В начале СВО и Россия, и Запад рассчитывали добиться намеченных результатов в течение нескольких недель. Но вместо этого они получили многолетнюю кровавую войну на истощение, где одной из важнейших целей стало занятие либо удержание территорий, пишет в журнале «Профиль» директор Центра комплексных европейских и международных исследований НИУ ВШЭ Василий Кашин.
Россия рассчитывала быстро и относительно бескровно решить «украинскую проблему» путем установления новой системы безопасности в Европе, центральным элементом которой была бы нейтральная и демилитаризованная Украина. Территориальные приращения этими планами не предполагались в принципе, даже в Донбассе. Запад же рассчитывал на быстрый разгром России (вплоть до смены ее режима) за счет шоковых санкций, информационной кампании и первых военных неудач. Россия должна была потерпеть стратегическое поражение и на длительное время утратить роль важного игрока в мировой политике.
За считаные недели СВО обесценила многолетние стратегии сторон конфликта, а также военные и политические концепции, воспринимавшиеся как аксиомы с конца 1980-х. Военная наука оказалась полностью не соответствующей уровню развития военной техники. Из-за этого приспособление к новым реалиям происходило на поле боя методом проб и ошибок.
В последний раз несоответствие сравнимого масштаба наблюдалось в начале Первой мировой войны. Фактически на этот раз отставание военной мысли от военной техники может быть еще большим. Но сейчас ситуация куда опасней. Выяснилось, что крупные державы в целом слепы в отношении мира, в котором они живут. Бессилие их стратегической мысли в военной сфере — лишь маленькая часть большой проблемы.
Учитывая растущую роль ядерного фактора в мировой политике, наступающую эпоху «ядерной многополярности» и тенденцию к распространению ядерного оружия в мире, складывающуюся картину можно назвать пугающей.
Для начала, у участников нового раунда соревнования великих держав отсутствуют рабочие критерии измерения силы государств на международной арене. Россия с ее менее чем 4% глобального ВВП в союзе с Белоруссией и КНДР, допустив массу тяжелых военных просчетов на раннем этапе спецоперации, смогла повернуть ход боевых действий в свою пользу. Коалиция из более чем 50 развитых стран, поддержавших Киев, контролирующая более 50% мирового ВВП, оказалась бессильна этому помешать. В результате военная ситуация для Украины неуклонно ухудшается.
Складывается впечатление, что такой индикатор, как среднее количество собак и котов в домохозяйствах, — более достойный показатель национальной мощи, чем долларовый ВВП в текущих ценах.
Полностью отсутствуют пригодные для современных условий критерии оценки политической устойчивости иностранного государства, способности его общества переносить потери и вообще анализа внутренней политики и системы принятия решений. Отсутствуют эффективные методики прогнозирования развития экономики в условиях военного шока. Довоенные прогнозы в отношении способности России противостоять санкциям оказались вопиюще неточными. Но столь же неточными оказались и многие предположения о способности Европы выдержать разрыв с Россией, повышение цен на энергоносители и длительное военное напряжение.
В этой связи возникает соблазн просто «отменить» последние 35 лет развития стратегической мысли и появившиеся в этот период концепции, объявив их результатом «стратегической амнезии» и «откатившись» назад, в эпоху поздней холодной войны. Либо еще дальше назад — во времена борьбы империалистических держав конца XIX — начала XX в.
Любые подобные аналогии крайне вредны и опасны. Нежелателен также механический перенос в наше время терминов и понятий, относящихся к минувшим эпохам, поскольку мир изменился радикально. Обращение к опыту холодной войны особенно проблематично. Речь идет обычно о ее позднем периоде, наступившем после Карибского кризиса и установления ракетно-ядерного баланса СССР и США. Это был мир, максимально непохожий на нынешний.
Прежде всего сейчас речь уже не идет о противостоянии двух полюсов силы и двух систем. Современный мир гораздо сложнее. В нем три сверхдержавы — США, Китай и Россия и множество влиятельных игроков с самостоятельной внешней политикой, претензиями на роль в глобальном управлении, со значительным силовым и промышленным потенциалом, но при этом не входящих в их системы альянсов. Это Индия, Пакистан, Турция, Иран, Бразилия. В дальнейшем этот список может существенно расшириться.
В период поздней холодной войны ядерным оружием обладала пятерка постоянных членов Совбеза ООН и Израиль (шесть ядерных бомб ЮАР были, по сути, экспериментальными). При этом на СССР и США приходилось 99% всех мировых ядерных арсеналов, что делало прочих участников ядерного клуба не слишком значимыми для общего баланса. Сейчас в мире девять государств имеют серийное и готовое к применению ядерное оружие. При этом Китай в ближайшие годы обретет статус третьей ядерной сверхдержавы, сравнимой с Соединенными Штатами и Россией. КНДР и Индия находятся на пути к развертыванию полноценных межконтинентальных баллистических ракет, способных поражать цели в любой точке планеты.
В мире «большой ядерной тройки» и нескольких менее крупных, но растущих игроков многие подходы холодной войны к сдерживанию, ядерной стратегии, контролю над вооружениями теряют силу. Ситуация может дополнительно осложниться, если к ядерному клубу присоединятся Япония и Южная Корея (в обеих странах идут дискуссии по этому поводу).
Радикально отличается внутренняя ситуация в ведущих странах. За 1960−1980-е крупные государства Запада пережили серию экономических и внутриполитических кризисов, происходивших в разное время и бывших относительно краткими. СССР за тот же период перешел от относительно быстрого роста к застою, а затем — к медленному упадку. Ни одна из сторон не имела эффективных инструментов влияния на внутреннюю политику другой.
Сейчас США и Европа переживают многолетние периоды внутриполитической турбулентности. Удар по правящим элитам нанес еще финансовый кризис 2008—2010 годов. Затем ситуацию усугубили миграционные кризисы середины 2010-х и ковид. На протяжении полутора десятилетий традиционный истеблишмент неуклонно сдает позиции, общественная жизнь радикализируется, снижается доверие к выборам. Усиливается влияние внесистемных политиков — вплоть до прихода к власти одного из них в главной стране Запада.
Россия на фоне СВО переживает собственную тяжелую перестройку политической и экономической модели. И даже Китай сталкивается с падением темпов роста, новыми волнами чисток госаппарата и поисками новых драйверов экономического развития.
Кризисные явления в политике и экономике наблюдаются повсеместно. Сталкиваясь с внутренними вызовами, многие страны становятся на путь идеологизации внешнеполитического курса. Знаменосцем этой тенденции стали США с их попытками повлиять на выборы в Евросоюзе, добившись победы местных правых, санкциями против Бразилии в ответ на судебное преследование экс-президента Болсонару и против ЮАР в ответ на притеснение белых фермеров.
При этом Россия продолжает вызывать симпатии европейских правых. В итоге конфликт с Россией используется как предлог для их силового подавления, вплоть до отмены результатов выборов (Румыния).
При такой внутриполитической поляризации аппетит к риску в конфликтах типа украинского будет неизмеримо выше, чем на позднем этапе холодной войны. Сейчас тяжелое внешнеполитическое поражение чревато потерей власти, а противостояние внешнему врагу, напротив, служит инструментом для «сплочения вокруг флага» и способом на время сгладить внутренние противоречия. Показательно, что самый воинственный лидер современного ЕС — президент Франции Эммануэль Макрон с его рейтингом поддержки в 24%, тяжелым кризисом государственных финансов и затяжной стагнацией экономики.
И Россия, и Европа проецировали украинский конфликт на свою внутреннюю политику и опасались катастрофической внутренней дестабилизации в случае тотального поражения. С обеих сторон это не только не скрывалось, но и подчеркивалось.
Каждая из сторон украинского конфликта, проявляя высочайшую готовность к риску сама, ожидала при этом от другой стороны сдержанности в духе едва ли не периода Разрядки. Когда эти ожидания не оправдывались, последовали рассуждения об иррациональности, безумии, падении стратегической культуры в стане оппонента и т. д.
Фактически стереотипы холодной войны привели стороны к разыгрыванию все новых раундов игры в «кто первый моргнет» и движению по пути эскалации. Каждая из сторон преследует вполне рациональные, понятные цели, но совершенно слепа в отношении целей и мотивов противника.
В мировой экономике рост протекционизма сочетается с объективной невозможностью замкнуть большинство производственных цепочек на собственной территории даже для самых крупных стран. Например, Россия ценой больших усилий сейчас пытается стать единственной страной в мире, способной самостоятельно производить гражданские самолеты. Но во множестве секторов самодостаточность ей в обозримом будущем не светит хотя бы из-за неспособности производить современную электронную компонентную базу.
В условиях непрерывных экономических войн всякая зависимость превращается в уязвимость, но избавиться от зависимости нельзя. Зависимостью в экономической и технологической сферах можно только управлять, минимизируя риски. И это становится одним из главных направлений внешнеполитической деятельности.
Несмотря на повсеместные шаги по усилению контроля над интернетом, никуда не уходит и глобальное информационное пространство, где мгновенно перемещаются образы и идеи. Глобализация приобретает новые формы, но уровень ее по-прежнему выше, чем когда-либо. Крупные события на другом конце мира могут почти немедленно отразиться на внутренней ситуации: китайские власти всерьез опасались в 2011 году, что на страну перекинутся беспорядки «арабской весны».
Накопившиеся к началу СВО изменения практически во всех сферах жизни общества уже требовали выработки новых подходов и методов для анализа международной политики. Необходимы новые критерии для оценки экономической, промышленной и военной мощи государств, новые подходы к промышленной политике, новая теория ядерного сдерживания, новая система контроля над вооружениями и новые методы экономического прогнозирования, способные работать в условиях глобальной неопределенности и отсутствия правил.
Попытки искать готовые решения в истории (своей или зарубежной) крайне вредны: готовых ответов на текущие вопросы в прошлом нет.