В ближайшие месяцы российскую валюту может постигнуть очередной виток девальвации, следует из недавних прогнозов многих экономических аналитиков. Вопрос, кажется, лишь в том, насколько сильно упадет рубль (по некоторым оценкам, до 94 пунктов за доллар), но в том, что новая девальвация неизбежна, не сомневается почти никто. В качестве факторов, под давлением которых сейчас находится рубль, называются прежде всего возобновление торговой войны между Китаем и США и, уже традиционно, антироссийские санкции — на днях агентство Bloomberg сообщило, что Минфин США готов включить Россию в список стран, умышленно манипулирующих валютным курсом. Определенные сигналы поступают и от российских властей: комментируя повышение американских пошлин на китайские товары, помощник президента в сфере экономики Андрей Белоусов недавно заметил, что, «безусловно, это может привести к ослаблению рубля», хотя «риски пока не очень большие».
Текущую ситуацию вокруг курса рубля и перспективы ее развития в интервью EADaily обрисовал известный российский экономист, доцент факультета финансов и банковского дела РАНХиГС Сергей Хестанов. По его мнению, сегодня у российских монетарных властей достаточно механизмов и резервов для того, чтобы девальвация была плавной и управляемой, однако, в конечном итоге, к этой мере приходится прибегать потому, что экономика по-прежнему не демонстрирует убедительных темпов роста. Длительная экономическая стагнация уже производит негативные эффекты в российском обществе, а на длительном горизонте хорошо просматриваются те же самые риски, с которыми в аналогичной ситуации снижения экономической динамики в 1980-х годах столкнулся Советский Союз.
— Заявление Андрея Белоусова о том, что очередное «небольшое» ослабление рубля «объективно усиливает конкурентоспособность нашей экономики», совпало с публикацией Росстатом социально-экономических итогов за первый квартал, где впервые за два года было отмечено снижение внешнеторгового оборота (на 1,7% к январю-марту 2018 года). Можно ли в связи с этим утверждать, что правительство сейчас снова хочет с помощью девальвации рубля пополнить бюджет за счет увеличения экспортных поступлений?
— Такая логика, конечно, имеет право на существование. Но нужно учитывать, что на курс рубля, как и любой валюты, влияет огромное количество факторов — сложно, скорее, сказать, что не влияет на него. Однако следует различать факторы краткосрочные, психологические, с одной стороны, и долгосрочные, стратегические, с другой. Высказывание господина Белоусова и вся санкционная риторика — это все же факторы, скорее, психологического характера, которые, как правило, действуют не очень долго. Специфика санкций заключается в том, что в моменте они не наносят большого ущерба нашей экономике, и до тех пор, пока нет какого-то ограничения на экспорт углеводородов, тема санкций будет громко звучать, но какого-то существенного ущерба России санкции приносить не будут. Надеюсь, что достаточно долгое время, пока не появятся альтернативы российским нефти и газу, настоящих, «взрослых» санкций мы не увидим.
Поэтому цель господина Белоусова, скорее всего, заключалась в том, чтобы парировать возможную психологическую реакцию курса рубля на очередную порцию американских заявлений — на сей раз по поводу манипулирования курсом. Это своего рода упреждающая словесная интервенция. Если рубль действительно просядет, Белоусов скажет: я же предупреждал, а если нет, то все об этом просто забудут. Нормальная тактика — не мы первые и не мы последние, кто к ней прибегает.
Стратегический же характер для курсообразования имеет динамика счета текущих операций, и этот фактор связан с сознательными действиями монетарных властей. Он тоже важен, поскольку ЦБ при участии Минфина покупает довольно много валюты в резервы, и недавно была анонсирована очередная большая партия. В последние месяцы тактика ЦБ и Минфина очень простая: они выкупают почти весь профицит текущих операций. Даже в рамках бюджетного правила они действуют не прямолинейно: если видят, что рубль слишком ослабевает, покупки валюты притормаживаются, а если рубль, по мнению регуляторов, излишне крепкий, то, наоборот, активизируются. Иными словами, это не совсем механические действия — бюджетное правило в целом выдерживается, но внутри квартала или полугодия оно допускает определенные маневры.
— Какое влияние на курс рубля оказывают низкие темпы экономического роста? Достаточно ли этот фактор сейчас принимается во внимание?
— Само по себе отсутствие экономического роста — фактор весьма нейтральный, на валютный курс он влияет очень косвенно. В конце концов, в большинстве развитых стран рост экономики достаточно скромный, причем в этом можно даже обнаружить небольшие преимущества, связанные с большей управляемостью экономикой, предсказуемостью и т. д. На коротком горизонте ничего страшного в этом нет. Но нужно принимать во внимание, скорее, социальные последствия.
Российская экономика стагнирует давно, а если застой в экономике длится долго, это приводит к тому, что у людей теряется перспектива, пропадает надежда — в широких слоях общества начинает нарастать социальная усталость. Этот термин отчасти условный, так сказать, неофициальный, но он отражает определенную реальность, и эта социальная усталость чревата нарушением социальной стабильности.
Все это хорошо помнят те, кто в сравнительно зрелом возрасте застал распад СССР — одной из причин этого и было накопление социальной усталости. Ситуация в стране в тот момент, конечно, была не самой лучшей, но и катастрофы не было. Именно поэтому для всех западных советологов, в том числе профессиональных врагов СССР, распад Союза был полной неожиданностью: они признавали, что экономика Союза стагнирует, но при этом считали ситуацию устойчивой. Об этом же говорили и эмигрировавшие диссиденты, которые не надеялись вернуться при жизни. Но крах произошел очень быстро.
Сегодня есть понимание, что накопление социальной усталости — вещь небезопасная, и с этим что-то надо делать. Такое мы тоже проходили в советское время: еще при Брежневе появился лозунг интенсификации, а при раннем Горбачеве заговорили об «ускорении». Сейчас же преобладает подход, связанный с нацпроектами. На мой взгляд, формально они ускорят экономический рост, но величина этого ускорения будет порядка 0,3 процента в год. Этого никто не заметит — в сегодняшних условиях необходимый темп роста экономики, который замечался бы людьми, составляет порядка трех процентов. При этом нацпроекты дорогие, резервы у нас сейчас довольно большие, и пока придет понимание того, что эффект не соответствует ожиданиям, может пройти довольно много времени.
И здесь мы возвращаемся к девальвации рубля — в ситуации, когда эффект от нацпроектов не очевиден, это простой, бесплатный и довольно действенный способ стимулирования экономики. Официально у нас поступления от экспорта составляют около трети доходов бюджета, а неофициально, с учетом прямо или косвенно связанных с экспортом отраслей, — процентов 50−60. При этом расходы бюджета почти полностью рублевые. Понятно, что даже самое умеренное снижение курса рубля даст приток доходов в бюджет. Для этого даже не нужно устраивать какую-то большую девальвацию, она только вызовет панику — достаточно медленной, ползучей девальвации со скоростью 5−7−10 процентов в год.
Но у такого решения есть и обратная сторона, которая заставляет подходить к нему очень аккуратно: потребительская корзина среднего россиянина примерно на треть состоит из товаров с валютной составляющей, которая присутствует и во многих товарах, кажущихся российскими — в виде амортизации оборудования, упаковки, отдельных комплектующих и т. д. Например, в российском молоке доля импортных компонентов — от 4 до 6 процентов, хотя, казалось бы, трава, корова, крестьяне — все наше. Поэтому
при девальвации рубля неизбежно растет потребительская инфляция, и здесь сразу нужно вспоминать о том, что только официально у нас 20 миллионов человек находятся за чертой бедности. Иными словами, девальвационной шашкой сильно помахать не получится.
— Есть ли у правительства и ЦБ решения, как избежать попадания в инфляционно-девальвационную спираль наподобие той, что мы пережили в 2014—2015 годах?
— Скорее всего, политика наших монетарных властей — не декларируемая, а на самом деле — будет следующей. Девальвация рубля действительно будет использоваться, но с осторожностью. Если девальвация происходит достаточно медленно, то люди воспринимают это сравнительно спокойно, без большого ажиотажа. А с учетом того, что курс рубля сейчас явно завышен, возможности для этого достаточно велики. При нынешних ценах на нефть рубль и так должен быть заметно дешевле — равновесный курс доллара, без давления на него покупок валюты со стороны ЦБ, по моей оценке, сейчас находится в районе 48−52 рубля. Это позволяет достаточно легко управлять курсом, плавно регулируя объем покупок валюты и за счет этого амортизируя сильные колебания курса. Поэтому,
скорее всего, нас ждет медленная, постепенная девальвация. Психология же большинства россиян такова, что если курс доллара сильно не скачет на протяжении хотя бы трех месяцев, то при любом его значении люди просто перестают обращать на него внимание.
— С этим можно поспорить — рубль укрепляется уже больше полугода, а валютные вклады продолжают расти: в первом квартале плюс 11 миллиардов долларов, доля вкладов населения в валюте выросла с 20,3 до 21,5 процента от общего объема депозитов.
— Это вполне рациональное поведение населения, особенно для долгосрочных накоплений в горизонте, заметно большем, чем год-два. Если посмотреть на динамику курса с 1993 года, то рубль ослаб на 1100−1200 процентов. Укрепления рубля при этом были временными и незначительными — с начала 2000-х и до 2008 года рубль укрепился примерно на 30 процентов. Любому здравомыслящему человеку ясно, что экспортно ориентированная экономика обречена на перманентную девальвацию с короткими периодами ревальвации. И это совершенно нормально — мы здесь отнюдь не уникальны в мире, наша экономика — это хрестоматийный, вдоль и поперек изученный пример сырьевого хозяйства. Похожая структура экспорта и импорта была в Чили, где происходили сильные колебания в экономике и политике в зависимости от мировой цены на основной экспортный продукт, только там вместо нефти была медь. Надо сказать, что российские власти более или менее здраво понимают эту ситуацию, поэтому нельзя утверждать, что они действуют плохо или иррационально — в области монетарной политики действия Минфина и ЦБ абсолютно рациональны. На их месте я бы делал примерно то же самое — в тех условиях, в которых мы находимся, каких-то иных вариантов действий, не приводящих к заведомой катастрофе, просто нет.
— Как долго, на ваш взгляд, может просуществовать такая модель без принципиальных изменений?
— Эта модель сравнительно устойчива, но есть два фактора, которые могут ее разрушить. Первый — обвальное падение сырьевой ренты из-за резкого и длительного снижения цен на нефть. Второй — введение эмбарго на российскую сырьевую продукцию.
Что касается цен на нефть, то надежных инструментов ее прогнозирования нет в принципе, даже у арабских шейхов. Но по эмбарго ситуация более или менее понятна: технической возможности для этого пока нет с учетом зависимости Европы от нашего газа и ряда других обстоятельств, и если такая возможность появится, то это вопрос не ближайших нескольких лет. С другой стороны, благодушествовать тоже не стоит, поскольку добыча нефти в США за последние восемь лет утроилась — за прошлый год прирост составил 2,2 млн баррелей в сутки. Для понимания масштаба, весь наш экспорт — это 5−6 млн баррелей в день. На наше счастье, падает добыча в Венесуэле, США вводят санкции против иранской нефти — в результате прирост американской добычи примерно соответствует американскому экспорту.
Кроме того, работает сделка ОПЕК+, хотя в момент ее заключения я, честно говоря, не верил в ее действенность, помня о точно такой же сделке в рамках ОПЕК, которая действовала в начале 1980-х годов. Тогда саудиты на протяжении долгого времени сокращали добычу нефти сильнее всех, компенсируя этим нарушения со стороны других членов ОПЕК, но в сентябре 1985 года их терпение лопнуло — Саудовская Аравия отказалась от сокращения добычи и начала бороться за долю рынка. Этот день знающие люди постфактум назвали днем начала конца Советского Союза, поскольку уже в 1986 году произошло четырехкратное падение цен на нефть — как и в 2014 году. Интересно, что и в 1986-м, и в 2014-м избыток нефти на рынке был примерно одинаковым — 3−3,5 миллиона баррелей в сутки. Иными словами, можно примерно подсчитать, сколько нефти нужно выбросить на рынок, чтобы цены упали. Сейчас прирост добычи в Штатах компенсируется падением добычи в других местах и сделкой ОПЕК+, но рано или поздно, на мой взгляд, кто-то из ее участников потеряет терпение. Кроме того, усиливается конкуренция на газовом рынке. В прошлом году Россия экспортировала 205−210 миллиардов кубометров газа, а к концу этого года в США будут мощности по производству СПГ примерно на 90 миллиардов кубометров, а ведь есть еще Катар, Австралия и другие производители.
Поэтому сейчас ситуация выглядит довольно любопытно.
На коротком горизонте — год-два — все выглядит абсолютно надежно: резервы у России большие, они превосходят внешний долг. Но это не отменяет больших проблем на длинном горизонте, и здесь обязательно необходимо учитывать тот самый фактор социальной усталости. Где граница терпения людей? Этого никто не знает, хотя как развивается ситуация, когда это терпение исчерпывается, мы прекрасно знаем.
— Почему в таком случае вся экономическая политика по-прежнему сводится к наполнению бюджета? Где в ней собственно экономика?
— Вы абсолютно правы, и в конечном итоге эти вопросы упираются в понимании того, как принимаются решения в России. К счастью, настоящие решения у нас принимает либо утверждает один человек — это вам не США, можно не анализировать перипетии борьбы между республиканцами и демократами, и даже можно не принимать во внимание пресловутую борьбу между башнями Кремля. А в области экономики Путин во главу угла ставит одну вещь — дефицит бюджета. Это вещь полезная, но явно недостаточная. Почему так произошло? По большому счету, Путин пришел к власти в результате дефолта 1998 года, который случился именно из-за дефицита бюджета. Все делают акцент на пирамиде ГКО, но она выступила лишь техническим провокатором дефолта — ГКО затыкали дефицит бюджета, который был первичным фактором.
Путин очень четко понимает: что бы ни случилось — инфляция, девальвация и т. д., — самая страшная вещь, которая гарантированно приводит к катастрофе и выходу ситуации из-под контроля, — это дефицит бюджета. Это и обеспечивает большую поддержку тем представителям монетарных властей, которые проводят политику жесткой балансировки бюджета.
Поэтому, с одной стороны, фетишизируется как безопасный предельный уровень дефицита бюджета в 3 процента, а с другой стороны, зеленый свет получают все меры, связанные с наполнением бюджета, будь то повышение налогов, повышение пенсионного возраста, девальвация и т. д. Хотя жесткой необходимости в той же пенсионной реформе не было, но Путина под соусом низкого дефицита бюджета убедили в том, что для пущей безопасности ее надо проводить. В чем-то эта реформа правильная, но проводить ее надо было, когда экономика росла — в 2005—2006 годах повышение пенсионного возраста было бы воспринято спокойно. Но наша недальновидность, отсутствие стратегического мышления оказались сильнее.
Надо признать, что последствием этой фетишизации бюджета оказывается рост устойчивости к шоковым воздействиям, но, еще раз хочу подчеркнуть, нужно учитывать фактор социальной усталости. Где предполагаемая граница параметрической устойчивости? Социальные системы, как и физические, реагируют на изменение одного из параметров неравномерно. Самый простейший пример — замерзание воды: по мере ее охлаждения очень медленно растет вязкость, но стоит перейти через ноль, как вода превращается в лед, который расширяется и рвет трубы. Нечто подобное свойственно и для социальных систем.