В современной России существует одна очень серьезная проблема, которая выглядит на первый взгляд неочевидной, потому что не касается большинства людей напрямую в их повседневной жизни. Правоохранители, как показывает практика, не всегда доводят до конца подобные дела, и гражданская инициатива в решении этой проблемы имеет не последнее значение. В России освобождением людей из рабства занимается движение «Альтернатива», возглавляемое Олегом Мельниковым. Они ищут пропавших людей, вызволяют их из рабства, сталкиваясь при этом с ежедневными угрозами. Итогом работы стало освобождение около 500 человек. Движение получило известность после спасения в 2012 году «гольяновских рабов» — 11 мигрантов, которые бесплатно трудились в продуктовом магазине на Новосибирской улице в Москве, жили там же в подсобном помещении и подвергались жестокому обращению. Когда началась война на Донбассе, Олег Мельников пошел в ополчение, а его движение «Альтернатива» инициировало работу по обмену военнопленными.
Стоит отметить, что волонтеры движения сотрудничают в своей работе с правоохранительными органами и не нарушают нормы российского законодательства. Поэтому совершенно неожиданным для всех стало заведение на Олега Мельникова и еще одного активиста движения уголовного дела в феврале этого года. Их подозревают в организации незаконной миграции за то, что они обустроили в складском помещении промзоны в Подмосковье временный приют для освобождённых рабов, у которых отняли документы их похитители. По этому делу активистам грозит до пяти лет лишения свободы, если оно все-таки дойдет до суда.
Корреспондент EADaily поговорил с лидером движения «Альтернатива» Олегом Мельниковым о подробностях заведенного на них дела, а также о том, каким образом люди в современной России попадают в рабство, и как их потом удается вызволить оттуда.
Олег, расскажите, пожалуйста, как протекает следствие по заведенному на вас уголовному делу?
Новый дознаватель по нашему делу пыталась какое-то время давить на нашего активиста, чтобы он признал вину, но у нее ничего не получилось. На данный момент наблюдается некое затишье.
Мы написали массу жалоб, жалобы писали также и обычные люди, направляя их в Следственный комитет, в прокуратуру.
Представители ОБСЕ написали письмо о том, что они обеспокоены данной ситуацией, на имя замминистра МВД Игоря Зубова и на имя уполномоченного по правам человека Михаила Федотова. Проблема в том, если дело дойдет до суда, то будет обвинительный приговор, как это бывает обычно в российской судебной практике.
Расскажите о самых значимых достижениях, итогах вашей деятельности.
Мы получили очень большой опыт, которого, к сожалению, не имеют госструктуры. Одно из самых главных наших достижений — это возвращение военнопленных с украинской стороны и со стороны ДНР и ЛНР. Мы долгое время занимались обменом военнопленных, поиском без вести пропавших и убитых.
Нужно понимать, что каждое освобождение и каждый найденный человек — это надежда тем людям, которые потеряли своих близких, поэтому сложно сказать, что было самым значимым.
Есть очень интересные, запомнившиеся освобождения. Например, могу назвать среди таких историю Вячеслава Комарова. Она произошла несколько лет назад. Мужчина пропал 1 мая, родственники обратились в полицию в этот же день. Полиция никак не отреагировала, и 7 мая родные пропавшего обратились за помощью к нам. Сложность этой ситуации состояла в том, что если в течение месяца этот человек не принял бы необходимого ему лекарства, у него мог произойти отек мозга, в результате чего он бы погиб. Мы нашли его на 23 день.
Он оставил нам несколько подсказок, где его искать. Надо уточнить, что он попал в аварию, и после этого его дееспособность была как у 10−12 летнего ребенка. В тот день он вышел из дома без телефона. У нас были данные, что он позвонил с неизвестного номера и сообщил, что его хотят увезти на какую-то работу, попросил отца приехать за ним. Когда отец приехал, то позвонил по тому телефону, с которого осуществлялся звонок. Его хозяйкой оказалась женщина, рассказавшая, что к ней подошел нормально одетый мужчина, попросил телефон и сообщил, что его хотят увезти в Дагестан на кирпичный завод. Собственно говоря, это все зацепки, которые у нас были. Естественно, мы подняли всех на уши и все-таки нашли его.
Как происходит процесс поисков? Много ли людей участвует в этом? Вообще много ли у вас волонтеров в регионах?
Очень мало. Около 15 человек на всю Россию. А поиски происходят совершенно по-разному. Думаю, если бы нас было больше, мы бы находили больше людей. Но пока что есть, то есть. В день в России пропадает больше людей, чем мы находим за год. Это капля в море.
А поиски происходят следующим образом. Мы расклеиваем ориентировки, если это просто пропавший. А если есть вероятность того, что человек находится в рабстве, мы начинаем проверять, откуда и куда его могли вывезти.
Периодически мы сотрудничаем с правоохранительными органами. Точнее, есть некоторые отдельные сотрудники, которые вызвались нам помогать. Стараемся установить местонахождение этих людей совершенно разными способами.
Был случай, когда человек смог выйти на связь, у него был телефон, по которому он общался со своим хозяином. Он просто сообщил, что его держат в степях в Калмыкии, но где он точно, он не знал. Но там были только стойки ЛЭП. Он назвал номер одной из стоек ЛЭП, и по номеру стойки мы его нашли.
Так что каждый раз приходится проявлять фантазию. Была девушка из Ганы, которую держали в сексуальном рабстве — заставляли заниматься проституцией. Когда мы освобождали ее, она отказывалась уходить. У нее отрезали клок волос — якобы прокляли ее. Как она говорила, если с нее не снимут проклятия вуду, то тогда смерть ждет ее мать, ее саму и всех ее родственников. В итоге один из наших волонтеров купил какой-то барабан в детском магазине, постучал вокруг нее, сказал, что проклятие снято, и она может идти.
Были случаи, когда освобождали наших граждан за рубежом, на территории Северного Кипра и в Турции. Но, поскольку там нам приходилось нарушать местные законы, я не буду рассказывать, как мы это делали.
Часто ли приходится волонтерам сталкиваться с угрозами?
Да, каждый день. Куратору по Дагестану Закиру Исмаилову ежедневно угрожают. Мне — с периодичностью раз в три-четыре дня. Кстати, тем, кто боится цыганских проклятий, могу сказать — я живое подтверждение того, что они не действуют.
Как происходит сотрудничество с полицией? Или это только неофициальные контакты с ее отдельными представителями?
В Дагестане я даже с главой МВД встречался. Сейчас сотрудники полиции и руководители тех или иных ведомств идут на контакт, просят нас о помощи. Если раньше это делали мы, то теперь уже у них возникает такая потребность. Но, к сожалению, на какой-то формальный уровень это не вышло, потому что любые волонтеры (хотя нас и сложно назвать волонтерами, потому что это специфическая деятельность) не пользуется доверием у полиции и госструктур. Из-за этого мы не можем перевести сотрудничество на какой-то масштабный уровень. По каждому отдельному случаю приходится заново выстраивать с теми или иными структурами диалог. Хотя мы готовы, открыты и всячески жаждем того, чтобы мы помогали друг другу. В любом случае нам одним с этим точно не справиться.
Расскажите поподробнее об обмене военнопленными на Донбассе.
В Донецке существовала комиссия по делам военнопленных. Она и до сих пор существует, правда, в урезанном виде. Ее возглавляли и на нее работали наши волонтеры. Но потом из-за коррупционной составляющей как с той, так и с другой стороны в какой-то момент наша работа была парализована.
А как была организована работа?
Мы заявляли, что готовы обменять 12 на 12, 16 на 16, 100 на 100. Предоставляли списки наша сторона и СБУ. А после эти списки согласовывались, подтверждались личности пленных.
Было несколько показательных случаев, после которых стало очевидно, что эти ребята не нужны украинскому государству. Они нужны только своим родным.
У двоих пленных произошла трагедия дома — у одного умирал отец, у второго — мать. Я пошел им навстречу из гуманистических соображений. Мы попытались согласовать проход этих людей на украинскую сторону, но нам не дали этого сделать. Пришлось вывозить их в Россию, где их отправили в посольство, где им предложили подождать две недели. Но это дело приобрело резонанс, и им все-таки сделали документы на выезд достаточно быстро.
Еще во время «дебальцевского котла» был случай, когда в Логвиново машина с украинскими ранеными, которые пытались выйти из окружения, попала под обстрел. Водитель вместе с несколькими офицерами уехали на другом транспорте, а там оставалось 20 раненых. Они в течение полутора дней по одному умирали от холода. Остался только один в живых, который выбрался из этой машины и начал кричать. Его заметили, привезли, в итоге ему ампутировали ноги, пальцы рук. До официального обмена, потому что мы не могли оказать ему должную медицинскую помощь, нам удалось согласовать коридор, и мы передали его украинской стороне.
Занимались долго поисками убитых и без вести пропавших солдат. Несколько конвоев с телами этих людей мы смогли через «Красный крест» отправить.
Препятствия чинились украинской стороной?
Они периодически чинились то украинской стороной, то самодурством тех или иных чиновников в Донецке или Луганске. В целом были проблемы с огромнейшим бюрократическим аппаратом с украинской стороны. Мы старались, несмотря ни на что, быть нейтральными в этом вопросе. Меня поразила ситуация с украинскими волонтерскими организациями, которые брали деньги якобы за доставку тел, за поиск, говорили, что людей удерживают в плену, в рабстве в России, а потом их находили убитыми в результате конфликта. 99% тех, кто пропал, и кого нет ни в списке живых, ни в списке мертвых — это, скорее всего, люди, которые находятся в братских могилах на Донбассе.
А украинская сторона шла навстречу в свою очередь при обмене пленными, если были какие-то выходящие из ряда вон случаи (смерть близких, болезнь)? И есть ли статистика, сколько вам удалось вернуть пленных?
Нет. Но в первую очередь не из-за того, что они такие плохие, а из-за бюрократических проволочек. Я могу поступить эмоционально на свое усмотрение, а официальные органы действуют только в рамках законодательства. Я не пытаюсь демонизировать украинскую сторону, но я не вспомню, чтобы кто-то шел нам на уступки.
Когда ополченца Александра Пашкова под Комсомольским взяли в плен, мы пытались связаться с той стороной, пытались договориться о том, чтобы ему предоставили медицинскую помощь. Мы просили, чтобы они хотя бы дали возможность зайти врачам, но они не разрешили. В результате он из-за газовой гангрены потерял ногу.
Что касается статистики обмена, то счет идет на сотни, если не на тысячи.
Насколько мне известно, Вы и сами были в ополчении?
Да, я был полевым командиром в селе Верхняя Семеновка еще в самом начале конфликта. Это передовая Славянска. Потом в Снежном какое-то время воевал, а затем, когда кризис, на мой взгляд, миновал, я вернулся к своей прежней деятельности, которая мне больше по душе.
А с чего все начиналось? Как Вы решили заняться вопросами рабства в России?
Изначально планировалась всего одна поездка в Дагестан. Мои знакомые рассказали мне, что их товарища держат в рабстве. Мне показалось, что это совершенно дикая история. Мы его освободили, решили, что напишем пресс-релиз и поднимется шумиха. Думали, что об этом напишут СМИ и проблема решится. Мы написали пресс-релиз, и никто в итоге не отреагировал. Никому эта тема оказалась не нужна. И после этого мы начали заниматься ей вплотную. А известность на этом поприще получили после «гольяновских рабов». Хотя еще в 12 -13 году надеялся, что все это удастся быстро закончить. Как же я ошибался.
Беседовала Кристина Мельникова