Коротка человеческая память. Вместо прежних кумиров приходят новые. Вот только равнозначны ли они для истории — старые и новые?
Когда-то театральные постановки в Москве, Ленинграде и некоторых других городах были явлениями, о которых говорили все. Восхищались прочтением пьесы режиссером, восторгались замечательной игрой актеров, любовались прекрасным сценическим решением художника. Я помню, как Москва, а за ней и вся страна, встречала любимовского «Пугачева» на Таганке с потрясающим Высоцким; первую рок-оперу «Юнона и Авось» Марка Захарова с Караченцовым и Шаниной в «Ленкоме»; «Балалайкина и компанию» Товстоногова с блистательной компанией — Квашой, Гафтом, Щербаковым и Табаковым — в «Современнике»; «Взрослую дочь молодого человека» в театре Станиславского в постановке Васильева — с Филозовым, Виторганом, Гребенщиковым и великолепной Савченко.
А «Соло для часов с боем» Ефремова и Васильева во МХАТе с восхитительными «стариками» Андровской, Прудкиным, Станициным, Яншиным и молодыми Абдуловым и Мирошниченко! А эфросовская постановка в театре Моссовета «А дальше — тишина» с гениальными Раневской и Пляттом! А ЦТСА с вечным «Учителем танцев» в исполнении блистательного Зельдина и «Смерть Иоанна Грозного» с мощным Поповым и гимнастическим Шакуровым! А Театр Сатиры и постановка Захаровым «Доходного места» с молодым Мироновым!.. Да разве возможно все перечислить!
Мы студентами ездили в Ленинград, «к Товстоногову» смотреть «Историю лошади» с потрясающим, гениальным Лебедевым. Некоторые даже умудрялись съездить в далекий от Москвы Паневежис, в Литву, в замечательный театр Мильтиниса. Но самое главное — мы ездили смотреть спектакли, игру любимых актеров, работы выдающихся режиссеров, декорации популярных сценографов. Впрочем, тогда не было этого слова — «сценограф». Были просто театральные художники. Но какие — Сумбаташвили, Левенталь, Боровский, Кочергин, Вирсаладзе, Бархин… А перечень театральных режиссеров: Товстоногов, Ефремов, Хейфиц, Захаров, Плучек, Гончаров, Любимов, Эфрос, Варпаховский, Васильев… Про актеров и говорить нечего — в каждом театре звезда на звезде.
И вот что интересно — ведь тогда существовала достаточно жесткая цензура. Была такая страшная организация — «Главлит». И слово потому было такое — «литовать». Это эвфемизм некрасиво звучащего слова «цензура». Мол, это в царской России цензурировали, а в Советском Союзе — литуют. Прям-таки напрашивается однозвучие — лютуют. Но неважно, как сие действие называлось, — важно, как оно работало. И вот же парадокс — работало оно достаточно жестко, а все равно выходили великолепные спектакли. Кстати, и книги выходили прекрасные, и фильмы, и музыка звучала потрясающая.
Закрадывается циничная, кощунственная мысль — а может быть, и хорошо, когда есть цензура? Может быть, хорошо, когда творцы думают, прежде чем что-то создать? Может быть, хорошо, что все пишут, ставят, играют, рисуют, не выходя за рамки интеллигентности, порядочности, доброты, честности, правдивости? Может быть, правы наши родители, которые учили нас, что ругаться матом на людях — плохо. Что обнажать гениталии при посторонних — это болезнь, сексуальное расстройство. Разве они были неправы, говоря о том, что солдаты, павшие за свою Родину — герои и память о них священна? Думаю, что наши родители нас правильно воспитывали. И скорее всего, именно поэтому мы могли отличать добро ото зла, правду от лжи, настоящее искусство от эрзаца.
Прошло, растаяло как дым. Все премьеры, бенефисы, сотые спектакли, двухсотые, пятисотые… Что же в остатке? Всё по поговорке: «Тех же щей, да пожиже влей». Конечно, остались еще актеры, режиссеры и обломки русского театра. Но, как правило, все они учились и начинали работать в те далекие годы «застоя» или сразу после него, когда что-то еще по инерции трепыхалось на российской сцене.
Когда-то Евтушенко писал:
«Пришли иные времена. Взошли иные имена. Они толкаются, бегут. Они врагов себе пекут, приносят неудобства и вызывают злобства».
И вот уже министр культуры РФ Ольга Любимова заявляет, что цензура в театре недопустима:
«Хочу напомнить, что цензура в нашей стране недопустима в соответствии с Конституцией».
Ну да, конечно, цензура не нужна. Разве допустил бы «Главлит» появление на сцене Художественного театра «дамы полусвета» Оли Бузовой? Разве бы разрешил он репетировать роль Раневской в «Вишневом саде» трансгендеру Максимовой? Ни один бы цензор в своем уме не «залитовал» бы текст в театре «Современник», напрямую оскорбляющий ветеранов войны. А ведь это и есть главные события театральной жизни Москвы последнего времени. Те, о которых пишут, о которых говорят, которые обсуждаются.
Помню, раньше говорили: «Григорович поставил новый балет. Обязательно надо сходить, но такие очереди!» Или: «Уже видели у Гончарова „Да здравствует королева. Виват!“? Там Доронина две роли играет! Великолепно, обязательно сходите». А сейчас что? «Вы видели Бузову во МХАТе — ни в одну ноту не попадает, а играет, как из самодеятельности Крыжополя». Или: «Пойдите в Современник», посмотрите, как Ахеджакова матом наших ветеранов поливает».
И это называется театр? Русский театр? И мадам министр становится грудью на защиту этого убожества! Когда-то в 1970-е годы я учился у замечательного русского театрального деятеля — Вадима Васильевича Шверубовича, сына гениального русского актера В. И. Качалова. Тончайшей души русский интеллигент, прививший нам (а мы были студенты его последнего курса) безграничную любовь к русскому театру, уважение к актерам, режиссерам, всем, кто принимает участие в создании спектакля. Он учил нас знать и понимать русский театр и беречь его традиции.
Жаль, что его внучка, нынешний министр культуры России, предает идеалы своих предков и способствует превращению русского театра в фабрику по выработке дешевых суррогатов настоящего искусства, фабрику по созданию эрзац-спектаклей, фабрику-прачечную (по известному анекдоту). Впрочем, весь этот балаган можно было бы назвать анекдотом, если бы не было так грустно за традиции русского театра.