Явление Греты Тунберг народу во многом симптоматично. Во-первых, апологеты «канонической» теории антропогенного глобального потепления (АГП) и его чудовищных последствий вынуждены использовать «рупор», с которым «неприлично» дискутировать и тем более задавать неудобные вопросы. Между тем, за два десятилетия климатической аферы их накопилось более чем достаточно, чтобы поколебать весьма условный в действительности «мейнстрим». Во-вторых, переход от аргументации к чисто эмоциональному давлению идеально иллюстрирует ситуацию цейтнота, к которому близки апологеты АГП по чисто «техническим» (точнее, климатическим) причинам.
Итак, шведская Жанна д’Арк фактически озвучивает позицию одной высокопочтенной организации. Межправительственная группа экспертов по изменению климата (МГЭИК, Intergovernmental Panel on Climate Change, IPCC) была основана в 1988-м для оценки рисков глобального потепления, его последствий и возможных способов борьбы с ним.
Своего рода символ веры этой «группы» был сформулирован в докладе 2007-го года.
«Существует очень большая вероятность (более 90%), что только рост антропогенных парниковых газов вызвал глобальное потепление, начиная со второй половины XX века».
Иными словами, причина всех проблем — рост содержания СО2 в атмосфере с примерно 280 до 409 миллионных долей (ppm).
При этом практически отрицается, например, десятилетиями бывшая нормой увязка климата с солнечной активностью (ныне считается, что она «виновна» лишь в 1,5% результата 1955−2006 гг.) — на том основании, что солнечная радиация очень мало варьирует в зависимости от стадии цикла.
Основание откровенно бредовое — взаимодействие между Солнцем и земной атмосферой, очень мягко говоря, не сводится к «свету и теплу». При этом, например, потепление в ХХ веке «почему-то» совпало с ростом солнечной активности в нем же, а ее предыдущий спад — с резким похолоданием (малый ледниковый период). Собственно, таких совпадений много больше и они «детальнее».
Далее, к категории неудобных фактов относятся весьма впечатляющие вариации в рамках климатических циклов, причем все — в ближайшем прошлом, в голоцене (нынешнее межледниковье) и более ранние при практически неизменном содержании СО2.
«Моделирование», в свою очередь, в силу сложности процессов в атмосфере может быть только предельно приближенным и в любом случае проверяется практикой.
При этом модель, используемая IPCC, пока продемонстрировала нулевую предсказательную ценность и по собственному фактическому признанию организации 2013 года, оказалась бесполезна для предсказания климатических изменений в 1998—2012 гг. (самым теплым остался 1998-й). В основном за это время вместо температуры росла «аномалия» в выкладках МГЭИК. Нюанс состоит в том, что признание произошло по результатам двух скандальных утечек (2009/2011), о которых ниже — и сопровождалось следующей. Столь же «ценным» оказался прогноз по поводу повышения температуры на 1,5С в случае роста содержания СО2 до 400 ppm.
Не менее плохо объясняется и ретроспектива. Так, начало роста содержания СО2 в атмосфере в действительности датируется 1830−1840-ми годами; мощь выбросов тогдашней «индустрии» несложно себе представить. Альтернативное объяснение (рост солнечной активности, ставший причиной повышения температуры), однако, не положено употреблять в приличном обществе. При этом на практике неуклонный рост содержания углекислого газа сопровождался климатическими вариациями «неприличных» масштабов.
Так, 1900-е годы были холоднее второй половины 19-го века (неудивительно, что их охотно берут за точку отсчета); весьма значительное потепление началось в 1910-х и закончилось… в начале 1940-х. Пока послевоенная промышленность поставляла в атмосферу мегатонны СО2, температура падала. В итоге у прогрессивных климатологов (включая будущего научного советника Обамы) возникла теория глобального похолодания — разумеется, антропогенного. Заметное потепление наметилось не слишком задолго до начала борьбы с ним — очевидно, начав бороться с изменениями климата, трудно остановиться.
Объяснение очевидных нелепостей даже на коротком периоде довольно банально. МГЭИК ухитрился вывести за скобки даже вполне явный 70 летний климатический цикл, обеспечивший нестыковки 19−20 веков.
При этом рост температур в первой половине 19 века представлял собой ни что иное, как выход из малого ледникового периода, начавшегося около 1300 года. Ему, в свою очередь, предшествовал средневековый климатический оптимум. Последний, между тем, по своим параметрам был сопоставим как минимум с температурным режимом начала 1990-х (ячмень в Исландии, виноделие в Англии и скотоводство в Гренландии).
В то же время, потепление «высокого средневековья» представляет собой, по сути, очень тривиальный рост температуры до практически типичной для чуть более раннего периода. Пики (например, минойский оптимум) были радикально теплее. При этом, например, график температур, построенный по ледяным кернам Гренландии, демонстрирует, что утверждение об уникальности темпов и масштабов роста оных после 1900 года, очень осторожно выражаясь, не соответствует действительности.
Однако малый ледниковый период в некоторых отношениях не имеет аналогов в голоцене — хотя температуры во время похолодания раннего средневековья и катастрофического колебания Мизокко около 6200 г. до н. э. были ниже, последний холодный период был аномально длинным. Нюанс в том, что его продление носило «импактный» характер — два «радикальных» минимума солнечной активности (Маундера и Шпейера), плюс менее радикальный минимум Дальтона в 1790—1820, плюс мощное вулканическое извержение (примерный аналог Кракатау).
Собственно, это и есть «доиндустриальная норма», за возвращение к коей борются МГЭИК и Тунберг. Видимо, обоим фигурантам по плечу снизить не только выбросы — но и солнечную активность плюс организовать вулканическое извержение. В свою очередь нынешняя температура, по сути, очень близка к голоценовой норме. Против которой должна развернуться непреклонная борьба.
Впрочем, оставим в покое голоцен — впереди нас ждет много открытий в отношении роли СО2 в истории.
Собственно, его руководящая и направляющая роль в формировании температурного режима постулируется весьма… странно. Исторически построенная вокруг него модель выросла из совпадения роста его концентрации с ростом температуры и наоборот. Однако ограниченные колебания уровня СО2 — в целом скорее банальный маркер потепления, чем его причина. Так, в весьма примечательных 2012−2013 гг. вышли две работы по исследованию пузырьков в антарктических льдах, одна из которых при точности порядка 200 лет демонстрирует практическую синхронность процессов, а более точная вторая — «приоритет» потепления. При этом авторы второй «не исключают» обратного варианта, однако, учитывая полумафиозные нравы «прогрессивных» климатологов, эта политкорректная оговорка неудивительна.
Возросшее содержание углекислого газа в атмосфере, безусловно, усиливает начавшееся потепление. Однако несложно убедится, что основную роль в разогреве атмосферы играет отнюдь не он.
Ровно об этом сообщает палеоклиматология. Последнее — Микулинское — межледниковье (130−115 тыс. лет назад) по традиционным, подтвержденным объективными данными, представлениям, было существенно теплее текущего (его температурный режим был достаточно хорошо изучен уже к началу нулевых). Так, граница леса в Сибири находилась на 600 км севернее современной, охватывая, например, всю территорию Чукотки. Размер ледников Гренландии был радикально меньше, уровень моря — выше на 5−6 м. Содержание СО2 в атмосфере при этом не слишком отличалось от доиндустриальной «нормы» — по последним данным, составляя 290 ppm. При этом Микулинское межледниковье вполне типично. Иными словами, вопреки руководящим и направляющим указаниям IPCC, чисто астрономических факторов классического межледниковья оказалось более чем достаточно для увеличения глобальной температуры до гораздо более высоких значений, чем сейчас. Что еще хуже, вопреки категоричным указаниям этой же мудрой организации, в 2017-м выяснилось, что арктические льды полностью не таяли даже при такой температуре.
Если взять другую кайнозойскую крайность, то лучшим примером тут будет эоцен с температурами на 14 градусов выше современных и концентрацией СО2 в 1400 плюс-минус 470 ppm. Несмотря на разницу в масштабах, общий принцип тут тот же — в рамках текущей модели в эоцене было слишком тепло, если исходить из содержания углекислого газа в атмосфере. В итоге концентрация СО2 ожидалась намного большей.
Иными словами, мы видим: 1. Намного более высокие температуры при содержании углекислого газа в атмосфере, в полтора раза меньшем современного. 2. Совершенно эпические температуры при большом, но все же недостаточном содержании СО2. Иными словами: 1. Вариации СО2 в пределах 140 ppm исторически не имели определяющего влияния на климат. 2. Роль СО2 в потеплениях в принципе сильно переоценена.
Однако климатические прогнозы сами по себе недостаточно «убедительны». Куда убедительнее их обещанные последствия. Посмотрим, что обещал МГИК десятилетие назад.
«Доклад Стерна», подготовленный для британского правительства в 2006-м выглядит так.
350 ppm (рост температуры на 1 градус) — тяжелые последствия для краевых районов Сахары, обширный непоправимый ущерб экосистемам коралловых рифов. Повышение урожайности в развитых странах при сильном углеродном удобрении.
400 ppm (1,5 градуса) — падение урожайности во многих развивающихся регионах, возможно начало необратимого таяния ледников Гренландии.
450 ppm (2 градуса) — снижение более чем на 30% поверхностного стока Средиземноморья и Южной Африки. Снижение на 5−10% урожайности в Тропической Африке. Ослабление атлантического конвейера. Ледяной покров Гренландии необратимо тает.
550 ppm (3 градуса). Каждые 10 лет лет в южной Европе тяжелейшие засухи. 1−4 млрд людей испытывают недостаток воды, в то время как у 1−5 млрд воды становится настолько много, что повышается риск наводнений.
700 (4 градуса). «В Африке урожайность упадет на 15−35%, а в целых регионах урожая не будет совсем (например, в некоторых частях Австралии)».
Первые два прогноза особенно примечательны. Один уже «сбылся» или по крайней мере должен, второй, как можно заметить, сбылся «отчасти» — 400 ppm уже есть, но роста температуры на полтора градуса «почему-то» не наблюдается.
Первый прогноз во многом точен — у Сахары действительно проблемы. «В восточной Сахаре, на юго-западе Египта и на севере Судана, новых деревьев (в основном, акации) становится все больше и зона их разрастания постоянно расширяется. Кочевники говорят, что никогда не бывало так много дождей». Урожайность действительно повысилась.
С кораллами получилось существенно хуже. Беда в том, что их трудности имели крайне отдаленное отношение к глобальному потеплению — если вообще имели. Фактически их массовая гибель в 1998-м была вызвана комбинированным действием мощного Эль-Ниньо и «Диполя Индийского океана» (практически западный аналог первого), вызвавшего резкое повышение температуры поверхностных вод в тропиках. Свою роль в проблемах с восстановлением сыграли антропогенные факторы (биогенное загрязнение считается четвертым по значимости). Однако к 2015-му, например, на Сейшелах, было восстановлено 12 из 21 обследованного рифа. «Скорость восстановления кораллов на этих 12 рифах в первые 7−8 лет после катастрофической гибели была низкой, затем после 2005 года темпы восстановления быстро увеличились».
Второй прогноз полностью и блестяще не сбылся не только по отношению к глобальной температуре.
Итак, что же мешает МГЭИК прозревать ужасное будущее?
Продолжение следует.
Евгений Пожидаев