Богатые тысячелетние традиции иранской дипломатии и сегодня делают Тегеран одной из самых политически искусных и искушённых столиц. Вобрав древнеперсидские традиции, характерную для шиизма «адаптируемость» и иранскую гордость, дипломатия Исламской Республики может показаться для обывателя противоречивой, запутанной и не до конца ясной. О подобных характерных особенностях иранской политики писал и нынешний директор ЦРУ Билл Бёрнс в своей «Невидимой силе», описывая сложности, с которыми приходилось сталкиваться американским дипломатам в диалоге с иранскими коллегами. О некоторых перипетиях нынешнего политического курса Исламской Республики мы беседуем с научным сотрудником Центра ближневосточных и африканских исследований Института международных исследований МГИМО специалистом по Ирану Адланом Маргоевым.
— В прессе и литературе для характеристики политики Ирана в Ближневосточном регионе используются тезисы о так называемой шиитской дуге, однако иранские официальные лица, а также лидер ливанской «Хезболлы» Хасан Насралла чаще используют термин «ось сопротивления». Адлан Рамзанович, как вы расцениваете нынешнюю политику Ирана на Ближнем Востоке?
— Я бы воздержался от каких-либо оценок, к тому же, чтобы оценить происходящее, нужно занять точку (а лучше несколько точек) для наблюдения. Мне, как иранисту, привычнее объяснять другим то, как на мир вокруг смотрят в Иране. Поэтому «шиитская дуга» для меня — внешний конструкт, а «ось сопротивления» — именно тот термин, который лучше объясняет, что чувствуют иранцы и почему так выстраивают свою внешнюю политику. Он чётче задаёт картинку «свой — чужой», причём фокусируясь на «других» не столько внутри региона, сколько вовне: недаром иранцы «большим сатаной» называют руководство США, считая его главным источником раздоров и неблагополучия на Ближнем Востоке. Ему и сопротивляются.
— Говоря об иранской политике в контексте Ближнего Востока, нельзя не упомянуть региональное противостояние с Саудовской Аравией, сердцем суннитского мира, колыбелью ислама, где располагаются священные для всех мусульман Мекка и Медина. Известно, что дипотношения между странами были разорваны в 2016 году после казни шиитского проповедника Нимра ан-Нимра, однако напряжённость нарастала давно. В чём же причины этого глубинного противостояния?
— Мне видится противоречие между Ираном и арабскими монархиями в лице Саудовской Аравии в том, какой ориентир во внешней политике Ирана считывается сильнее — на лидерство в мусульманском или шиитском мире. Поддерживая даже гуманитарные, невоенные связи с шиитским меньшинством в арабских странах, Иран вызывает у руководства этих стран опасения в том, что против этих властей готовится лояльная Тегерану общественная база. Тогда как в Иране эти проекты, например в области академического обмена, воспринимаются через позитивную призму — как работа с соотечественниками, только не по принципу этнического происхождения, а по принципу принадлежности к единой вере. Более нейтральные наблюдатели из региона же подсказывают, что стоит разнообразить пул контактов и аудиторию таких проектов, выстраивая работу не только «со своими», но и равноценно со всеми остальными в регионе. Тогда есть шанс, что межшиитские контакты и связи с Ираном не будут так болезненно воспринимать в регионе.
— Настоящей информационной бомбой стало сообщение о заключении саудовско-иранской сделки по примирению при китайском посредничестве. Ряд экспертов усмотрели в этом событии ослабление позиций США и возвышение Китая. Каковы были, на ваш взгляд, интересы Пекина и какова его роль в этом процессе?
— На днях беседовал со старшим коллегой и понял, что лучше него сформулировать ответ я с ходу не смогу. Китай прежде всего заинтересован в экономическом развитии, а значит, цепочках поставки энергоресурсов и новых рынках сбыта для своей продукции. С учётом ухудшающихся отношений с Западом — подчеркну, что ухудшаются они по инициативе преимущественно западных стран, — необходимо искать новые рынки, и, поскольку размеры китайской экономики требуют сопоставимых партнёров, речь не об отдельных странах, а о целых регионах с растущими, перспективными экономиками. Ближний Восток и Африка как раз предоставляют таких партнёров. Но в конфликтных регионах невозможен качественный экономический рост. Поэтому Пекин впервые конвертировал своё экономическое влияние в переговорный ресурс и завершил двухлетний цикл консультаций, которые Иран и Саудовская Аравия вели при посредничестве Омана и Ирака.
— Достижение соглашения между Тегераном и Эр-Риядом стало знаковым событием для всего региона. В СМИ появляется информация о грядущем восстановлении дипотношений Ирана с Бахрейном, говорится о возможности установления мира в Йемене. Какими, по вашему мнению, могут быть последствия сделки между Ираном и Саудовской Аравией для региона и мира?
— Увидим по окончании Рамадана — священный для мусульман месяц даёт хороший фон для перемирия и восстановления былых отношений. Для Ирана главный результат в том, что при возможной эскалации напряжённости вокруг ядерной программы уже не нужно готовиться к военной операции со стороны Израиля при пассивной поддержке арабских стран Персидского залива. Саудовская Аравия продемонстрировала Израилю, что не собирается строить отношения на одном лишь антииранском сентименте, у Эр-Рияда есть многоплановый выбор. Напряжённость спадает, и последствия ирано-саудовского соглашения сквозным образом повлияют на другие конфликты в регионе: чем больше выгоды в заключённом соглашении увидит каждая сторона, тем больше окажется стимул сглаживать и другие противоречия. Важно, чтобы никакие провокации не обратили этот процесс вспять.