Открытие на здании Академии военно-технического обеспечения в Петербурге бюста и мемориальной таблички в честь Карла Густава Маннергейма стало для многих петербуржцев, россиян, а также жителей бывшего СССР неприятным культурно-историческим шоком.
«Издревле был принцип, что побеждённые должны чтить победителей. Мы что, войну белофиннам вкупе с иными гитлеровцами проиграли?» — написал в своем Facebook российский социолог Юрий Московский, директор проектов Фонда развития международного сотрудничества «Добрососедство». Московский далее напомнил о таких «заслугах» Маннергейма перед Россией как участие, вместе с группой армий «Север» в блокаде Ленинграда, а также устройство финнами в оккупированной Карелии концлагерей для советских военнопленных. Признавая, что Маннергейм до 1917 года был блестящим царским генералом, Московский говорит, что это не отменяет сознательного сотрудничества бывшего генерала с нацистами и преступлений финской военщины в отношении советских граждан. «На том же основании можно было бы установить в Питере мемориальную табличку в честь Петра Краснова», — иронизирует Юрий Московский. — Если на то пошло, надо уже ставить памятники всем бывшим белогвардейцам, которые пошли на службу Адольфу Гитлеру".
Мнение российского эксперта — это еще одна иллюстрация очевидного факта. В исторической памяти большинства жителей бывшего СССР Маннергейм остался не царским офицером, героем русско-японской и Первой мировой войны, а сателлитом Гитлера и извечным противником Советской России и СССР. Если судить с моральной точки зрения, то увековечивание памяти Маннергейма в Петербурге — это попрание памяти о блокаде Ленинграда. Финские войска не только удерживали с помощью живой силы северную оконечность блокадной дуги, но выставили в зону блокады тяжелые дальнобойные орудия немецкого производства, дружески поставленные Маннергейму Гитлером еще летом 1941 года. Финская тяжелая артиллерия стояла в районе Белоострова, в 30 км от центра Ленинграда, а от тогдашних окраин города — в 15−20 км. Артиллерийский полк насчитывал 15 батарей, оснащенных 152-, 254-, и 305-мм орудиями. 305-миллиметровое орудие, установленное в районе Белоострова, стреляло на расстояние до 43 км. То есть, могло легко попасть в Эрмитаж и Петропавловскую крепость. Инициатива оснастить финский участок блокады исходила не от немцев, а от Хельсинки. Стояли финские пушки не «для мебели», а как раз по назначению — для артобстрелов города. На финских блокадных диспозициях также располагались военные аэродромы, где базировались поставленные немцами «Мессершмидты» и «Юнкерсы». Эти самолеты принимали активнейшее участие в бомбардировках Ленинграда и в наступательных операциях против Красной Армии в обширном районе от Кольского полуострова до Прибалтики.
Примечательно, что в тогдашней Финляндии войну Гитлера против СССР называли «Jatkosota», «война-продолжение». Для Маннергейма планы Гитлера уничтожить СССР были продолжением советско-финской войны 1939−1940 годов. В сентябре 1941 года финская газета «Хельсингин Саномат» писала, что «Петербург угрожает безопасности Финляндии», поэтому должен быть окончательно стерт с карты как русский город. Эта информация — не выдержки из советской пропаганды, а свидетельства из финской исторической литературы, вышедшей в 1960—1970 годах, но в России известной только специалистам. В этой литературе блокада Ленинграда именуется немецко-финской.
Финский писатель и политик Пааво Ринтал, чье детство пришлось на лето 1941 года, весьма красноречиво описывал, как на него и его сверстников тогда действовали официальная пропаганда и разговоры взрослых: «Я думал, что немцы вместе с финнами захватят Ленинград, все будет хорошо, и мы будем победителями». По словам Ринтала, финские войска душили осажденный город на протяжении всех 900 блокадных дней. Финский военный историк Вольф Халсти, основываясь на архивных документах, еще в годы существования СССР писал, что захват финнами Ленинграда подразумевал не мирную аннексию города на условиях почетной капитуляции, а уничтожение северной столицы России. Другой финский историк Хельге Сиппяля назвал свою книгу о действиях Финляндии против СССР в годы Великой Отечественной войны кратко и красноречиво — «Финляндия как агрессор». Разумеется, что инициатором этой агрессии был не столько Гитлер, сколько человек, увековеченный на здании военно-инжерной академии в Питере — фельдмаршал Карл Густав Маннергейм.
Аргументы, что нападать на Советский Союз, душить Ленинград в кольце блокады и убивать советских граждан в своих концлагерях финнов заставили немцы — это абсурд и издевательство над историческими фактами. Несмотря на недовольство Берлина, диктатор Венгрии Миклош Хорти так и не смог решиться на массовое истребление венгерских евреев, что во многом и стало причиной его свержения в 1944 году. Всецело зависимый от военно-промышленной мощи Германии Бенито Муссолини не стеснялся называть Холокост и вообще расовые теории нацистов варварством… Что говорить, и многие немецкие военные имели смелость возражать генеральным расовым директивам из Берлина. Вспомнить хотя бы служившего в оккупированной Хорватии генерала Гляйзе фон Хорстенау, который возмущался массовым истреблением усташами сербов и евреев и открыто выражал свою ненависть руководству усташского режима. Идя на такое, Хорстенау крупно рисковал, но у него хватило смелости рискнуть. Что могло помешать Маннергейму и финской военщине точно так же в 1941 году отказаться от соучастия в преступлениях нацистов против советских граждан? У президента Финляндии Маннергейма для этого было куда больше возможностей, чем у обычного немецкого генерала Хорстенау.
Гневная реакция россиян, как рядовых граждан, так и экспертов, по поводу «доски Маннергейма» в Петербурге заставляет вспомнить про недавнее заявление спикера МИД РФ Марии Захаровой, выразившей недоумение насчет открытия в Ереване памятника Гарегину Тер-Арутюняну, более известному как Гарегин Нжде. И вот теперь аналогичный случай в Санкт-Петербурге, из которого следует, что одним деятелям, сотрудничавшим с нацистами, можно ставить памятники, а другим нельзя? Биография Нжде пересекается с биографией Маннергейма: он блестяще служил в царской армии, воевал в Первую мировую войну, а после своей эмиграции занял сторону нацистов и был им верен вплоть до разгрома Третьего рейха. В Армении, несмотря на предпринимаемую властями страны кампанию по героизации Нжде, к этому герою относятся все равно неоднозначно.
Многим армянам непонятно, почему на сотрудничество с нацистами в то сложное время не пошел тот же самый Иван Христофорович Баграмян? У Баграмяна, уроженца карабахского села Чардахлу (в азербайджанской топонимике — Чардахлы) было не меньше причин не любить Советскую власть, чем у Нжде. Ведь именно большевики способствовали включению в состав Азербайджана Начиванского района и Нагорного Карабаха, против чего были практически все армяне. Этим, в частности, воспользовались нацисты, пробовавшие соблазнить советских армян «освобождением» и созданием «Великой Армении». Гарегин Нжде включился в «армянский проект» Рейха. В отличие от Баграмяна и других армян — солдат и офицеров Красной Армии. Не может вызвать вопроса, например, почему не перешел на сторону нацистов-«освободителей» другой выдающийся армянин — защитник Брестской крепости Самвел Матевосян. У Матевосяна было больше причин не любить большевиков, чем у Нжде: Ленин фактически подарил Ататюрку Карсскую область, родину Матевосяна.
Памятники, мемориальные доски и прочие символы увековечивания часто зависимы от политической коньюктуры. Бюст и табличка в честь Маннергейма в Питере — как раз примеры коньюнктурных памятников. История же показывает: никакие заслуги человека не могут быть индульгенцией его преступлениям. А сотрудничество с нацистским режимом, который развязал самую страшную войну в истории человечества, перечеркивает все заслуги в один миг. Неважно, чем это сотрудничество было мотивировано. Можно смело сказать: работая рука об руку с Гитлером, Маннергейм перестал быть генералом царской России, кавалером высоких российских наград и прочая-прочая-прочая. Любой монумент в его честь, воздвигнутый в Питере — это надругательство над теми, кого в блокадные годы укладывали в землю Пискаревского кладбища.
А что касается памятников… Памятник Андрею Власову в Мясном Бору возможен. Но никому не придет в голову его ставить. По крайней мере, на это пока что можно надеяться.
Артур Приймак