«Мы, в общем, попали в серьезную застойную яму», — это заявление председателя Счетной палаты РФ Алексея Кудрина, сделанное им на днях во время форума Финансового университета, можно считать самым емким резюме экономической политики российского правительства последних десяти лет. Исторические аналогии, проведенные Кудриным, — «после Второй мировой войны у нас такого длинного периода в истории России, чтобы мы жили больше 10 лет с таким темпом роста, 1%, нет», — могут быть не совсем точными, но они крайне тревожны. Если два-три десятилетия после Второй мировой Россия (СССР) имела все основания претендовать на место в ядре мировой экономики, то нынешняя ловушка низкого роста, в которой оказалась отечественная экономика, позволяет рассчитывать в лучшем случае на сохранение позиции в нестабильной группе полупериферийных стран. Человека, несущего значительную часть ответственности за то, что «мы, в общем, последние 10 лет живем с темпами роста 1%», зовут Алексей Леонидович Кудрин.
В начале 2011 года, когда Кудрин еще занимал должность министра финансов РФ, политолог Глеб Павловский опубликовал в журнале «Эксперт» статью под заголовком «Кудрин, политтехнолог и public philosopher» — редкий пример публицистического текста, который был написан на злобу дня, но и много лет спустя читается так, как будто вышел из печати вчера. Цитировать его частями вряд ли стоит — в нем каждое слово, как некогда сказал другой небезызвестный персонаж, можно отливать в граните. Но история не стоит на месте. Сегодня Кудрин уже не просто политтехнолог и публичный философ на посту министра финансов — возможно, его нынешняя должность председателя Счетной палаты РФ в сознании самого Алексея Леонидовича и является самой главной в той модели мира (даже не экономики), которую Кудрин транслирует для всей страны на протяжении многих лет. С этим обстоятельством, вероятно, коррелирует и тот факт, что в последние месяцы Кудрин стремительно превращается в главного публичного политика страны, комментирующего практически любые темы — от экономики до дела режиссера Кирилла Серебренникова. Должность позволяет, а быть может, даже и обязывает.
Эволюция фигуры Кудрина допускает пространные исторические аналогии. В последнее время среди экономистов стало довольно популярным рассуждение о том, что глобальная экономика вступает в стадию нового меркантилизма. Мысль вполне здравая, учитывая то, что классический меркантилизм середины 17 века был прежде всего ответом на глобальный кризис капитализма, начавшийся примерно в одно и то же время с Тридцатилетней войной. Симптоматика этого кризиса была совершенно узнаваемой: резкие обрывы торговых связей, неконтролируемое распространение локальных конфликтов, общая атмосфера неопределенности в политике и экономике, сокращение горизонтов планирования и т. д. Людьми того времени мир все больше воспринимался как пресловутая игра с нулевой суммой: если в одной точке кто-то зафиксировал прибыль, то в другой кто-то сразу же обнаружил убыток (сторонником такого представления о мире «либеральные» СМИ давно называют Путина, но даже если и так, то куда более явным игроком по правилам нулевой суммы выступает Трамп).
Именно эта эпоха породила такую примечательную фигуру, как Жан-Батист Кольбер, генеральный контролер финансов Франции при короле Людовике XIV, с которым и ассоциируются основные направления прикладного меркантилизма — централизация государственных финансов, таможенный протекционизм, экспортная ориентация внутреннего производства, наращивание расходов на инфраструктуру и т. д. Общая логика всех этих мер понятна: деньги должны оставаться в стране.
Предшественники Кольбера во французской администрации на протяжении столетия назывались суперинтендантами финансов — с поправкой на разные исторические контексты эта должность в целом совпадала с позицией первого вице-премьера с функциями министра финансов, которую в российском правительстве Медведева версии 2.0 занимает Антон Силуанов. Но Силуанов, бывший заместитель Кудрина в Минфине, птица совершенно другого полета — точно уж не public philosopher. Скорее, тот самый бухгалтер (каковым недоброжелатели давно именуют его бывшего шефа), доросший до директора-распорядителя, суперинтенданта, но оперирующий теми же самыми инструментами и живущий в той же картине мира, что была задана его предшественником. Пост же генерального контролера, политическая значимость которого резко возросла еще при прошлом председателе Счетной палаты Татьяне Голиковой, ожидал Кудрина. Нельзя, как известно, войти в одну и ту же реку дважды: именно так выглядело бы возвращение Кудрина на пост главы Минфина, первого вице-премьера, а то и премьер-министра (на последний пост Кудрина нередко «сватали» слухмейкеры). Поэтому его второе пришествие во власть — это явная игра на повышение с опорой на тот политический капитал, который Кудрин накопил, будучи министром, а затем как минимум не растерял, формально являясь «общественным деятелем» -руководителем Комитета гражданских инициатив.
Фигура Кольбера здесь возникла не для красного словца — эту роль Кудрин, похоже, примеряет на себя давно и, надо сказать, небезуспешно. «Звезда интенданта финансов Кольбера взошла при Людовике XIV благодаря его въедливому и кропотливому расследованию случаев нецелевого использования средств, а работавшая при нем Особая судебная палата (та же Счетная палата, наделенная, правда, еще и карательными функциями) за восемь лет вернула в казну 110 миллионов ливров — сумма по тем временам гигантская», — напоминал незадолго до утверждения Кудрина главой Счетной палаты публицист Максим Соколов.
«Взгляд у него был строгий, даже суровый. С подчиненными он был горд, перед вельможами держался с достоинством человека добродетельного. Всегда надменный, даже тогда, когда, будучи один, смотрел на себя в зеркало… Что же до его ума, то все расхваливали его глубокое умение составлять счета и его искусство получать доходы там, где могли быть одни убытки», — знакомые черты лучшего министра финансов мира образца 2010 года легко улавливаются в этом описании Кольбера у Александра Дюма.
Но Жан-Батист Кольбер не был сухарем-финансистом, погруженным исключительно в подсчет приходов и расходов французской казны. «Кольбер — настоящий кладезь талантов. По его облику и манере говорить видно было, что этот умнейший специалист на самом деле стоил десятка мудрецов», — пишет французский историк Франсуа Блюш. Задачи укрепления государства Кольбер понимал комплексно, поэтому большое внимание уделял и формированию институтов символической власти — при его покровительстве, например, были основаны королевские академии наук, музыки и архитектуры. Алексей Кудрин также не чужд прекрасному — он, как известно, является деканом факультета свободных искусств и наук СПбГУ, а в свободное время играет джаз. Так что вовсе не случайно членами его Комитета гражданских инициатив стали не только маститые экономисты, но и видные представители творческой интеллигенции. «Вот многие ругают Кудрина, а ведь даже не представляют, какой Алексей Леонидович ин-тел-ли-гент-ней-ший человек», — говорила автору этой статьи еще в бытность Кудрина министром финансов одна из журналисток его пресс-пула.
Судя по программе намеченного на начало декабря VI Общероссийского гражданского форума — еще одного кудринского детища, в числе инициаторов которого выступили и такие лица, как Людмила Алексеева, Евгений Гонтмахер и Ирина Прохорова, амбиции Кудрина действительно лежат в сфере той самой public philosophy. «Новый общественный договор: счастье для каждого» — так называется одна из стратегических сессий этого мероприятия (среди модераторов сессии, между прочим, заявлен некий «мастер фасилитации» и «член международной ассоциации фасилитаторов» — что бы это ни значило). Подтекст вынесенной в заглавие формулировки считывается легко. После того, как кудринскую идею-фикс о повышении пенсионного возраста все же было решено претворить в жизнь, многие комментаторы небезосновательно заговорили о том, что этот шаг окончательно разрушит давно сложившийся общественный договор. Но свято место не должно пустовать, поэтому вот вам новый общественный договор — счастье (которое, как известно, не в деньгах), а заодно и фасилитация, «социальные финансы для устойчивого развития», «решения кейсов», «трансформационная благотворительность», разнообразные компетенции и прочая, и прочая. Как видно, VI Общероссийский гражданский форум станет настоящим съездом победителей, который и явит народу его искомую всеобщую волю, о которой писал Руссо в своем трактате «Об общественном договоре», чаемый «образ будущего», так и оставшийся не слишком проясненным в ходе недавней президентской кампании.
Все бы ничего, вот только вклада в экономическую динамику эти камлания о счастье не принесут ровным счетом никакого, а стало быть, и вопрос о выходе из «застойной ямы» остается открытым. Есть, впрочем, набирающая популярность точка зрения, что в действительности темпы роста ВВП — это псевдоориентир, а подлинными целями экономической политики должно быть что-нибудь вроде скорейшего внедрения «всеобщего безусловного дохода», да хоть бы и всеобщее счастье. И это в самом деле хороший выход из весьма неудобной ситуации, если вдруг экономика пробудет в «застойной яме» еще не один год — а это совершенно реальный сценарий.
В середине прошлого года Центр развития НИУ ВШЭ представил долгосрочный прогноз динамики экономики страны, где говорится, что до 2023 года максимальные темпы роста российского ВВП будут составлять всего 1,8% в год. Очень многообещающе в свете предстоящего претворения в жизнь тезисов «майского указа» президента, включая достижение темпов экономического роста выше среднемировых, а главное, слишком похоже на правду. Всего-то полтора года назад глава Минэкономразвития РФ Максим Орешкин с уверенностью заявлял, что российская экономика покажет рост на 2% и даже выше, но итоги прошлого года не принесли и этого. Последняя версия правительственного прогноза на 2018 год — 1,8%, а Кудрин назидательно уточняет, что будет еще меньше, 1,6% - вот она, позиция генерального контролера в действии. Однако к 2036 году ВВП РФ вырастет в 1,7 раза, порадовало недавно прогнозом Минэкономразвития — с краткосрочными предсказаниями Максим Орешкин выступает теперь не столь активно, но, очевидно, не теряет надежд на пресловутый «прорыв», пусть и в долгосрочной перспективе, где, как говорил Кейнс, мы все умрем. К тому же несколько дней назад Орешкин сменил Алексея Кудрина на посту председателя совета Центра стратегических разработок и пообещал, что Минэкономразвития будет заказывать у ЦСР новые исследования и разработки. Наверное, так и должен выглядеть идеальный контур управления экономикой по Кудрину.
В высказываниях же самого Кудрина всегда присутствовала одна характерная особенность, вновь проявившаяся в заявлении о «застойной яме». Как человек интеллигентный, Кудрин, скорее всего, не чужд самокритике, но из его уст она неизменно звучит так, как будто виноват в случившемся кто-то другой («они», как любят говорить многие интеллигенты). Вот, например, памятная фраза из выступления Кудрина осенью 2008 года, в разгар финансового кризиса: «Риски на мировом рынке пока нарастают, и поэтому индексы у нас будут падать. Волатильность индексов — это свойство нашей слабой финансовой системы». Стоит напомнить, что к тому моменту Кудрин занимал пост министра финансов без малого восемь лет — не правда ли, срок достаточный — если не для того, чтобы усилить финансовую систему, то уж как минимум для того, чтобы не делать столь компрометирующих себя заявлений? В какой еще стране министр финансов прилюдно признавался, что не смог справиться с вверенной ему сферой (более того, незадолго до этого Кудрин сделал свое знаменитое заявление о России как «тихой гавани», недоступной для мирового кризиса), и после этого не только не сохранял свой пост еще три года, но и назначался лучшим в мире? Нет, наверное, такой страны.
Еще более странно звучали неоднократные заявления Кудрина в бытность его руководителем Комитета гражданских инициатив о том, что в России-де сверхцентрализация властных полномочий и поэтому надо предоставить больше экономических свобод регионам. Эти высказывания человека, который и был, по сути, главным архитектором существующей системы межбюджетных отношений, производили двусмысленное впечатление: то ли Кудрин об этом искренне забыл, то ли у него наступило запоздалое прозрение. «Застойная яма» — потенциальный мем того же уровня. Если, конечно, Алексей Кудрин принципиально не убежден, что он-то как раз пытался сделать все, чтобы экономика росла быстрее, чем на один процент в год, а потом что-то, как всегда, пошло не так.
Но отличие сегодняшней ситуации от той, что была три-четыре года назад, не говоря уже о более давней истории, разительно: верящих в то, что все наконец пойдет так, все меньше. Ловушка низкого роста, в которой оказалась российская экономика, чревата все большим разрывом со странами ядра мировой экономики, который в прошлом десятилетии удалось как минимум удержать на приемлемом уровне именно благодаря высоким темпам роста ВВП. В этой ситуации возникает слишком большой соблазн форсировать события — горбачевское «ускорение» тоже было продиктовано пониманием того, что отставание от Запада становится критическим.
Здесь напрашивается еще одна аналогия с историей Франции, но только гораздо более позднего периода, чем эпоха Короля-солнца. Как бы ни примеряли на Алексея Кудрина лавры Кольбера, его второе пришествие во власть напоминает, скорее, возвращение на пост генерального контролера финансов Жака Неккера, который первый раз занял эту должность вскоре после восшествия на престол Людовика XVI, в 1777 году. Но предложения Неккера по сокращению государственных расходов оказались не ко двору, и он быстро был отправлен в отставку. Вновь прибегнуть к услугам профессионального финансиста Неккера королю пришлось в 1788 году, за несколько месяцев до начала революции, когда кризис французских финансов был уже практически необратим, а отставание от главного конкурента — Англии — давно уже осознавалось как свершившаяся данность. Возвращение Неккера состоялось в иных политических условиях, нежели его первый приход на пост: чтобы санкционировать новые налоги, Людовику пришлось согласиться на созыв Генеральных штатов, которые до этого не собирались почти два столетия. Однако наладить диалог с Генеральными штатами, которые после падения Бастилии объявили себя Национальным собранием, Неккеру не удалось, и король отправил его в отставку вновь — на сей раз окончательно.
Вне зависимости от того, хорошо ли знает Кудрин историю Великой Французской революции, его нынешняя игра на политическом поле выдает более тонкое понимание «своеобразия текущего момента». «В неконкурентной политической ситуации зачастую достаточно просто оставаться некой вертикали власти, создавать некую вертикаль управления и с ней жить. Это тоже одно из последствий слабости развития, в том числе политических институтов, сменяемости, ротации. Самое главное — это политическая воля должна быть. Мне кажется, это ключевое», — заявил Кудрин в той же речи на форуме Финансового университета. Однако было бы наивно считать это высказывание «программным», чем-то вроде очередной, бесчисленной по счету «новой политической повестки» — скорее, это парафраз знаменитых слов дона Фабрицио Салина из романа Джузеппе ди Лампедузы «Леопард»: «Чтобы всё осталось по-прежнему, всё должно измениться». Пожалуй, это и есть формула идеального мира Алексея Кудрина, в котором неизменно лишь одно — назидательная фигура самого Кудрина, из скромного научного сотрудника позднесоветской эпохи превратившегося в без пяти минут российского политика номер один.
Николай Проценко