивительно короткой памятью, несмотря на тысячелетнюю историю, самую глубоко развитую гуманитарную исследовательскую систему и культурную традицию. Но при этом имеет странную склонность до последнего цепляться за собственные же искусственные цивилизационные мифы. Надеяться на то, что трагедия в Париже как-то радикально изменит представления правящих элит о социальной и расовой структурах общества, о принципах толерантности и безопасности не следует. Кратковременный эффект возможен. Даже в виде некого почти декоративного «усиления пограничного и таможенного контроля». Уже последовал демонстративный налет французской авиации на Ракку — неформальную столицу ИГИЛ* в Сирии. Куда-то упали 20 бомб. Возможно, что еще ряд стран примет те меры самозащиты, которые укладываются в административную систему «единой Европы». Пойти на более эффективные меры не позволяет сам миф о «единстве» — основополагающая система ценностей, отказ на практике от которой потребует нового переосмысления вообще всей европейской политики последних десятилетий. Как на уровне наднациональных структур, так и в каждом отдельном государстве. И если странам и нациям с относительно изолированной внутри Европы культурной матрицей, например, Венгрии, это далось в последние годы довольно легко, то от Франции или Германии ожидать такого просто невозможно.

При этом процесс «обратной самоидентификации» на низовом уровне идет куда быстрее, чем на вершинах государственных структур и политических элит. Изменение сознания простых европейцев носит уже почти необратимый характер, хотя его тщательно ретушируют и декорируют привычными лозунгами толерантности, мультикультурности и помощи страждущим. Пройдет совсем немного времени и генетически социалистическое французское общество снова заговорит о «бедных арабских мальчиках», которым надо просто повысить пособия и прочие выплаты, и они сразу перестанут ездить по центру Парижа с автоматами и «поясами шахида». Потому социалистическая самоидентификация длительное время подменяла собой национальную и даже государственную. Так и в позднем Советском Союзе большинство, включая правящую элиту и тогдашних экспертов, полагали, что все межнациональные проблемы — от нехватки колбасы.

Когда террор возведен в обычный метод ведения войны, с ним не справиться шествиями со свечками и красивыми аватарками в социальных сетях. Французское общество даже на фоне всего западноевропейского как-то уж слишком концентрированно увлекается всем этим. Подобное выражение солидарности подменило собой практические меры самообороны. В общественном сознании доминирует странное представление о том, что достаточно сделать нечто публично-слезливое и проблема будет устранена массовым «истечением лучей добра». Не устранится. И призывы руководства России к созданию всеобщей коалиции по борьбе с террором утонут в рассуждениях о природе добра и зла и интеллектуальной невозможности переступить через стереотипы.

Евгений Крутиков

*Террористическая организация, запрещена на территории РФ