В первый день сентября 2004 года в Беслане группа террористов захватила школу № 1, где проходила праздничная линейка. Заложники — 1 128 человек — оказались запертыми в спортивном зале, где их удерживали более трех суток без еды и воды. В теракте погибли 334 человека, в том числе 186 детей. С тех пор прошло 19 лет.
«15-й регион» приводит сегодня воспоминания корреспондентов федеральных каналов, освещавших тракт 1—3 сентября 2004 года в Беслане.
Андрей Чистяков, собкор ВГТРК по Северному Кавказу:
Меня всегда поражало, как осетинский народ стоически, мужественно переживает беду. Теракты в Беслане, во Владикавказе на Центральном рынке, сход ледника Колка… Когда в дни бесланского теракта звучали данные о количестве заложников, вокруг в полнейшей тишине стояли сотни мужчин. Эта гнетущая тишина до сих пор со мной.
Переполняемые чувствами люди — что женщины, что мужчины — были как камни. Я не понимаю, как им удавалось управлять своими эмоциями. Может, ментальность такая? Из всех кавказских народов я отметил такое качество только у осетин. Меня это сильно поддерживает в трудных ситуациях по жизни. «Смотри, как они могут, а почему ты не можешь?» Этому я учусь у осетин. Может, тот факт, что народ долгое время жил среди гор, отложил свой отпечаток — люди вынуждены были взять пример у скал?
Помню, как Аушев заходил и выпустили часть заложников, самых маленьких детей. Одна из женщин отдала на волю младшего ребенка, а сама осталась со старшей дочкой. Девочка погибла.
Помню мальчика, который жадно пил воду. Он ничего не мог рассказать, не мог оторваться от этой бутылки, он пил и пил, и эта неутолимая жажда тоже была страшной.
У меня до сих пор лежит тряпка, которую мне дали в одной из квартир в Школьном переулке, где погибла девочка, старшеклассница Алана. Мы, корреспонденты, пили у них воду, в первый день, когда еще можно было подходить к школе.
Эти дни — 1—3 сентября 2004 года — разделили жизни на до и после. Мне кажется, у всех, кто слышал о бесланском теракте, а уж тем более соприкоснулся с ним, жизнь будет поделена именно так. Это рубеж.
Первое сентября для меня всегда проходит в Беслане. Если не физически, то мысленно я точно там, в этом калейдоскопе ужаса. Это такая страшная страница, которая нигде и никогда не должна снова открыться.
Максим Березин, руководитель Северо-Кавказского бюро НТВ в Пятигорске:
Самое тяжелое время для меня и, наверное, для каждого репортера, работавшего в Беслане — эти три дня: первое, второе и третье сентября. Каждый год.
Первого сентября 2004 года мы с нашим оператором Казиком Басаевым должны были оказаться в Кабардино-Балкарии на съемках на Голубых озерах. Мы развернулись и приехали в Беслан, к школе № 1. К этому времени вокруг собралось много родственников заложников. Кругом царила паника. Мы сняли группу детей, которые спрятались в одном из подсобных помещений за школой и которым удалось вырваться из лап террористов.
А потом началось тревожное трехдневное ожидание. Все это время журналисты выходили в прямой эфир, рассказывали об обстановке. Третьего сентября в 13.10 я и мои коллеги были неподалеку от школы, возле штаба. Случился первый взрыв, началась спасательная операция, появились первые спасенные заложники — они выбегали, их выносили сотрудники МЧС, полиции, гражданские. Нет подходящих слов, чтобы описать весь произошедший там ужас, он остается с тобой навсегда. Забыть это невозможно. Хотелось бежать туда вместе с толпой, но журналисты были прикованы к своим спутниковым тарелкам, весь мир в прямом эфире наблюдал за происходившим в Беслане ужасом.
Ольга Кирий, корреспондент RT (в 2004-м — корреспондент Первого канала):
Первого сентября 2004 года я отвела детей в школу. Мне позвонили с работы и сообщили, что в Северной Осетии что-то происходит, возможно, захват заложников: «Езжайте». Наша группа прилетела в Беслан одной из первых, еще даже не была оцеплена территория. Мы ходили вокруг школы, снимали, и полицейские нам говорили: «Ребят, здесь простреливается, лучше отойти на безопасное расстояние». Помню, как опрашивали бабушку, возившуюся в огороде за школой. А потом полиция стала отодвигать съемочные группы все дальше, пока мы не оказалась возле местного ДК. Сколько бы раз я не была на Кавказе, всегда вспоминается это место, где стояла наша «тарелка» и мы выходили в эфир. Ну разве можно это забыть?
С тех пор я ни разу не водила своих детей в школу 1 сентября. Эти дни, с 1 по 3 сентября, я всегда была в Беслане. Когда старшая дочка стала совсем взрослой школьницей, я ее возила в Беслан, мы вместе зажигали свечи. Мы все должны отдать дань памяти погибшим, я хотела, чтобы и мои дети побывали там, где погибли их ровесники.
Каждый должен делать свое дело. Мы снимали… Знаете, когда работаешь в таких условиях, как в Беслане, видишь события словно через призму камеры. Ты покрываешься сумасшедшей броней и работаешь, собираешь данные, передаешь информацию, выходишь в эфир. Были, конечно, моменты, когда эта броня пробивалась, и тогда словно наживую тебя резали тысячи ножей.
Броня пробилась, когда хоронили детей. Это было непостижимо уму, так не бывает. Возле каждого дома стояли крышки маленьких гробов, и мы почему-то смотрели на возраст погибших детей. Вот, мальчику 7 лет, вот 12, 5, 9. Не знаю, как матери это пережили, потому что потерю ребенка пережить невозможно. Сколько же лет прошло… почти двадцать. Эти дети были бы уже взрослыми, они сами могли стать родителями.
Беслан — это тысячи осколков в моем сердце. Это расстрел в кадре. Это рассказ женщины, которую выпустили с грудным ребенком, о том, сколько там на самом деле заложников. Точной цифры мы не знали, ее никто не называл. Вы же помните — официально озвучивались совсем другие данные.
Я хотела сообщить эту цифру в прямом включении в интервью, и в этот момент началась стрельба, штурм, полный хаос. Ты стоишь в кадре, идет прямой эфир — на мне нет ни бронежилета, ни каски, летят шальные пули, а ты как робот продолжаешь свое дело. Все вокруг легли, и только ты стоишь во весь рост, и в голове застряла мысль: «Нет, я не могу пригнуться без приказа». И вечером мне позвонили и спросили: «Ты сошла с ума? А если бы тебя расстреляли в прямом эфире, и твои родные это увидели?».
Тогда меня накрыл дикий ужас. Кажется, именно в Беслане я поняла, что нельзя близко подпускать страх. Это спасает и сейчас, на Донбассе, и спасало во всех горячих точках.
Был момент, когда Катя Андреева во время прямого включения спросила: «Почему так получилось, что матерей отпускали, а они не ушли? Они просто отдали своих детей, а сами не ушли». И ты стоишь в эфире и начинаешь примерять эту ситуацию на себя. И думаешь: конечно, если несколько детей, ты обязательно отдашь младшего и останешься со старшим, с тем, кому тяжелее и труднее, не бросишь своего ребенка.
Когда начался штурм, очень помогал доктор Рошаль. Он вошел в спортзал одним из первых, я включалась, и он мне в телефон тут же рассказывал, что видит. Помню, он говорит: «Здесь больше 300 тел». За это мне сильно досталось от редакции: никто не верил.
Все отказывались верить в происходящее. Именно тогда пошли первые цифры ужасного количества жертв.
Беслан — трагедия мирового уровня, такого не было никогда и быть не должно.
Помните, после 3 сентября дети пропали без вести, на столбах висели фотографии пропавших? Мы приехали в одну из семей, хотели показать фотографию — вдруг кто-то видел эту девочку в одной из больниц или где-либо еще. Семья была полна надежды, рассказывала о ней, показывала ее фотографии. Они сдали ДНК-экспертизу в Ростове — ребенок не был найден среди погибших, а значит, есть надежда. И вот при нас, при съемочной группе, раздается звонок в дверь, и семье сообщают о том, что останки идентифицированы. Тогда рыдали все — и родители, и мы, и оператор… Тут же прекратили съемки. Ступор, мгновенно потерянная надежда, и я даже не помню, как мы оттуда ушли.
Уже давно не секрет, что заказчиком теракта в Беслане был Шамиль Басаев — мы это знаем из допросов единственного выжившего террориста Кулаева. Но тогда, как журналисту, мне хотелось первой сказать зрителям о смерти главного чеченского террориста. И представляете, это сбылось. Мы первыми сообщили о гибели Басаева, о том, что главный злодей получил по заслугам.