Главные ограничения для роста российской экономики находятся внутри страны — это заявление главы Банка России Эльвиры Набиуллиной на Международном финансовом конгрессе выглядит запоздалым признанием пагубности политики, проводимой финансово-экономическим блоком правительства РФ. Однако рецепты выхода из стагнации, предлагаемые Набиуллиной, по своему содержанию принципиально ничем не отличаются от тех мер, с помощью которых правительство Дмитрия Медведева пыталось «разогнать» экономику на протяжении последних лет. О необходимости улучшения инвестиционного климата и «структурных реформах» правительственные чиновники твердят из года в год, но все эти благонамеренные речи перечеркиваются их же решениями в области налоговой и социальной политики. Поэтому новый виток дискуссии о стимулах для экономического роста, в которой основным оппонентом Эльвиры Набиуллиной выступает глава Минэкономразвития РФ Максим Орешкин, предсказуемо кончится ничем, а точнее — очередным снижением динамики российского ВВП. Между тем для выхода из стагнации требуются решительные меры — прежде всего пересмотр наиболее непопулярных решений в налоговой сфере и отмена повышения пенсионного возраста, — но для кабинетных «стратегов» именно эти решения правительства и являются неприкосновенными и не подлежащими публичной дискуссии.
Выступление Эльвиры Набиуллиной на Международном финансовом конгрессе состоялось через несколько дней после появления данных о состоянии российской экономики за пять месяцев текущего года. Как сообщило Минэкономразвития в своем ежемесячном докладе «Картина деловой активности», в мае рост ВВП замедлился до 0,2% в годовом выражении против 1,7% в апреле и 0,5% за первый квартал 2019 года, а всего за пять месяцев экономический рост составил ничтожные 0,7%. Основной вклад в колебания темпов роста ВВП внесла динамика промышленного производства, отмечается в бюллетене: рост выпуска в промышленности в мае замедлился до 0,9% в годовом выражении после 4,6% в апреле и 2,1% в первом квартале.
Столь удручающая статистика (даже с поправкой на лишние выходные в мае) поставила под принципиальное сомнение уверенность Максима Орешкина в ускорении экономики, которое вот-вот наступит. Еще в начале июня на встрече с президентом Владимиром Путиным он говорил, что по итогам текущего года динамика ВВП может оказаться лучше прогнозной (1,3%), но данные за май свидетельствует о том, что даже этот, в принципе неудовлетворительный для российской экономики темп может оказаться ей не по силам. Поэтому в интонациях Эльвиры Набиуллиной было легко расслышать неподдельное беспокойство.
Основной тезис главы ЦБ прозвучал, как минимум, свежо: макростабильность, о которой в последние годы так много говорилось творцами российской экономической политики, — это еще не рост.
«А рост сейчас около 1,5−2%, а в первом квартале он вообще составил лишь 0,5%. При очень низкой безработице… Политика по поддержанию макроэкономической стабильности позволяет только стабилизировать экономику около ее текущего потенциала», — заявила Набиуллина.
Однако заявленное Набиуллиной решение проблемы очень напоминало трюк фокусника, который показывается одной и той же публике много раз подряд: «Основное, что нужно для того, чтобы экономика начала расти, — это кардинальное улучшение инвестиционного климата. Нельзя здесь заниматься смещением фокуса экономической политики, отвлечением внимания на непервостепенные факторы». Бинго!
Но на сей раз в этом заезженном трюке прозвучали и новые мотивы — глава ЦБ явно дала понять, что ее ведомство делает все возможное для поддержания инвестиционного климата, поэтому причины его плачевного состояния надо явно искать в другом месте.
«Мы сначала из-за высоких цен на нефть, потом из-за необходимости сконцентрироваться на укреплении макроэкономической стабильности откладывали проведение многих назревших структурных реформ. И теперь хотим быстрого результата. В итоге оказываемся снова в ловушке поиска простых решений, почему-то обычно поиски приводят в ЦБ», — заявила Набиуллина.
Очевидно, что это был камень в огород правительства.
Но если принять на веру гипотезу, что в последнее время отношения между ЦБ и финансово-экономическим блоком правительства, мягко говоря, усложнились, то такая постановка вопроса лишь приведет к однозначному ответу кабмина: мы работаем над инвестиционным климатом и достигли в этой работе немалых результатов. Например, в прошлогоднем рейтинге Всемирного банка Doing Business, в котором оценивается легкость ведения бизнеса в разных странах мира, Россия заняла 31 место, обойдя Францию, Польшу, Португалию, Чехию, Нидерланды и даже Швейцарию.
Выдающееся достижение, не правда ли? Особенно если вспомнить, что в 2012 году, когда за улучшение инвестиционного климата в стране взялось правительство Дмитрия Медведева, Россия в этом рейтинге находилась на 120 строчке по соседству с Коста-Рикой, Кабо-Верде, Никарагуа и, страшно сказать, Косово. И вот за каких-то восемь лет мы поднялись на целых 90 позиций вверх! Настоящий прорыв в улучшении инвестиционного климата!
Верят в российскую экономику и международные рейтинговые агентства — в прошлом году они начали возвращать России инвестиционные уровни суверенных рейтингов, несмотря на сохранение международных санкций. С чувством глубочайшего удовлетворения Минфин в феврале прокомментировал подтверждение агентством Fitch Ratings долгосрочного кредитного рейтинга России на текущем «инвестиционном» уровне ВВВ- с позитивным прогнозом: «По мнению агентства, строгое следование бюджетному правилу, приверженность политике инфляционного таргетирования в сочетании с сохранением режима плавающего валютного курса и взвешенной налогово-бюджетной политикой позволят РФ успешно абсорбировать потенциальные внешние шоки, в том числе возможное усиление санкционного давления. Сохранение позитивного прогноза свидетельствует о том, что аналитики агентства видят достаточное количество потенциальных драйверов для пересмотра в ближайшей перспективе суверенного рейтинга России в сторону повышения. К числу таких драйверов агентство относит сохранение макроэкономической стабильности, наращивание международных резервов и реализация структурных реформ, направленных на повышение темпов экономического роста».
Словом, какие могут быть претензии к правительству в части работы над инвестиционным климатом? Ровным счетом никаких. Да и противников пресловутых структурных реформ в правительстве нет — это ведь будет форменный скандал, если кто-то из министров выйдет и скажет прямым текстом: не нужны нам никакие структурные реформы. Ибо последние давно уже стали символом веры отечественной экономической политики, своего рода вариацией известной формулы «за все хорошее и против всего плохого».
Так что в действительности предполагаемая дискуссия между ЦБ и правительством — это не более чем спор о частностях. Скажем, о том, нужно ли искусственным путем ограничивать потребительское кредитование. Реальное содержание у этого спора было бы в том случае, если бы граждане массово брали кредиты на престижное потребление или в расчете на то, что их рано или поздно сожрет инфляция (как это было, например, в последние годы существования Югославии). Но в действительности увеличение долговой нагрузки на население происходит по совершенно другой причине: людям просто не хватает доходов на минимальные жизненные нужды. Ведь реальный, ощущаемый ежедневно в бытовых ситуациях (например, при совершении покупок в магазине) уровень инфляции составляет вовсе не 5% — повышение НДС резко повысило цены на очень многие продукты первой необходимости, а пару месяцев назад вновь пошло в рост топливо. То, что ЦБ называет «инфляционными ожиданиями» населения, стабильно находится на уровне около 10% — таков, видимо, и есть темп реальной инфляции, ощущаемый каждым в повседневной жизни.
Сдерживанием потребительского кредитования проблему разрыва между стагнацией доходов и ростом цен явно не решить, поскольку на место банков сразу же придут «черные кредиторы», различные денежные суррогаты, бартер и т. д. Все это мы уже проходили в начале девяностых, когда банковские кредиты населению находились на низком уровне, и каждый пытался справиться с безденежьем как мог. Но и дальнейшее накопление «плохих» кредитов — это путь в никуда: рано или поздно они станут токсичными для всей финансовой системы. Выход из этого замкнутого круга очевиден: наиболее незащищенным группам населения надо оставить хотя бы те доходы, которые сейчас у них изымаются в виде налогов и различных обязательных платежей. Однако на дискуссию о введении прогрессивного налогообложения доходов в правительстве фактически наложен мораторий — хуже того, ряд неналоговых сборов наподобие курортного, утилизационного, экологического и т. д. Минфин очень хочет включить в Налоговый кодекс.
При таком подходе к фискальной политике все рассуждения о структурных реформах и инвестиционном климате заведомо смехотворны. Ради чего бизнесу инвестировать в реальное производство в России, если конечный потребитель внутри страны не сможет купить его продукцию, потому что у него просто нет денег? К тому же в правительстве, похоже, с этой ситуацией смирились. «Надо развивать внешний спрос», — прямым текстом заявил недавно на Петербургском международном экономическом форуме глава Минфина Антон Силуанов исходя из безрадостных демографических прогнозов.
Именно в этом и состоит смысл прошлогоднего принципиального изменения вектора экономической политики с импортозамещения, то есть поддержки внутреннего спроса, на экспорт. Однако много ли в России компаний, способных производить конкурентоспособную продукцию для мирового рынка, если это, конечно, не нефть, газ или зерно? Ответ очевиден, поэтому подтекст предложения «развивать внешний спрос» вполне понятен: высокотехнологичные экспортные производства нам создадут те самые иностранные инвесторы, для которых предназначен рейтинг Doing Business. По сути, это колониальная модель экономики, к которой ведет колониальное мышление тех, кто на протяжении многих лет отвечает за экономическую политику: в населении своей страны они видят лишь «народишко», с которым им откровенно не повезло. Так что при сохранении статус-кво как в текущем составе исполнителей, так и в транслируемых ими идеях рассчитывать на какой-то экономический рост — хоть с нацпроектами, хоть без таковых — просто бессмысленно.
Фактически сегодня российская экономика оказалась перед новым «дном» рисков низкого роста — по сути, речь идет о возможном схлопывании производств в ряде важнейших отраслей. Последние по времени крайне тревожные симптомы нарастающей неуправляемости в экономике — остановка производств на таких «знаковых» предприятиях машиностроения, как «АвтоВАЗ» и «Ростсельмаш». И в том, и в другом случае кризис имеет рукотворную природу: правительство просто отказалось поддерживать соответствующие рынки сбыта (сельхозмашиностроению отменили субсидии на льготную закупку российской техники, а объем поддержки рынка легковых автомобилей был существенно урезан).
Результат не замедлил себя ждать. Схожие тенденции — в сельском хозяйстве и пищевой промышленности, где по всей стране банкротятся сотни предприятий. Под банкротством ходит и множество строительных компаний, а в ближайшее время этот тренд может усилиться в связи с отменой долевого строительства — многие небольшие застройщики, скорее всего, не смогут удовлетворить требованиям банков на получение проектного финансирования. Как показало недавнее исследование Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования, уже в первом квартале число компаний, признанных банкротами, выросло на 2,4% к первому кварталу 2018 года, а в сравнении с тем же периодом 2014 года увеличилось почти на 10%. Впереди у российской экономики очередной август — традиционное время потрясений, и можно лишь догадываться, кто из «архитекторов» экономической политики первым снова скажет слово «кризис».
Николай Проценко