Латвийский пенсионер Игорь Глазунов, в советские времена возглавлявший одно из крупнейших местных предприятий союзного подчинения «Химмаш», заявил рижскому изданию «Суббота», что в 90-е власти республики намеренно устроили погром промышленности, дабы оборвать все связи с Россией.
«К началу 90-х начали рваться все хозяйственные связи между республиками СССР. Деньги, предназначенные заводам, зависали во „Внешкэкономбанке“ в Москве, где их „крутили“ дельцы. А рабочие сидели без зарплаты. Начались перебои с поставками комплектующих и сырья. Не от хорошей жизни я первый в Латвии ввел бартерные схемы взаиморасчетов. Отправлял вагон насосов, в обмен получал прицепы „Жигулей“, шины и т. п. Платил зарплату работникам и хрусталем, и сушеным шиповником… Ходил под статьей — ведь лично подписывал накладные, где фигурировали мифические „у. е“., которых в реальности никто в руках не держал. В таких ненормальных условиях „Химмаш“ продержался несколько лет, хотя многие заводы уже загнулись», — вспоминает Глазунов.
«Вспоминаю первое и последнее масштабное совещание директоров двухсот пятидесяти крупнейших предприятий Латвии, которое собрал тогдашний премьер Годманис (Ивар Годманис, возглавлявший правительство республики в начале 90-х, — EADaily). Все директора рисовали плачевную картину: комплектующих нет, ресурсов нет, цеха останавливаются, что делать? Я встал и рассказал, как можно работать по бартеру. Это даст передышку на переходный период, чтобы правительство могло провести экономические реформы. Но нам было заявлено: нам бартерная экономика не нужна! А через несколько месяцев Эйнар Репше (тогдашний глава Банка Латвии — EADaily) официально предложил ту же самую схему. Но все уже рушилось… Теперь Годманиса считают успешным кризис-менеджером. Но ведь это он отстранил от управления всех профессионалов, опытных хозяйственников. А у них-то как раз был опыт антикризисного менеджмента. На самом деле Годманис решал не экономическую, а конкретную политическую задачу — навсегда „обрубить“ Россию», — считает бывший глава предприятия.
«Промышленность ушла в пике, станки резали на металлолом, десятки тысяч рабочих и специалистов оказались за воротами. Выживали кто как может. Началась эра толкучек, челноков, ларьков. И создания бизнесов — кто во что и как горазд. Первые переделы собственности — братки, „крыши“, наезды, откаты, отстрелы… Страна все больше напоминала Чикаго 20-х годов, но с местной спецификой. В обществе, в том числе и в трудовых коллективах, произошел четкий водораздел: латыши — русские. Ксенофобия зашкаливала. Меня спасало только то, что я владею латышским абсолютно свободно. Но дошло до того, что председатель трудового коллектива, латыш, как-то открыл дверь ногой в мой кабинет и спросил: „Ну что, жидовская морда, доигрались?“ В ответ я шваркнул его об стенку. Национализм рушил не только заводы, он рушил семьи! На наших глазах уничтожалось то, чему мы отдали десятилетия жизни. Руководители союзных заводов, технические специалисты и кадровые рабочие готовы были взяться за арматуру (она уже была нарезана и заготовлена в подвалах) и идти к Сейму. Но не было вождя. Мы обратились к Рубиксу (Альфред Рубикс, тогдашний глава Компартии Латвии, позже отправленный властями в тюрьму, — EADaily), но он спасовал», — вспоминает Глазунов.
«Приговор латвийской индустрии был подписан и приведен в исполнение. Латвия очень скоро перестала производить вообще что-либо — стекло, болты, гайки, микросхемы, сеялки, микроавтобусы, кофемолки, электрички, даже дверные ручки и пуговицы. 90-е годы — эпоха рэкета, растаскивания госрезервов и кредитов, „прихватизации“. В конце концов я собрал „оперативку“, положил ключи на стол и сказал, что завод распродавать отказываюсь. И ушел. И произошло то, что впоследствии стало нормой — распродано было все. А меня отправили руководить базой „Латторгоборудования“. Вскоре вышел приказ Годманиса: госпредприятия, которые течение трех месяцев не будут приватизированы, переходят в собственность государственного АО „Росме“. Я первым в Латвии приватизировал предприятие. Вынужденно, а не потому, что этого хотел. Попытался получить кредит Г-24, который был целевым назначением направлен на развитие бизнеса как раз такого профиля. Не получил ни сантима, потому что отказался платить откаты. Вопреки всему наше производство успешно работало, причем без копейки долгов, почти десять лет. Поставляли торговое оборудование на экспорт. Пока место под цехами не приглядели иностранные инвесторы, пожелавшие построить здесь торговый центр. На меня начали давить — продавай завод! Зачастили проверяющие — два раза в неделю к нам приходили с улыбками налоговики. Четыре года я сопротивлялся, но потом понял, что война бессмысленна. Потому что производство в Латвии все равно обречено. Нас душил тяжелый лат, безумные налоги, коррумпированная система выдачи кредитов и стоимость энергоресурсов, которые у нас дороже, чем в Швеции. Поэтому теперь на территории моего завода — большой супермаркет», — заключил производственник.
Добавим, что в книге ныне покойного экономиста Эрнеста Буйвида «Латвийский путь: к новому кризису» приводятся данные о ситуации в республике на конец 80-х: «Где Латвия находилась в экономическом мире двадцать лет назад, когда включилась в перестройку? Посмотрим экономическую статистику тех лет. Вот любимый показатель всех наших правительств — ВВП, валовой внутренний продукт, он включает сумму всего, что производится в стране. Вот его показатели в расчёте на душу населения в конце 80-х годов, в ценах и долларах того времени. Доллар с тех пор сильно подешевел — инфляция, а евро тогда ещё не было: Латвия — 6265 долларов на душу населения, ФРГ — 10 709 долларов, Италия — 7425 долларов, Ирландия, наша сегодняшняя мечта и образец, — 5225 долларов, на 20% меньше Латвии».
Согласно данным Буйвида, промышленность Латвии в то время производила в год: радиоприёмников — 1567 тысяч, автобусов — 17 тысяч, магнитофонов — 100 тысяч, доильных установок — 22 тысячи, стиральных машин — 570 тысяч, бумаги — 107 тысяч тонн, мопедов — 175 тысяч, роялей и пианино — 2500, промышленных роботов — 2546, телефонов — 2,82 миллиона, пассажирских вагонов — 539, дизелей — 6200, полупроводниковых микросхем и приборов — 80 миллионов, целлюлозы — 35 тысяч тонн. «Государство расходовало на свое содержание и управление только 8,6% ВВП. А население расходовало на жилье, отопление и коммунальные платежи лишь 2,5% своих доходов — в восемь раз меньше, чем в такой любимой нами теперь стране, как Великобритания, и в пять раз меньше, чем на алкоголь и табак. Зато на дотирование сельскохозяйственных закупочных цен и жилья государство ежегодно расходовало 861 миллион рублей (3 миллиарда сегодняшних латов) на сельское хозяйство, и 148,2 миллиона рублей (500 миллионов латов) на жилье (1 советский рубль = 3−3,5 сегодняшних лата). К этому надо добавить, что естественный демографический прирост составлял 1,1 на 1000 жителей в год. У Латвии была совершенно европейская структура производства, среднеевропейские экономические показатели, производилась высокотехнологическая продукция. И она тратила большие средства на своё социальное развитие и на поддержку сельского хозяйства», — резюмирует Буйвид.
Действительно, в конце 80-х в республике имелось свыше 350 крупных промышленных предприятий с соответствующей инфраструктурой. Заводы и фабрики активно работали, наполняя бюджет, который был в два с половиной раза больше сегодняшнего. К тому же тогдашний бюджет, в отличие от нынешнего, не требовалось сокращать — его профицит составлял 5,8%. Это данные за 1988 год. Однако в начале 90-х страну постигла экономическая катастрофа. Сообщает Эрнест Буйвид: «Была два раза проведена валютная реформа, вводился сначала латвийский рубль, потом лат, ликвидированы регулируемые и дотируемые цены, ликвидированы органы планирования, заменена администрация предприятий, началась приватизация наиболее привлекательных предприятий. Латвийское народное хозяйство отделилось от своих покупателей и поставщиков сырья в СНГ таможней, пошлинами и дорогой валютой. Само добровольно ушло со своего рынка! Производство стремительно падало: в 1993 году, всего через три года, от объёмов производства 1990 года осталось: в промышленном производстве 35,2%, в сельском хозяйстве 57,4%, рыболовстве 38,2%, строительстве 12,5%; от всего ВВП 1990 года осталось только 49,7%. Закрылась масса предприятий, и работу потеряли 325 тысяч человек. Добыча торфа сократилась в 5,5 раза, производство мяса — в 7 раз, рыбы — в 6,7 раза, автобусов — в 4 раза, телефонных аппаратов — в 40 раз, радиоприёмников — в 75 раз, мопедов — в 62 раза… В 1993 году смертность уже в полтора раза превысила рождаемость. За три года 85,6 тысяч человек уехали искать лучшую жизнь. Как мы теперь поняли — уехала наша рабочая сила. Она и теперь продолжает уезжать. Но правительственная бюрократия благополучно разрасталась…»