События 21 мая в Казахстане стали достаточно неожиданным и при этом весьма неприятным сюрпризом для России.
Республика Казахстан (РК) во многом более значима для Москвы, чем Украина. Начнем с того, что граница с Казахстаном — это, во-первых, практически неперекрываемая протяжённость (7512,8 км). Во-вторых, север РК фактически рассекает надвое «основную полосу расселения» (освоенные территории) к востоку от Урала, почти изолируя друг от друга территории по разные стороны от меридиана Тюмени.
Потеря контроля над Казахстаном создаёт угрозу сразу нескольким системообразующим для России регионам: Западной Сибири, Уралу, Поволжью, причём в последнем случае РК отделяет от блока национальных республик на средней Волге лишь тонкая перемычка в Оренбургской области. Не столь уж далёк от западных границ Казахстана и Северный Кавказ.
Далее, Казахстан — это почти четыре миллиона «русскоязычных» (русские, украинцы, немцы).
Наконец — это партнёр по ЕАЭС и ОДКБ.
Иными словами, сохранение преобладающего влияния в РК важно для безопасности России не просто критически — его утрата это «экзистенциальная угроза»; при этом самоустранение по украинскому сценарию невозможно.
Попробуем разобраться в ситуации.
Начнём с того, что протесты фактически начались уже в конце апреля. 24 апреля они стартовали в Атырау, 27-го воспроизвелись в Семее и Актобе, 28-го в Актау. 1 мая прошли протесты в Жанаозене и Кызыл-Орде, при этом во втором случае они закончились столкновениями с полицией.
4 мая состоялся небольшой митинг в Уральске.
Непосредственным поводом для протестов послужило якобы принятое решение о легализации продажи земли китайцам/иностранцам вообще (антикитайские настроения в Казахстане достаточно сильны). При этом, во-первых, такое решение элементарно никогда не принималось — речь шла о продлении возможного срока аренды до 25 лет (сейчас — десять).
Во-вторых, продление срока было разрешено ещё осенью прошлого года; впрочем, широко освещаться оно стало с 30-го марта.
В-третьих, даже это решение было быстро (уже 5-го мая) отменено после начала протестов. В отставку были отправлены министр национальной экономики Досаев, его заместитель Ускенбаев, министр сельского хозяйства Мамытбеков. Тем не менее, акции протеста продолжились.
Отметим, что Атырау, Актобе, Актау и Жанаозен расположены в западном Казахстане, при этом в двух из них уже были массовые протесты во время Жанаозенских событий 2011-го года — и речь далеко не об аграрном регионе. В Атырау и Жанаозене протестовали нефтяники.
При этом земельному вопросу весьма быстро постарались придать антироссийский и русофобский подтекст. Ряд «активистов» выступил за запрет приобретения русскими земли в северных областях и запрет вещания российских каналов.
Итак, что же происходит на самом деле?
Безусловно, в казахские события вовлечён внешний фактор. Сценарий слишком хорошо знаком. «Активист» Макс Бокаев, участник протестов в Атырау: «У нас координаторов, положа руку на сердце, не было»; однако «уровень самоорганизации произвёл на него впечатление», ибо «казахстанцы в своей массе созрели для демократии».
Однако, как вполне наглядно доказано, спровоцировать взрыв по украинскому сценарию без существенных внутренних предпосылок невозможно.
Казахстанское население, на сторонний взгляд, достаточно аполитично и лояльно. Развитой традиции русофобии, насаждавшейся четверть века, там тоже в целом не существует — примечательно, что после получения независимости в РК было достаточно много конфликтов на национальной почве, однако они касались представителей других меньшинств (чеченцы, уйгуры, турки-месхетинцы).
Однако в то же время структура экономики создаёт достаточно существенные риски социального взрыва, который может быть легко направлен в нужном «ракурсе». Так, причины нынешнего всплеска недовольства достаточно прозрачны.
Посткризисная экономика Казахстана достигла максимальных темпов роста в 2011-м (7,5%), и в дальнейшем они устойчиво снижались — 6% в 2013-м, 4,3% в 2014-м и 1,5% в прошлом году. Ту же динамику демонстрировал экспорт — достигнув пика в $ 88,3 млрд. в 2011-м, он сжался до $ 80,3 к 2014-му. Импорт достиг максимума в 2013-м ($ 50,8 млрд.), сократившись до $ 43,6 млрд. в 2014-м. Иными словами, мы имеем дело с классическим «замедлением», казахская экономическая модель начала «выдыхаться» ещё до обвала нефтяных цен.
При этом последний оказал на неё, мягко говоря, не самое лучшее влияние. В Казахстане доля нефтегазового сектора в ВВП достигает 23−25% (в РФ 15−17%), в экспорте — 70% (в РФ менее 50%). Как итог, падение цен на углеводороды привело к обвалу экспорта до $ 45,4 млрд. в 2015-м, что при сохранении прежних объёмов импорта автоматически означало дефицит торгового баланса. ЗВР Казахстана за 2015 год уменьшились со $ 102,452 млрд. до $ 91,581 млрд. (снижение на 10,6%).
Реагируя на замедление экономики, а затем на нефтяной кризис, власти предприняли девальвации в феврале 2014-го (со 155 до 185 тенге за доллар) и более серьёзную в августе 2015 (с 180,8 до 250−255 тенге).
В итоге импорт в 2015-м сжался до $ 31,6 млрд. (практически в полтора раза). Доля импорта на казахстанском рынке в первом квартале 2014 составляла 37%, по продовольствию — 21%. Для сравнения — в РФ она достигала 41%, по продовольствию — 33%. Иными словами, РК не отличается крайней импортзависимостью, однако удар по уровню доходов и потребления так или иначе был достаточно чувствителен. Инфляция оказалась даже выше российской — 13,53% в 2015-м и 16,15% в годовом выражении в первом квартале 2016-го.
Таким образом, казахская экономика испытала существенный шок, потянувший за собой неприятные последствия для социальной стабильности. При этом наметившийся рост нефтяных цен может довольно успешно его сгладить.
Однако существуют и долгосрочные риски. Во-первых, в отличие от РФ, добыча нефти в Казахстане снижается уже третий год — так, за 2014-й она упала на 2%, за 2016-й — уже на 2,2%.
Нефтяная отрасль страны находится не в лучшей форме и требует значительных инвестиций в модернизацию. Кроме того, ресурсы каспийского бассейна в принципе не слишком велики и при этом добываются весьма интенсивно. При всех возможных колебаниях снижение нефтедобычи в Казахстане — это долгосрочный тренд.
Во-вторых, привязка протестной активности к нефтеносному западному Казахстану отнюдь не случайна. Тотальный контроль нерезидентов над ТЭК РК и их своеобразные нравы в отношении местного персонала служат хроническим раздражителем — так, параллельно с уличными протестами проходили голодовки нефтяников. Астана, катастрофически зависящая от иностранных инвестиций, едва ли сможет пойти на конфликт с транснационалами.
При этом высокий уровень проникновения последних в экономику несёт риски попыток перехвата политической власти. Иными словами, РК несёт все классические издержки доминирования иностранного капитала.
В-третьих, внутри страны существуют выраженные региональные диспропорции. Формально в Казахстане четыре региона-донора: Атыраусская (бывшая Гурьевская) и Мангистауская (Мангышлак, бывшая южная часть Гурьевской) области и два города республиканского подчинения — Алма-Ата и Астана. Как нетрудно догадаться, двум последним принадлежит роль в основном финансовых и административных центров. Тем самым, западноказахская оппозиционность основательно подпитывается пресловутым «хватит кормить…», на которую, вдобавок, накладываются традиционные противоречия между жузами — субэтнические различия и клановость в Казахстане до сих пор сохраняют своё значение.
Возможный региональный сепаратизм очевидно беспокоит местные власти — так, о «силах, разделяющих народ на регионы и вносящих смуту» прямым текстом упоминалось в речи Нурсултана Назарбаева на Дне независимости в 2012 году.
Можно констатировать, что хотя положение в РК весьма далеко от катастрофического, риски всё же существуют, и они, возможно, будут возрастать со временем.
Евгений Пожидаев